получали именно там. «Греческие учителя, — пишет Г. Флоровский, — обычно приходили с Запада, где учились сами, в Венеции или Падуе, или даже в Риме, или в Женеве, или в Виттенберге, и приносили оттуда не столько византийские воспоминания, но чаще западные новшества. В XVI веке это бывали обычно протестантские симпатии, позже, напротив, прикрытый латинизм.
Внешне католицизм ни на йоту не ущемил формальной, канонической стороны Западнорусской Церкви. Все обряды и каноническая независимость были сохранены, а главный удар католицизма пришелся на духовно-нравственную сферу русского народа, поразив его мировоззрение и язык. Католики были готовы закрывать глаза на религиозно-догматическое расхождение, но за это требовали власти над русским народом. Католики стремились поработить душу народа, что им из-за предательства правящего класса в значительной степени и удалось.
«Внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и само мерило для самопроверки... Восточные связи были прерваны. Утверждается чуждая и искусственная, неорганическая традиция, и она как бы перечеркивает творческие пути... На опустевшем месте строится латинская и латинствующая школа, и латинизации подвергаются не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и сама религиозная психология, латинизируется самая душа народа» (Г. Флоровский).
Латинизация народного сознания в западных землях имела трагические последствия не только для западнорусского народа. После возвращения западных земель в состав России эта латинизация начинает проникать и в центральные области страны, отравляя национальное сознание правящего класса, хотя практически не затрагивает сознания широких народных масс.
Сочинения Петра Могилы, Мелетия Смотрицкого, а позднее Симеона Полоцкого получают признание среди некоторых представителей образованного слоя в сердце России. Созданная в Москве Славяно-греко-латинская академия повторяла учебные программы, разработанные в Киево-Могилянской коллегии, строившейся по образу католических духовных учреждений, да и преподаватели в Московской академии в значительной части были из западных земель.
Западное влияние затрагивает даже таких выдающихся деятелей Церкви, как Святитель Димитрий Ростовский (1651-1709) и Стефан Яворский (1658-1722).
Главный труд Святителя Димитрия Ростовского «Жития Святых» составлен преимущественно по западным источникам, и в основу его положены латинский сборник Л. Сурия, а также труды кардинала Барония и П. Скарги. Западнический характер носили и его проповеди.
Ректор Киевской духовной академии С. Яворский учился у иезуитов, принял римское послушание и лишь позднее вернулся в Православие. Его книга «Камень веры» — компиляция из многих латинских книг.
Так называемое украинское барокко, часто связываемое с именем предателя Мазепы, несло в себе нерусскую, западническую струю, которая оказала разрушительное влияние на Русскую цивилизацию. Даже в западных землях оно было бесплодно, так как имело заимствованный, нетворческий характер.
Как отмечал Г. Флоровский, <сложилась школьная традиция, возникла школа, но не создалось духовного творческого движения. Сложилась подражательная и провинциальная схоластика, именно «школьное богословие». Это обозначало некую новую ступень религиозно-культурного сознания. Но в то же время богословие было сорвано с его живых корней. Возникло болезненное и опасное раздвоение между опытом и мыслью. Кругозор киевских эрудитов был достаточно широк, связь с Европой была очень оживленной, и до Киева легко доходили вести о новых движениях и исканиях на Западе. И, однако, была некая обреченность во всем этом движении. Это была псевдоморфоза религиозного сознания, псевдоморфоза православной мысли>.[239]
Русская икона, столетиями воплощавшая высшие духовные начала русской жизни, ее цельность и стремление к добру, теряет многие из этих качеств. Мощные глубокие образы Бога и Святых заменяются их описательными изображениями, в которых видишь не Бога или подвижника, а портрет человека-современника! Духовный образ вытесняется рисунком с подробностями. Русская икона, тревожившая духовные начала человека, шедшая к его сердцу через духовные представления о Боге, сейчас ищет этот путь через чувственно-плотские представления о Нем. Бог и Святые на иконах становятся похожими на нарядных бояр или даже немцев, картины мироздания или подвижнической жизни Святых теряют обобщенность и начинают походить на бытовые рисунки.
