фантастические суммы, которые и придали ему в свое время авторитет и солидность в глазах генерала Неживлева и его супруги. Они не вдавались в подробности и причины необыкновенной обеспеченности их будущего зятя. Женитьба на дочери генерала, имевшего огромные связи, возвысила Семена Михайловича в глазах окружающего его общества и сделала неуязвимым перед следственными органами, которые одно время внимательно присматривались к этому человеку, носившему тогда фамилию Яроцкий и проживавшему в Ленинграде. Было в его жизни несколько неприятных дней, когда пришлось давать показания следователю по особо важным делам областного управления внутренних дел. Но как-то сумел он выкрутиться из опасной ситуации, на время затаился, а после переезда в столицу и женитьбы необходимость в излишних негативных эмоциях при виде официальных лиц в милицейской форме отпала вовсе. На смену пришли спокойствие и достоинство, о каком прежде не приходилось и мечтать. Помимо антикварных операций со старинными иконами, подписным серебром фирмы Хлебникова, Постникова, Фаберже, да и не только ими, потому что не брезговал Семен Михайлович и поставщиком двора его императорского величества Петром Сазиковым, клеймившим свои изделия короной российской империи, имел он твердый доход в магазине. Это — помимо официального заработка в виде отчислений от определенного круга потребителей за дефицитную сухую колбасу, балык, черную и красную икру, которые поступали к нему гораздо в больших количествах, нежели в другие универсальные магазины подобного типа (опять же не задаром), но все равно, в конечном итоге, с огромной выгодой. Карманные деньги у Семена Михайловича водились в таком количестве, какое невозможно и представить рядовому труженику, а именно — тысячи рублей, не говоря уже об основном капитале, расходовавшемся на приобретение особо ценных антикварных предметов, а также бриллиантов, к которым более всего тяготела его супруга Ирина Александровна. Как-то само собой вышло, что приобрела она их в короткий срок такое количество, что показать на люди уж никак было невозможно. Поэтому хранились бриллианты в старинной фарфоровой шкатулке, украшенной монограммой и гербом князей Успенских. Шкатулка досталась Семену Михайловичу по случаю за пятьдесят рублей от полупомешанной старухи, купившей ее, в свою очередь, в двадцатые годы на распродаже национализированного дворянского имущества.
Вечером, при ослепительном свете хрустальной люстры, бриллианты играли своими гранями так, что чуть не сводили с ума завороженно на них глядевшую Ирину Александровну. Семен Михайлович снисходительно относился к этой, а также и другим слабостям своей красивой выхоленной супруги, и не предъявлял никаких претензий, как это случается в других семьях, где муж требует от жены любви и верности. Уверен был Неживлев, что если и заводит Ирина Александровна кого-нибудь на стороне, то ненадолго, и уж тем более, не променяет его, Неживлева, ни на кого другого. Неживлев и сам легко вступал в непродолжительные, ни к чему не обязывающие связи: он чувствовал женщин, на которых не требовалось ни много времени, ни особого подхода, кроме недорогого подарка в виде золотого колечка стоимостью в две-три сотни рублей.
К своему юбилею Неживлев готовился с особей тщательностью, что же касается сервировки стола и меню, то этим профессионально занимался заведующий производством крупного столичного ресторана Чуриков, известный деловому миру с пятидесятых годов и переживший, благодаря звериному чутью и связям, сотни ревизий и внезапных проверок, будучи осведомленным о них хотя бы за несколько часов. Все уважительно называли его Хозяином, потому что кроме бешеных денег, как это было известно узкому кругу близких к нему лиц, Хозяин был тесно связан с уголовным миром, и более того — имел на него влияние. Естественно, Чурикова пригласили на торжество не в роли обслуживающего персонала, для этого были выделены два молодых расторопных официанта, а в качестве уважаемого дорогого гостя. Знал Чуриков обо всех ужасающе много, но никогда не пользовался этим в ущерб доверию, за что считался незаменимым при многих жизненных обстоятельствах.
