небезопасно оставаться долгое время, то, пожалуйста, посмотрите, мол, и все. Что-то в этом роде. 'Не надо', - сказал чиновник. Наши нервы берегли таким способом.
А потом этот сюжет появился в передаче ЦТ под другой фамилией. Того, кого не было на станции.
Я много раз ездил туда, снимал разных людей. Все, что я видел там, напоминало атомную войну, вернее - события после атомной войны. Мы работали там японскими камерами 'Бетакам' фирмы 'Сони'. Я думаю, что фирма заплатила бы большие деньги, чтобы заполучить камеры обратно. Это была бы прекрасная реклама для 'Сони'. Даже в условиях мощной радиации камеры работали безотказно.
Но никому отдать эти камеры мы не можем. Они набрали радиацию и 'звенят'.
Хем Елизарович Салганик, руководитель творческого объединения документальных фильмов студии 'Укртелефильм', один из авторов документального телефильма 'Чернобыль: два цвета времени':
'Двадцатого мая мы уже были в бункере. Мы получили доступ к самому сердцу - к командному пункту, где решались все вопросы. Ни одна съемочная группа таких возможностей не имела. В бункере работал оперативный дежурный Валентин Мельник - воспитанник Чернобыльской АЭС. Мы с ним подружились. Интересно, что все питомцы Чернобыльской АЭС слетелись сюда, как только услыхали об аварии, - без всякого приказа. Оперативные дежурные работали сутками. Все сходилось к ним, все решения исходили от них. Поэтому мы знали - что сейчас происходит на станции самое важное. Первые дни нам говорили: 'Есть нечто важное, но вы же туда не пойдете'. Мы говорили: 'Пойдем'. - 'Ну идите. Сейчас готовится очень интересная операция: под четвертым блоком делается прожиг, и в эту дырку войдет человек и поставит первые приборы под реактор'.
Мельник пожал плечами и говорит генералу Гольдину: 'Дайте им БТР, они хотят туда ехать'. Нас туда привезли. Мы снимали этот прожиг под четвертым реактором. В том помещении было нас четверо: наш осветитель и мы с режиссером Игорем Кобриным и оператором Юрой Бордаковым. И когда мы сняли этот прожиг, к нам уже было полное доверие. И нам уже говорили: 'Хлопцы, снимите вот тут, вот тут, вот тут'.
Там еще одна была сумасшедшая история, мы очень хотели ее снять. Дело в том, что на крыше куски графита вплавились в битум. И никакая техника не была в силах выдрать этот графит. Рвались траки даже у 'Владимирца'.
Возникла такая идея: ставится помост, на него водружается крупнокалиберный пулемет, и в 6 утра, когда еще можно контролировать ситуацию, когда людей еще нет, куски графита расстреливаются настильным огнем, превращаются в пыль. А после этого можно будет туда пустить какую-то машину, которая толкнет этого желтого западногерманского робота, который там застрял. Когда военные сказали: 'Ребята, мы вам не гарантируем, что не расстреляем этого вашего робота' - то Юра Самойленко, наш герой, говорит: 'Да черт с ним, с этим бездельником!' К сожалению, Правительственная комиссия, не найдя возможным обеспечить полную безопасность людей, запретила эту операцию. Ведь работа шла круглые сутки. Не было гарантии, что пуля не срикошетит. Мы в шесть утра там уже были, ждали этого фейерверка. Не получилось.
Мы там настолько стали своими людьми, что когда Мельник выходил покурить, он оставлял меня возле телефонов на КП. Я уже знал многих людей.
Однажды прибегает Игорь Кобрин и говорит: 'Хем, нас не пускают'.
- 'Кто это? У нас же проход всюду!' - 'Не пускают, говорят, там что-то закрыли'. Я иду. Стоит часовой. А вид у меня очень солидный: седые усы, форма белая, как у всех. Я говорю внятно, чтобы он понял: 'Генерал Кузнецов… - а потом дикой скороговоркой: - далразрешениесниматьгдемытолько…' Он говорит: 'Товарищ генерал, я не знаю, там есть прапорщик'. Я: 'Где прапорщик?' Он берет телефон и звонит. Дает мне трубку. Я беру трубку и снова говорю: 'Генерал Кузнецов… далразрешениеснимать гдемытолько…' Прапорщик говорит: 'Извините, товарищ генерал. Дайте трубку караульному солдату'. Я даю - и он нас пропускает. На войне как на войне - без хитрости не обойдешься.
А вообще - может быть, и грех так говорить - но это было прекрасное время! Я вспомнил войну, боевых товарищей. Я не хотел оттуда уезжать - такое было отношение друг к другу. И все занимались только делом. Три минуты проходило от изменения ситуации до выдачи рекомендаций и принятых решений.
