этим.
Уже не та природа'.
Это - мысли профессионального радиоэколога. Его потрясенность и растерянность перед тем, что стало с природой.
Для меня это тоже, пожалуй, самый страшный итог Чернобыля: природа, несущая человеку гибель. На протяжении всей истории человечества были войны, кровь, катастрофа. Но никогда не было страха перед землей, воздухом, водой.
Чернобыльские события в корне изменяют взгляд на природу как на естественного друга, союзника и защитника человека. А к этому - совершенно новому взгляду - очень трудно, почти невозможно приспособиться. Не потому ли многие люди, не заболев лучевой болезнью (дозы, полученные ими, не столь уж велики), тем не менее нездоровы? Это какое-то странное заболевание, больше лежащие в сфере психики. Некий трагический надлом. Думаю, что эти люди не смогли адаптироваться к новой ситуации - враждебности природы. Зеленая трава, прозрачная вода, цветущие деревья, привычные уютные домашние коты и собаки - все это в Зоне несло опасность, тревогу, все казалось противоестественным. Такая зловещая 'нейтронная' ситуация порождала смятение в людях, ломала тонкие психологические механизмы, вызывала и продолжает вызывать душевные разлады. Это тоже след Чернобыля, и не просто будет от него освободиться.
Но вернемся к Зоне, к ее будущему.
Ю. Андреев:
'Рыжий лес' примыкал к открытым распределительным устройствам ЧАЭС и представлял очень серьезную опасность для этих устройств. Вы же видели, сколько там проводов, мачт, трансформаторов. Если бы лес высох и загорелся - а вероятность этого была достаточно высока, - то сажа, попадая на контакты распределительных устройств, вызвала бы ряд тяжелых аварий. Полностью была бы выведена из строя вся Чернобыльская АЭС. Небольшой участок 'Рыжего леса', примыкавший к распределительным устройствам, был бы сам по себе очень опасен. Туда попала значительная часть выброса, и активность там была очень высокая. И неопытный человек, если бы зашел туда, мог подвергнуться достаточно серьезной опасности.
Вот эти соображения и заставили нас уничтожить 'Рыжий лес'. Площадь его - до ста гектаров. Этот лес был полностью обречен. Те, кто возражал против его уничтожения, неправы. Нельзя было ожидать, что там вырастут молодые сосны. Они очень чувствительны к радиации - более чувствительны, чем человек. Они бы там не выросли. И лес бы стоял как накопитель и хранитель радиации. Конечно, принимать решение о сносе леса было очень тяжело. Ведь лес - это символ природы. Но его надо было убрать.
Лес захоронили прямо на месте. Мы подсчитали, что, двигаясь с грунтовыми водами (а это очень медленный процесс), активность распадется гораздо быстрее, чем достигнет водоисточников. Были проведены гидрологические и геологические исследования.
- И теперь не понадобится перезахоранивать 'Рыжий лес'?
- Вы знаете, мы должны были решить эту задачу очень быстро. И решили так: лес захоронить, все места обозначить и наблюдать. Если окажется, что наши предварительные расчеты ошибочны, есть возможность его перезахоронить. Нужно было выбирать из двух зол меньшее - максимально уменьшить воздействие 'Рыжего леса' на людей. И сразу же получили реальные результаты. Зона вокруг станции стала безопасна.
С горечью осознаю такой факт: я в течение двух лет руководил этими работами, но практической помощи от так называемой 'большой науки' почти не имел. От ведомственной тоже. У нас сложилось ложное положение в науке. Основная наука по численности - это ведомственная, которую и наукой называть не совсем корректно. Это не наука, а обслуживание чьих-то интересов на некоем уровне. Этих людей и учеными нельзя назвать: они полуинженеры, полупрактики, полуученые. Одной из причин этого явилось то, что в 30-е годы у нас в стране был выбит целый слой интеллигенции - высококвалифицированных ученых, инженеров. А наплодили вот эту ведомственную армию псевдоученых. Этот промежуточный слой - очень своеобразное явление. Наверно, ни в одной стране нет такого, когда это вроде бы и наука, и не наука.
Ведь что такое наука? Это прежде всего торжествующая объективность. Без объективности ни о какой науке и речи не может быть.
Не может быть, скажем, ведомственной арифметики. А у нас, оказалось, может быть ведомственная экология. Гидрология. Могут быть ведомственные подходы к техническим дисциплинам. К медицине. Это чудовищные вещи. Это уход от объективной истины. Это тоже следствие крайне низкой духовной культуры общества. Склонность ко лжи ради собственной сиюминутной выгоды - вот как это называется.
