Киевлянин, профессор Ю. А. Гриневич напомнил Гейлу, как был у него в гостях в калифорнийской клинике: Гейл, выслушав своих ассистентов, показавших ему больного, после некоторых раздумий четко и уверенно продиктовал схему лечения и, подняв вверх руку, произнес: 'И да поможет нам бог'. Гейл улыбается, вспоминая ту встречу, и его суровое лицо вдруг становится по-мальчишески задорным. И, видя киевских больных, выведенных из тяжелого состояния, он суеверно стучит пальцем по дереву: если не поможет, то и не помешает. Позднее на мой вопрос - во что он верит? - доктор Гейл очень серьезно ответил: - В бога. И в науку…
Тогда, в тревожные дни июня, визит его в Киев был очень короток и считанные минуты отводились на разговоры с прессой. Значительно свободнее чувствовал себя доктор Гейл в июле: на следующий день после отъезда А. Хаммера американский доктор вместе с женой Тамар - гражданкой Израиля, - трехлетним сыном Иланом и дочерьми - семилетней Шир и девятилетней Тал - поехал в Киевский институт педиатрии, акушерства и гинекологии, где гостей встретила директор института академик АМН СССР Е. М. Лукьянова. Здесь, в этом, пожалуй, самом важном месте на земле - месте, где рождается человеческая жизнь, где ведется борьба за продолжение рода человеческого, - дети доктора Гейла очень быстро познакомились с маленькими пациентами, не ощущая никаких языковых или идеологических барьеров: обменялись подарками, вместе спели песню 'Пусть всегда будет солнце', затем маленькая Тал играла на скрипке, а голубоглазая Шир жалела, что нет фортепиано - она бы тоже показала свое искусство…
В это время доктор Гейл вел профессиональные беседы с педиатрами, акушерами и кардиохирургами. В реанимационном отделении мы долго стояли над пластиковыми кувезами, подключенными к сложной технике: здесь лежали крохотные создания, будущие люди века XXI, еще не ведающие никаких атомных тревог, волнующих нас сегодня.
В Музее В. И. Ленина внимание доктора Гейла привлекла символическая скульптура: обезьянка, сидя на книге Дарвина 'Происхождение видов', рассматривает человеческий череп. Интересна история этой скульптуры. Во время своего второго посещения Москвы Арманд Хаммер передал В. И. Ленину эту купленную в Лондоне скульптуру. Рассказывают, что Владимир Ильич, принимая подарок, сказал: 'Вот что может случиться с человечеством, если оно будет продолжать совершенствовать и наращивать орудия уничтожения. На Земле останутся одни обезьяны'
Таково было провидческое предупреждение вождя.
У меня сохраняется много записей бесед с доктором Гейлом, который, кстати, живо интересуется литературой. Я постарался выбрать из этих записей самое главное:
- Доктор Гейл, что привело вас в медицину? Это случайность или сознательный выбор?
- Вначале я хотел изучать физику высоких энергий и ядерную физику. В какой-то мере это ирония судьбы, ибо впоследствии мне как врачу пришлось столкнуться с влиянием ядерной энергии на организм человека. Но позже, уже в колледже, я подумал, что хочу больше общаться с людьми, нежели заниматься теоретической физикой.
- Это решение зависело от особенностей вашего характера?
- Я принял решение осознанно. В нашем обществе профессия врача - одна из самых уважаемых. Я хотел стать врачом.
- Сколько лет вам было, когда вы приняли это решение?
- Я поступил в колледж в шестнадцать лет.
- Довольны ли вы выбором врачебной профессии?
- Многие теперь спрашивают меня: 'Теперь, когда вы достигли признания во всем мире, что вы собираетесь изменить в своей жизни?' Я всегда отвечаю, что я полностью был удовлетворен своей жизнью и до того, как стал известен, и не собираюсь ничего менять.
- Доктор Гейл, я знаком со многими онкологами и гематологами и знаю, что психологически это очень тяжелая профессия. Ведь врач все время видит смерть и несчастья. Как вы к этому относитесь?
- Отчасти вы правы, доктор Щербак. Психологически это тяжелая профессия. Но с другой стороны - это же и привлекает меня. Ведь это - вызов. Онкологу и гематологу приходится очень часто решать сложнейшие вопросы, бывать в трудных ситуациях, зачастую оттого, что наши знания в этой области ограниченны. Мне кажется поэтому, что именно в области онкологии существует огромный простор для медицинского творчества. Мы в колледже часто спорили: 'Что лучше? Писать музыку или играть музыку?' Если занимаешься кардиологией - там ты 'играешь музыку'. А вот в онкологии 'пишется музыка'. Там все ново и все неизведанно.