Там была совершенно другая обстановка, другая система отношений - времен Отечественной войны или та знаменитая Курчатовская атмосфера, когда ты чувствовал плечо друга, когда все было по-настоящему… Там были очень мужественные, очень чистые люди. Многие добровольно приехали. И как им было обидно встречаться с проявлениями нашего железобетонного бюрократизма. В число пятидесяти человек, принятых в партию Припятским горкомом без прохождения кандидатского стажа, входило три дозразведчика. Тех, кто первым шел в неизвестность, на радиацию. И когда они приехали в свои города после лечения, привезли документы, что они члены партии, им сказали: 'Что это такое? Как это без стажа? Да нет, пусть нам позвонят из Припяти'. И один из них говорил мне с обидой: 'Ну что, я буду звонить в Припятский горком, просить?' Были более обидные вещи: одного из подполковников представили к внеочередному званию. Когда он платил партвзносы, кто-то из чиновников посмотрел и говорит: 'Ого, сколько денег ты заработал! А что - еще и кормили вас бесплатно? Да тебе еще и звание присваивают… Ну ничего, пока походишь в подполковниках'.
И что возмущало этих ребят - когда они приезжали домой, их порою спрашивали: 'Почему вы в Чернобыль уехали? Почему так долго там сидели? Деньги поехали зарабатывать?'
А кому-то из них чуть ли не прогулы поставили за это время. Когда фильм уже был сделан… началась наша дорога на Голгофу. В октябре 1986 года мы повезли фильм в Москву. Посмотрела сначала группа экспертов, несколько человек. Им фильм понравился, но они набросали 15 замечаний. Мы честно все исправили. Шли счастливые и довольные, как слоны, после этих замечаний. Потому что замечания были мелкие.
Второй раз приехали в Москву. В зале уже сидело человек 30. Посмотрели - поздравили. Им фильм тоже понравился. Пошли еще на одну комиссию. Показываем. И вдруг один из комиссии спрашивает: 'Что вы показываете? Кто вам позволил? В чем ходят солдаты? В этих робах?' Я говорю: 'А кто их не обеспечил?' - 'Там было шестнадцать шведских костюмов, мы их привезли', - говорит. Я в ответ. 'Там полторы тысячи человек работает каждую минуту'. - 'Вы знаете, это же все на всех экранах будет… Это антисоветский фильм. Вы знаете, что сделали американцы? У них, когда произошла авария на Тримайл-Айленде, десять месяцев туда никто не заходил, через десять месяцев зашел дозиметрист, проверил и ушел. И она до сих пор закрыта'. Я говорю: 'Простите. Я в этом деле уже поднаторел. Разве можно частную станцию с несравнимо меньшей мощностью сравнивать с Чернобылем? Что вы предлагаете?' - 'Закрыть Чернобыль'. - 'А что делать с Киевом, со всей Украиной?' - 'Да не надо ничего делать'. Я вне себя: 'Вы же понимаете, что тогда не только Киев, но и пол-Украины надо было бы выселить'. - 'Надо было'.
Только вмешательство ЦК КПСС помогло, и фильм выпустили на экраны в январе 1987 года'.
Гамма-сапиенс фон Петренко
Тихо на улице, Чисто в квартире. Спасибо реактору Номер четыре.
Такие вот веселенькие стишата пошли гулять по Киеву в мае 1986 года, когда эшелоны увозили детей из города, когда матери плакали, провожая своих драгоценных Оксанок и Васылей в пионерские лагеря, когда в городе царили тревога и смятение.
Авария на АЭС отозвалась не только болью сердец и состраданием к тем, на кого обрушилось несчастье, она породила не только ряд научных документов, журналистских статей разной степени искренности и литературных произведений разного уровня правдивости. На атомную вспышку в Чернобыле Киев и Украина ответили прежде всего мощной вспышкой юмора, анекдотических историй, пародий, пересудов и легенд. Особенно ценилось острое слово среди тех, кому довелось работать в Зоне. Как и на войне, смех здесь был очень нужен.
Появилась масса частушек, коломыек, как называют озорные припевки на Украине, - откровенных, с приперченным словцом, где всё впрямую. Родилось множество анекдотов и смехотворных притч.
Шутки на любой вкус: от народных присказок в стиле Штепселя и Тарапуньки ('украiнцi горда нацiя, iм до лампи радiацiя') - до сверхтонкого 'черного' юмора из серии 'физики шутят'.
Прямо на наших глазах, изо дня в день (по некоторым шуткам можно точно определить время их 'запуска') рождался фольклор, о котором мы привыкли почему-то думать в прошлом времени. Не ожидая, пока скажут свое слово литераторы, первым среагировал народ. Прямо по М. М. Бахтину - проснулась мощная смеховая культура, родилось свободное от всех казенно-пропагандистских ограничений, порою скабрезное народное слово, произошло смещение привычных иерархий, 'верха' - патетической, ложной, оглушительной публицистики - и 'низа' - демократического, 'швейковского' осмысления событий.
Почему - смех? Не кощунственно ли это? Далеко не всем, даже очень внутренне свободным людям, нравилась сама идея смехового пира во время атомной чумы. Но смех был необходим. Он стал немедленным народным ответом на стресс, на тревогу, даже на панику. На отсутствие правдивых сообщений. На бодрые заверения органов массовой информации о полном радостном спокойствии всех благонамеренных граждан.