Я уверен, что сегодня называться экологом может только тот, кто понимает и закономерности природы, и имеет глубокое знание закономерностей технических, научных. Экология - 'домоведение', что ли, - обязывает знать все Только комплексно человек может сделать что-то стоящее. Если ученый признает только биологическое - это не эколог. Это лишь первое к экологу приближение. Кроме того, большинство сложившихся экологов сформировалось в годы жуткого разгула лысенковщины, которая с наукой ничего общего не имела.
Экологической программы по Зоне нет. Чтобы она была, нужно, чтобы кто-то отвечал за данную проблему. А мы сейчас не имеем человека, официально ответственного за такую программу.
Чернобыльская авария родила множество утопических проектов. В области экологии - это идея посадить бобовые растения, которые, дескать, вытянут все радионуклиды на себя, а мы их потом срежем и уберем - и наступит светлое будущее. Абсурд. Но людям свойственно верить в чудеса. В одно какое-то решение, после которого будет все хорошо.
Но серьезных экологических решений по Зоне не выдвинуто до сих пор. Я не видел ни одной стройной, законченной программы.
Пришлось нам - техникам, инженерам, а не экологам - создавать такую программу. Мы разбили всю Зону на квадраты, изучили каждый квадрат и предложили способы, которые помогут на конкретном квадрате ликвидировать радиоактивное загрязнение. Способы эти разные, зависят от ландшафта, от особенностей самих загрязнений. Мы получали в этом деле помощь от украинской Академии наук, от ее вице-президента Виктора Ивановича Трефилова.
Им было нелегко вжиться в наши проблемы, но очень много значила моральная поддержка, объективная научная оценка наших проектов.
Я сторонник активных действий в Зоне. Благодаря технике, мы многое теряем, в частности - землю. Но и восстановить эту землю сегодня, на нынешнем этапе развития человечества, мы можем только благодаря технике. В этом диалектика. Мы, люди, без техники уже не просуществуем. Мы вымрем. Поэтому спасти будущее, спасти землю, спасти зеленую траву может только техника. Этого не понимают люди с робким мышлением. Есть и такие, кто думает так: 'Вот сейчас плохо. А стоит отойти назад - и станет хорошо'.
Они не понимают, что отходить некуда. Что тот лес, из которого мы вышли, он уже сгорел за нашей спиной. Его нет. Назад пути нет. Есть только вперед, и только с техникой.
Но когда мы говорим, что нужно восстановить землю, давайте задумаемся: в каком виде мы должны ее восстановить? Ведь мы, люди, за тысячу лет натворили много разных ошибок, мы виноваты перед землей. И если здесь в Зоне было тощее крестьянское поле - мы что, снова должны его восстанавливать? Наверно, это неправильно. Наверно, восстанавливать нужно первозданную природу.
- Но ведь никто не знает - какая она, первозданная ..
- Здесь, наверно, человеку должен помочь инстинкт. Наверно, у вас бывали такие мгновения, когда вы попадали в какое-то место и вас охватывало чувство - чувство, я подчеркиваю, - что вот это - первозданная природа. В человеке это глубоко сидит. Надо сначала эту первозданность почувствовать, а потом уже вычислить. Понимаю, что это непросто. Нужны усилия. Умственные.
Как это проецируется на нашу программу? Вот в Зоне есть бедное поле полесского крестьянина. Зачем же мне вкладывать большие деньги, чтобы восстановить это тощее поле? Может, немного увеличить затраты, но восстановить его в лучшем виде? Восстанавливать нужно не лес, не поле, а ландшафт во всем его многообразии.
Это очень сложная вещь. Я в шутку говорю так: 'Друзья, нужно составить ТЗ (техническое задание) на первозданную природу'.
Мне кажется, что будущее и экологии, и новой, неведомой еще какой-то науки, которую и 'логией' не назовешь, потому что она должна быть сопряжена с активным действием, лежит именно на этом пути.
Но первый этап работ в Зоне - убрать опасность. Убрать так, чтобы не навредить, исходя из великого врачебного принципа 'не вреди'. Сначала лечить. Программа распадается на две части: дезактивация и рекультивация. К сожалению, наиболее загрязнен самый плодородный слой. Его приходится счищать. Но у пас есть интересные идеи - как можно дезактивировать территорию, оставив нетронутым этот плодородный слой.