Компания, приглашенная на день рождения Неживлева, была примечательна одним свойством: всех объединяла общая идея. Уж какая идея — это иной вопрос, который требует пояснения, потому что в социалистическом обществе само понятие идеи стало естественно восприниматься в единственном смысле — идейном, если можно так выразиться. Пусть только про кого-нибудь скажут, что он «человек с идеей», как большинство тут же посчитает, что этот человек непременно вынашивает серьезную и важную мысль, обязательно направленную на всенародное благо. В то же время, «человек с идеей» может оказаться совершенно другого рода и реализовывать ее в сомнительном, с точки зрения закона и морали, направлении. Итак, если согласиться, что круг лиц, объединенных одной идеей, — не всегда те, кто неустанно печется о человечестве, легче будет приступить к характеристике гостей. Вне всякого сомнения, главной фигурой был здесь Александр Григорьевич Краснов. На тот период времени Краснову исполнилось сорок лет. Внешность он имел, вроде бы и солидную, и в то же время проскальзывало в ней что-то мальчишеское. Он знал об этом, и пользовался этим контрастом в каждом конкретном случае особым образом, достигая при этом максимальной выгоды. Там, где дело требовало солидного академического подхода и представительства, Краснов был внушителен и непреклонен в своем решении. В иной момент он преподносил себя в ином плане — в виде инфантильного, не достигшего зрелости мужчины, он и это исполнял с блеском и совершенством, которые могли бы принести ему заслуженную славу в любом театре страны, когда бы мог он подобным образом перевоплощаться на сцене. К слову сказать, талантливые актеры в жизни исполняют свои обязанности на сцене более чем посредственно, видимо не ощущая немедленной материальной пользы от необходимого перевоплощения. Особенно, хорошо удавалось проявить себя Краснову с женщинами тридцати и чуть более лет, не утратившим надежду на тихое семейное счастье, хотя и в чисто деловых отношениях, там, где требовалось сначала прикинуться «человеком несведущим в каком-либо вопросе, а потом выпустить когти и намертво прижать партнера, Краснов проделывал подобный номер на соответствующем уровне. Интересно отметить, что будучи от природы трусливым и постоянно боясь физической расправы, он умел даже опытному человеку внушить о себе мнение, как о сильной беспощадной личности, могущей постоять за себя и, тем более, отомстить. Последнее качество было присуще ему и в самом деле, так что не приходилось прибегать к игре для полной убежденности.
В тесной благонадежной компании любил Краснов заметить, что происходит от „того самого“ Краснова, но говорил об этом как бы в шутку и так, будто и гордился этим родством и, в то же время, осуждал его. И выходило, что заведись, положим, в их кругу человек, который мог бы подобный разговор понять иначе чем следует и информировать о нем соответствующие инстанции, то все равно, кроме анекдота, ничего бы не вышло. Таким образом, Краснов всегда страховал себя и не позволял расслабляться ни при каких обстоятельствах, приучившись к постоянному самоконтролю. Краснов-то и был „крестным отцом“ Неживлева, бывшего Яроцкого. Он же ему и невесту подыскал, откупив у известного спившегося спортсмена за три тысячи рублей, чтоб тот не пришел по пьяному делу на свадьбу и не учинил дебош. Но скандала боялся Краснов: нежелательно было на этой престижной свадьбе, где не было приглашенных ниже полковника, оглашать прошлое невесты, которую на некоторых загородных дачах окрестили „мармеладницей Ирэн“, за любовь к „сладкой“ жизни. Тот же Краснов и присоветовал Яроцкому сменить фамилию, зная, каким авторитетом пользуется генерал в определенных кругах. Впрочем, в этом вопросе мнение Краснова полностью совпало с мнением генерала Неживлева.
Происходил Яроцкий из провинциальной еврейской семьи, хотя тщательно скрывал это, впрочем, умея в нужную минуту и с нужными людьмм обмолвиться несколькими фразами на родном языке. С Красновым Неживлева связывало многое: Александр Григорьевич привил робкому застенчивому студенту искусствоведческого факультета тягу к роскоши, соблазнил неслыханными гонорарами, угадав в нем чутье к старине, равное таланту в любой области науки или искусства. Но что странно, будучи по натуре махровым антисемитом, приблизил его к себе и в самое скорое время сделал своим близким другом, предугадав, что судьба сведет их надолго, если не навсегда. Уж больно выигрывал в закулисных сделках голубоглазый, застенчивый поначалу Неживлев в сравнении с прожженными акулами антиквариата, группировавшимися вокруг известного всем специализированного магазина по продаже раритетов прошлого.
На этом магазине следует остановиться особо, не в ущерб, конечно, развитию торжества в доме Неживлева, где на стол уже начали выкладывать заливную дичь, расставлять хрустальные рюмки с серебряной окантовкой, официанты внесли несколько серебряных ведер со льдом для шампанского. И все- таки, не затронув этот самый магазин, нельзя в достаточной степени осветить фигуру одного из гостей, занимавшего далеко не последнее место на этом пиршестве. Антикварный магазин, по старым понятиям, давно похороненным в советском быте, „содержал“ (практически так оно и было) некто Игин Николай