Кроме того, я подготовлен и как научный работник, и как врач. Именно в онкологии и гематологии очень легко увязывать результаты лабораторных исследований с работой в больницах, с реальным лечением больного человека. Ведь не случайно первыми заболеваниями, при которых была осознана их генетическая природа, явились именно заболевания крови - нарушения синтеза гемоглобина, скажем. И вы знаете, что большинство Нобелевских премий в области медицины были в последние годы присуждены именно за разработку этих вопросов.
- В связи со сказанным вами - кем вы себя в большей мере чувствуете? Врачом? Или ученым? Или вы - за синтез?
- Быть хорошим врачом, лечить людей - это работа, которая должна занимать все время. Даже больше, чем все время. Быть настоящим ученым - это тоже больше, чем на всю жизнь. Иногда мне кажется, что никто не может заниматься и тем, и другим параллельно. Особенно в наше время, когда и медицина, и наука стали настолько технологичны, техникоемки, что ли. Но в то же время я сознаю, что нам именно не хватает людей, которые бы объединили эти два занятия. Это очень важно. По-моему, должен быть синтез. Именно в этом я чувствую свой долг - слить воедино в себе врача и ученого.
- Как распределяется ваше время в обычных условиях работы в калифорнийской клинике?
- Как руководитель клиники я трачу большую часть времени на обходы, осмотры больных и разговоры с ними. У моих больных часто бывают довольно обычные формы рака - например, рак легких. И я забочусь о своих больных как обычный врач. Некоторую часть времени трачу на управление небольшим исследовательским учреждением, которое занимается сбором статистических данных по результатам применения новых методов лечения лейкоза (белокровия), пересадок костного мозга и других данных. И наконец, очень важное дело, которым я занимаюсь, - моя собственная лаборатория, где проводятся основные исследования по изучению молекулярных механизмов возникновения лейкозов!
Я понимаю, это звучит так, словно я распыляюсь, но я с этим не согласен. Я сосредоточен на этих трех направлениях, поскольку перед нами стоит сверхважная цель: мы хотим добиться эффективного излечения лейкоза. И мы думаем, что первые результаты будут получены в лаборатории.
К чему мы идем? Какова основная идея наших исследований? Ни один ребенок не должен погибать от лейкоза. Мы должны для этого делать все, что в наших силах.
- Есть ли случаи излечения в вашей клинике? Удается ли вам переводить острые лейкозы в хронические?
- В 1986 году нам удалось излечить примерно 70 процентов детей, у которых развился лейкоз. И около 30 процентов взрослых. Если посчитать в общем, то получится, что ровно половину больных нам удается излечить.
- Это феноменальный результат!
- К сожалению, большинство населения очень мало понимает, как далеко мы продвинулись в лечении лейкозов. Но половина больных - это уже недостаточно. Ведь вторая половина умирает. Например, в этом году двести тысяч американцев умрут от рака.
- В прессе были сообщения о том, что вы имеете степень доктора философии. Какую проблему вы разрабатывали в своей диссертации?
- Моя тема - жизнь и смерть. Единство жизни и смерти в философском плане. В автобиографии, опубликованной в США, я касаюсь этой темы.
- Доктор Гейл, что говорите вы своим больным, когда ставите диагноз?
- Я всегда говорю своим пациентам всю правду, сообщаю все факты. Я не знаю - хорошо это или плохо, но мы исповедуем философию, согласно которой человек должен иметь всю информацию. Дело в том, что самые главные решения по лечению должны приниматься самим больным. А для этого им нужна достоверная информация. Не всегда это 'работает' лучшим образом, но иного выхода у нас просто нет.
- Имели ли вы дело с лучевой болезнью перед тем, как приехали в Москву и начали лечить пациентов, пострадавших во время аварии на Чернобыльской атомной станции?
- Да, определенный опыт у нас имелся. В ряде случаев заболевания лейкозом бывает необходима пересадка костного мозга. И тогда мы сознательно подвергаем пациентов огромным дозам радиации, иногда на грани смертельных доз. У нас достаточно большой опыт лечения больных, получивших огромные дозы радиации порядка нескольких тысяч бэр.