А что такое концепция 'заповедника'? Давайте посмотрим на само слово. Честно говоря, называть саму Зону 'заповедником' у меня язык не поворачивается. Заповедник - это первозданная природа. Искалеченные земли называть заповедником кощунственно. Более всего к этим местам подходит жутковатое словечко 'Зона'. Что касается сути, Зона должна быть закрыта до тех пор, пока она представляет опасность для человека.
Наша программа - программа активных действий. Ведь наблюдений за поведением объектов природы в условиях радиоактивного загрязнения было достаточно много. Например, в США есть полигон для таких наблюдений. Познаны закономерности поведения растений и животных в условиях радиации. Вопрос изучен до такой степени, что давно пора переходить к активным действиям.
Более того, остановившись на концепции 'наблюдения', мы можем перейти такую грань, когда будущий вред может быть непредсказуемым. Хватит уже у себя в доме выращивать льва. Как бы он ни был хорошо изучен - лев есть лев. Он вас потом сожрать может.
Наша программа рассчитана на 7-10 лет. Это программа дезактивации Зоны, уничтожения очага заразы. Может быть, мы совершаем ошибки. Наверно, совершаем. Но я считаю, что гораздо хуже ничего не делать, огородить Зону, посадить в середине какого-то мудрого биолога, и вот он будет смотреть в микроскоп, а вокруг будет мертвая зона. Нет, нам не надо мертвой земли. Если идти по этому пути, то мы через 300-500 лет вообще останемся без земли, потому что Чернобыль станет прецедентом: уничтожили - огородили - ждем.
Что меня окрыляет? Мы с моими молодыми сотрудниками - а это большие энтузиасты - разрабатываем не только технологию, но и создаем машины. Машины, которые позволят в щадящем режиме, сберегая природу, провести дезактивацию Зоны. Как инженер скажу вам, что эти машины достаточно реальны. Ничего похожего в мире до сих пор не было, потому что не было самой проблемы. Мне кажется, что это очень реальный путь.
- Юлий Борисович, а какова техническая перспектива Чернобыля, в частности - саркофага? Он что - вечно будет стоять на нашей земле?
- Что такое саркофаг? Если отбросить трагическую сторону аварии, то, в сущности, саркофаг - это блок, отслуживший свое. Сейчас начинает оформляться концепция - как поступить с блоками, отслужившими свое. Американцы первую свою станцию сняли с эксплуатации.
В принципе, самый радикальный выход - зеленая лужайка на месте блока. В этом есть глубокий смысл. Потому что если мы будем такие объекты оставлять, то через тысячу лет весь мир будет уставлен этими вредными коробками и гробами. У нас в Союзе тоже этот вопрос назрел. Некоторые блоки уже выработали свой ресурс, они остановлены, нужно их разбирать. Проектный срок блока - 30 лет. Эти сроки или уже наступили, или наступят в ближайшее десятилетие. Это - естественная смерть блока.
Саркофаг должен быть очищен от топлива, а затем разобран. Топливо должно быть захоронено. Это - выход, достойный великой цивилизации. Но еще борются разные концепции. Одни говорят: 'Давайте на этом месте воздвигнем террикон. Засыплем саркофаг - будем суперсаркофаг'. Другие говорят: 'Давайте саркофаг укрепим, чтобы он был вечный, и пусть себе стоит'. Но это крайние точки.
Мы с Юрием Николаевичем Самойленко - единомышленники в этом вопросе. Мы считаем, что саркофаг должен быть очищен. Нам еще приходится бороться за то, чтобы победила эта точка зрения.
- По Киеву ходят панические слухи, что вот-вот саркофаг начнут ломать, разгребать. Меня спрашивают - надо ли вывозить детей?
- Нет. Все пока изучается. К этому нужно долго и тщательно готовиться. Создавать радиотехнику. Наша задача - поскорее пустить роботы для этой операции. Самойленко считает, что мы можем разгрести это дело за три-четыре года. Он человек более молодой, более оптимистичный. Я считаю, что это будет дольше в полтора-два раза. Шесть-восемь лет. Нужно подготовить роботы, людей, специальные механизмы, оснастку. Решить много организационных вопросов. Задача даже для нашей организации - аварийно-технического центра - очень сложная. Центр наш создан совсем недавно. Наш опыт уникален. Как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Нет в мире другой организации, которая могла бы сравниться с нами по психологической подготовленности к работе в экстремальных условиях, по техническому опыту.
Мы принадлежим всему человечеству. Это опыт всего человечества'.
