Петрович, маленький невзрачный человечек, за которого несведущий гражданин не дал бы, как говорится, пятака в базарный день. На самом же деле, этот самый Игин, по выражению антикварной элиты, стоил на тот день не меньше полумиллиона, причем, в самом прямом смысле слова. Конечно, обыкновенному человеку, просиживающему за конторским столом с девяти и до шести пятнадцати или простаивающему за токарным станком, получающему в зарплату или аванс около ста рублей, и в голову не может прийти, что в наше время, которое зовет идти вперед и честно грудиться, существуют индивидуумы, обладающие пятьюстами тысячами рублей! Естественно задаться вопросом, каким образом можно заработать полмиллиона в полновесных советских рублях, тем более, что Игин был не самым высшим деятелем такого сорта, но все же одним из самых главных. Секрет раскрывается в возможностях самого процесса принятия в магазин антикварных ценностей. Принимали их в то время, как правило, одна или две девушки, облеченные государственным доверием производить оценку произведений искусства, ну и сам Игин, который завершал куплю-продажу. Приносит, к примеру, ветхозаветная гражданка мейсенскую фарфоровую вазу и заискивающе смотрит на оценщика, ожидая сумму не более чем в двести рублей при ее истинной стоимости в три или четыре тысячи. Девушка, стоящая по ту сторону барьера, — отличный психолог, к тому же достойно выдрессированная Игиным, приветливо улыбаясь, назначает цену в четыреста, уверенная, что отказа не будет. Ваза же затем самим Игиным реализуется постоянному клиенту за ее истинную стоимость. Таким образом. Игин, в иные дни, „зарабатывал“ до пяти тысяч рублей, что равно доходу человека, честно зарабатывающему свой хлеб за несколько лет. Естественно, часть нажитых таким путем денег Игин отдавал своим подручным. В этом магазине и был своим человеком Краснов. В него же ввел на правах близкого друга и доверенного лица Семена Михайловича Неживлева. Много людей работало на них, выискивая по бескрайним российским областям фарфор, бронзу, картины, гравюры, иконы, словом, все, что осталось у случайных людей от былого барского великолепия. И такое попадалось этим „варягам“, что специалисты из музеев руками разводили и приходили в неописуемый восторг. Да только ахать лишь и могли, потому что приобрести музею произведения искусства после того, как попадали они к Краснову и Неживлеву, никак было невозможно: не хватало средств. Да к ним, по сути дела, обращались только лишь для атрибутации предметов, а уходили они в дальнейшем в частные коллекции разбогатевших на торговых операциях деловых людей, как они себя сами величали (чтобы не употреблять какого другого, малопочитаемого слова), или за границу.
Естественно, Игин был приглашен на торжество и долго ломал голову над проблемой подарка. Понимал, что обыкновенной вещицей тут не обойдешься, а подлинник дарить было жалко, хотя и достался он ему за восемьдесят рублей. И было это не что иное, как прекрасная миниатюра известного русского художника второй половины восемнадцатого века Федотова. Досталась миниатюра за ничтожную сумму и такие деньги пожертвовать для подарка было совсем не жалко, только знал Игин истинную стоимость портрета, а подсунуть Неживлеву подделку было нельзя — распознает. Да и терять такого поставщика было нецелесообразно. Почесал Игин лысеющую голову, перебрал даже какие-то бумаги в ящике рабочего стола для успокоения, а потом решился и завернул миниатюру, изображающую молодого человека в темном светском костюме с полоской на борту, еще более темной нежели фрак, в обычную газету. Специалист из художественного музея, изучавший миниатюру частным образом, утверждал, что это масонский знак и что, если покопаться в каталогах и справочниках, можно установить личность изображенного, что увеличит истинную стоимость миниатюры вдвое, но обойдется Игину в триста рублей. Игин не согласился, уже тогда предполагая преподнести ее в дар Неживлеву, а уж тот пусть сам и платит эти деньги для установления иконографической личности неизвестного русского масона.