- Совпал ли ваш прогноз по поводу лечения больных в Москве с фактическими результатами?
- В общем, да - если говорить об общей закономерности в статистическом прогнозе. Но в каждом индивидуальном случае очень сложно давать верный прогноз. Вообще это очень сложная этическая проблема и тяжелое бремя: давать прогноз. Я в данном случае говорю не о лечении чернобыльских больных, а о лечении больных лейкозами в моей клинике. Допустим, я знаю, что из ста пациентов, которым необходима пересадка костного мозга, пятьдесят процентов выживут, излечатся. Но для тех пятидесяти процентов, которые умрут, - это утешение слабое. Их жизнь мы укорачиваем своим лечением. И потому каждый раз, когда у нас умирает больной, чья жизнь была сокращена в результате лечения, я чувствую свою личную ответственность. Мне приходится нести эту ответственность за их смерть, но у меня нет иного выбора.
Самым простым решением было бы вообще не делать пересадок. Но тогда мы будем отказывать абсолютному большинству больных в праве на жизнь.
- Доктор Гейл, кто из больных в Москве вам наиболее запомнился?
- Сразу хочу сказать, что я помню каждого из них - помню как человека, как индивидуальность. Но некоторые люди оставили наиболее глубокий след. Особенно запомнились трое больных.
Первый - врач, который работал у реактора, помогал пораженным. Как врач, он осознавал всю опасность создавшейся ситуации, он все понимал, но держался мужественно. Второй больной - пожарный. Когда я впервые выехал в Киев из Москвы - помните, в начале июня? - меня не было в клинике три дня. И когда я вернулся из Киева, он был очень зол и спросил меня: 'Где вы были? Почему уехали?' И третий, тоже пожарный. Может быть, он не понимал, что над ним нависла опасность, может быть - понимал, а может быть - специально все делал для того, чтобы не обращать внимания на угрозу жизни. Он трогательно себя вел - во время обходов он все время меня спрашивал: 'Как ваши дела, доктор, как вы себя чувствуете?'
Двое из этих больных умерли, один выжил…
- Какими чувствами вы руководствовались, когда решили поехать в Советский Союз?
- Прежде всего я врач - и я знаю о возможных последствиях такой аварии. Поэтому я счел нужным предложить свою помощь. Меня как представителя медицинской профессии политические разногласия не касаются. Наша первая обязанность - спасать людей, помогать им. Кроме того, аналогичные аварии могут произойти не только в СССР, но и в США и других странах. И естественно, что мы сможем ожидать такого же сочувствия и такой же помощи со стороны советских людей.
- Как вы думаете, можно ли провести аналогию между визитом доктора Хаммера в нашу страну в 1921 году и вашей поездкой сейчас?
- В каком-то смысле, да. Правда, Хаммер занимался тогда проблемами борьбы с сыпным тифом, а мы - борьбой с атомной угрозой. Обстоятельства совершенно разные, но суть - одна и та же. Врачи разных стран помогают друг другу. В этом смысле ничего не изменилось. Но ситуации, конечно, абсолютно несопоставимы. Подумайте только: насколько сама идея аварии атомного реактора в 1921 году была абсолютно невообразима, настолько сейчас невозможно себе представить эпидемию сыпного тифа таких масштабов, как в 1921 году. Человечество научилось преодолевать все ситуации, возникающие на его пути…
- Но при этом само создает новые проблемы.
- Так будет всегда (доктор Гейл смеется). И сегодня нам трудно представить, какие проблемы будут волновать человечество через шестьдесят лет.
- В этот свой приезд вы взяли с собой своих детей. Означает ли это, что их пребывание здесь безопасно?
- Многие в мире думают, что Киев полностью покинут жителями или что дети полностью эвакуированы. И одной из причин, которая заставила меня приехать сюда с моей семьей, - желание еще раз подчеркнуть, что ситуация полностью контролируется, а пациенты получили необходимую помощь. У меня не было никаких сомнений в безопасности моего приезда в Киев. Ни в коем случае я бы не привез своих детей, если бы существовала малейшая потенциальная опасность. Мне думается, что людям такой поступок легче понять, чем целый ряд медицинских заявлений и сложных обобщений.
- Считаете ли вы, что ситуация в Киеве улучшается?
- Конечно. Уровни радиации будут постоянно снижаться. Кое-что требует особого внимания. Например, проблемы защиты воды. Но предпринимаются все меры, чтобы город Киев был