И чуть ли не первым появился анекдот о душах двух умерших, вознесшихся в те дни на небо. 'Ты откуда?' - спрашивает один. 'Из Чернобыля'. - 'Ты от чего умер?' - 'От радиации. А ты откуда?' - интересуется другой. 'Из Киева'. - 'А ты от чего умер?' - 'От информации'…
Острословы рассказывали о рекламном призыве, будто бы звучавшем в те дни во всех туристских агентствах: 'Посетите Киев! Вы будете поражены…'
Вокзальная атмосфера давки и нервотрепки, спекуляция билетами и непреодолимое желание многих побыстрее убраться из Киева родили ироническое объявление диктора на Киевском вокзале Москвы: 'Внимание! На первый путь прибывает скорый поезд Киев - Москва. Радиация вагонов с головы поезда'.
Ну а как было узнать среди приезжающих в другой город киевлянина? 'Лысый импотент с 'Киевским' тортом в руках', - язвили одни. 'Киевлянин теперь не только 'гомо сапиенс', но и 'гамма-сапиенс', - добавляли другие.
- Кто виноват в чернобыльской аварии? - вопрошал некий философ. И отвечал: - Кий. Зачем основал Киев так близко от реактора?
Уже в начале мая рассказывали, что будто бы состоялся фестиваль 'Киевская весна'. Первая премия была присуждена за песню 'Не вiй, вiтре, з Украiни', вторая - А. Пугачевой за песню 'Улетай, тучка, улетай', третья - В. Леонтьеву за песню '…И все бегут, бегут, бегут…'.
Предлагали на вершине четвертого блока поставить памятник Пушкину и написать: 'Отсель грозить мы будем шведу' или так: 'Здесь будет город заражен'.
Тогда же родилась идея плаката: 'Мирный атом - в каждый дом'.
- Какая река самая широкая? - вопрошали пессимисты. И отвечали: - Принять. Редкая птица долетит до середины…
Когда киевляне бросились 'вымывать' радионуклиды с помощью красного натурального вина 'Каберне', в изобилии завезенного в город, кто-то изрек: 'В городе началась кАбернетическая эра'. И тут же родился анекдот. Врач-лаборант рассматривает под микроскопом пробу крови. И сообщает пациенту, ждущему с замиранием сердца ответа: 'В вашем каберне лейкоциты не обнаружены'. 'Был новый выброс, - таинственно сообщали 'знатоки'. - На Крещатике выбросили 'Каберне', на Владимирской - водку'.
- Нам уже становится невМАГАТЭ! - страдальчески кричал один мой знакомый, измученный паническими слухами. И словно в ответ ему родилась такая присказка: 'Як на гульках щось не те - все вали на МАГАТЭ'.
Предлагали обращаться к киевлянам так: 'Ваше сиятельство!' А к каждой фамилии советовали добавлять приставку 'фон': фон Петренко, фон Иваненко.
Для быстрейшего прохождения рентгеноскопии остряки советовали пациенту стать между двух киевлян. А в одной из поликлиник на вопрос: 'Где у вас рентгенкабинет?' - докторша раздраженно бросила: 'У нас теперь везде рентгенкабинет!'
- Что такое 'радионяня?' - спрашивали в те дни. И отвечали: - Это няня, приехавшая из Чернобыля.
Старая бабушка в троллейбусе рассказывала: 'Сьогоднi на Киiвському морi така радiацiя, така радiацiя! Пливе аж на три пальцi, сама бачила'.
Давая 'высокую' оценку средствам массовой информации, люди задавали вопрос: 'Чем будут питаться киевляне в будущем году?' Ответ гласил: 'Той лапшой, которую вешают им на уши радио, газеты, телевидение'.
Естественно, на рынке острословия появилась водка 'Чернобыльская' крепостью 40 рентген, а за самые большие глупости, сочиненные об аварии, стали присуждать Чернобыльскую премию с выдачей лауреату 500 рентген. Из соображений благопристойности не буду затрагивать огромной массы анекдотов и пословиц, посвященных - как бы это поделикатнее сказать? - сексуальной теме и вопросам сохранения потенции. Весьма популярным стал лозунг: 'Если хочешь быть отцом, оберни себя свинцом'.
Характерно, что многие анекдоты носили явную научно-интеллектуальную окраску. Ядерный фольклор полностью соответствовал эпохе НТР. Нижеследующий анекдот из 'черной' серии, вероятно, родился в среде генетиков: XXI век. Дед с внуком, родившимся после аварии. 'Что здесь было, внучек?' - спросил дед, показывая на холмы. 'Киев'. - 'Правильно, внучек', - и гладит его по голове. 'А здесь что было?' - показывая на безжизненное русло. 'Днепр'. - 'Правильно, мой умненький', - и дед нежно поглаживает его вторую голову…