На день рождения было приглашено и одно официальное лицо, занимавшее видную должность и ведавшее вопросами по работе с молодежью. Лицо это было интересно не столько само по себе, сколько прямыми родственными связями с фигурой гораздо более значительной, призванной по своему высокому положению бороться с преступным миром. Во всяком случае, Олег Михайлович Карнаков, приглашенный к Неживлеву, рассказывал об этой стороне деятельности своего отца с оттенком юмора, который должен был означать лишь одно, что пока отец его на месте и в полном благополучии, то все присутствующие могут спать спокойно и быть уверенными за свою судьбу. Кстати говоря, Олег Михайлович оказал в этом отношении немалую услугу Николаю Петровичу Игину, когда у того появились прямые подозрения, что ему „упали на хвост“, по его собственному выражению. Олег Михайлович быстрехонько навел справочку у личного референта своего отца полковника Туманова, и установил, что собачье чутье не подвело Игина, что на того заведено, на основании показаний двух арестованных лиц, уголовное дело и материал имеется неопровержимый и солидный. Олег Михайлович показал папочку с материалами лично Игину, а потом разъяснил, что упомянутому гражданину Игину Николаю Петровичу, тысяча девятьсот тридцать второго года рождения, русскому, беспартийному, ранее не судимому, в соответствии с тремя статьями уголовного кодекса положено отсидеть в колонии усиленного режима от восьми до пятнадцати лет, и что с учетом размаха деятельности Николая Петровича, срок будет ближе к пятнадцати, нежели к восьми. Игин внимательно ознакомился с материалами и даже нашел в себе достаточно душевных сил, чтобы улыбнуться и похвалить органы внутренних дел за оперативность, заметив, что там, к сожалению, сидят не дураки, документы серьезные и от них отвертеться трудно, а скорее всего невозможно. И что он согласен выкупить их за нужную сумму и торговаться не станет. В свою очередь, Олег Михаилович деликатно сказал, что уголовными делами не торгует к помогает Николаю Петровичу только из дружеского расположения. Все остальное на усмотрение Игина. Тот по достоинству оценил мудрость молодого, но дальновидного Карнакова и попросил разрешения отлучиться лишь на один час, не более. Олег Михайлович многозначительно посмотрел на японские, в золотом корпусе часы, и согласился подождать, опять только из дружеского расположения к уважаемому Николаю Петровичу. Игин действительно явился через час, опоздав на одну или две минуты, объяснив, что пришлось ехать за город, и что „в сберкассе не держит“. Затем положил на стол сверток, завернутый в очень грязную и старую газету. Что характерно, у газеты еще в свое время оборвали уголок с номером квартиры Игина. Маленькая была бы, а все же улика. Олег Михайлович, надо отдать должное, не стал при Игине суетиться и разворачивать газету, чтобы удостовериться в его „порядочности“, а просто протянул ему папку с серыми тесемками, которую тот выхватил с очевидном нетерпением и засунул в портфель, поинтересовавшись для успокоения, не осталось ли каких-нибудь копий этих, прямо скажем, ужасных документов. На что Олег Михайлович усмехнулся и с достоинством ответил, что „копий не держим с“. По уходу Игина Олег Михайлович немедленно вскрыл пакет и с удовлетворением пересчитал купюры: оказалось, что Игин оценил себя достойно и вправду не пожадничал, оплатив каждый год своей свободы, исходя из неотвратимых пятнадцати, в две тысячи рублей. Таким образом, Карнаков и Игин остались довольны друг другом, как и Туманов, который ни на какие деньги не рассчитывал, а на одно лишь доброе отношение своего шефа при посредстве замолвленного за него Олегом Михайловичем словечка. Один только следователь, который начал вести это интересное и перспективное дело, был немало удивлен переводом из столицы в Казань, правда с повышением в должности.
Естественно понимать что генерал Карнаков Михаил Игнатьевич был в курсе всего происходящего, но это было не совсем так: он не предполагал что под его неусыпным оком на страже правопорядка происходят подобные неприглядные события, притом, не в первый раз, потому что услугами того же полковника, при посредстве Олега Михайловича, пользовался и Краснов, да и дело Неживлева в Ленинграде было прикрыто, надо полагать, также. Другой вопрос, что таким же „порядком“ полковником Тумановым закрывались и другие уголовные дела по просьбе иных, не менее „достойных“ лиц, нежели Игин и Краснов. Там уж Туманов не брезговал дорогими подношениями. Вот таким желанным гостем и был Карнаков, единственный из всех явившийся без подношения, а с одним только букетиком гвоздик, прекрасно понимая, что сам является дорогим и незаменимым подарком для этой теплой компании.
Помимо перечисленных должны были присутствовать еще несколько приближенных и друзей, не имевших прямого отношения к подпольной деятельности хозяина дома, но по-своему интересных.
Входивший в моду писатель Рожнов Петр Николаевич, хотя и хранивший на лице печать достоинства и глубокомыслия, в то же время знавший свое место в этом кругу и до зуда завидовавший их умению жить, заводить связи с красивыми женщинами, менять легковые автомобили не реже одного раза в год, понимая, что ни когда не достигнет подобного благополучия, даже если создаст произведение, не уступающее по таланту „Воине и миру“ или „Братьям Карамазовым“. Обидно было более всего, что зван он был не за свой модный роман, а за умение рассказывать анекдоты и быть незаменимым тамадой, естественно, с оглядкой на хозяина. Не раз приходила Петру Николаевичу мысль послать их всех к черту, но был повязан он с ними