Вырождение русской иконы — результат разрушения духовных начал Русской цивилизации. Меняется все: и духовные представления, и средства их художественного выражения, хотя я не стал бы рассматривать вырождение русской иконы как абсолютный процесс. На самом деле ему противостояло многое, и даже в образах новой иконописи так или иначе сохранялись элементы прежних представлений.
Власть Церкви в России была духовно-нравственной, отчасти экономической, но почти никогда — политической. До конца XVI века Россия не имела своих патриархов, а Русская Церковь управлялась митрополитами, поставленными Константинопольским патриархом, чаще всего по рекомендации Царя. Эти митрополиты пользовались огромным уважением, но политической власти и влияния на государственные дела не имели. То же было и с введением в России патриаршества (просуществовавшего тогда не более 100 лет). Исключение, может быть, составляли патриарх Филарет, отец Царя Михаила Федоровича, и патриарх Никон, возжелавший политической власти; чем все это закончилось — известно. В России сложилась традиция, что по всем важнейшим вопросам руководители Церкви принимали точку зрения Царя. Царь — Помазанник Божий, его разумом и устами говорит Сам Бог. В лице Царя олицетворялось Русское Православное Государство, значение которого было абсолютно в сознании русских людей.
Царь, Церковь, Государство — неразрывные понятия, и ни у кого из русских людей не могло возникнуть мысли рассматривать их в отдельности. Царь — воля, Церковь — дух, государство — тело, и все это вместе — Православное Государство. Неразрывность этих понятий придавала устойчивость и стабильность могучему организму России, но повреждение одного из этих составляющих вело к глубокому кризису всей целостности, и это хорошо понимали враги России. С ненависти «к царю и попу» (революционный лексикон) начинались все попытки разрушения Российской державы.
Существует мнение, что Царь Петр I своей церковной реформой ввел в Русскую Церковь протестантские элементы, произвел раскол между властью и Церковью (Г. Флоровский). Это чисто формальный и поверхностный взгляд. Напротив, Царь Петр довел до логического завершения целостность «Царь, Церковь, Государство», изъяв из нее все возможности противоречий. Что бы ни говорили о Петре, но он мыслил национально, заботился об интересах Русского государства и если и проводил реформу Церкви, то на основе сложившихся традиций. Введением нового «Духовного Регламента», упразднением патриаршества Петр юридически узаконил уже реально существовавшее положение дел, ведущую роль православного Царя — хранителя государства в церковной жизни. Возвеличивание царской власти, главенство Царя в духовной, церковной жизни не изобретение Петра, а факт национальной жизни, существовавшей задолго до него. Петр придал этому факту юридическую определенность.
Но разве противоречит национальному духу страны мысль Феофана Прокоповича, принадлежащая по своей сути самому Петру, что «Государь, власть высочайшая, есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, и крайнего суда, и наказания над всеми себе подданными чинами и властью как мирскими, так и духовными. И понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога установлено есть, того ради всяк законный Государь в Государстве своем есть воистину епископ епископов».
Образование Сятейшего Синода, возглавляемого самим Царем, и упразднение патриаршества только укрепили позиции Русской Церкви; не раскол духовной и царской власти произошел, а, напротив, ее объединение. Церковь была и осталась частью Православного государства, ее литургическая сторона сохранялась без изменений. Разрушение Церкви осуществлялось не в результате петровских реформ, а по мере ослабления Российского государства, с которым она была связана неразрывно, а также с появлением на российском Престоле неправославных Государей. Эрозия национального государства, космополитизация его в XVIII-XIX веках, западноевропейский чиновничий дух, насаждаемый в госаппарате, омертвили многие естественные связи Православной Церкви и государства, превращая священников в своего рода государственных служащих, сводя на нет духовно-нравственный авторитет Православия.
Еще больший вред Русской Церкви нанесло внутреннее разложение значительной части ее священников. Речь идет о внедрении в их сознание западноевропейских религиозных представлений и потребительского мироощущения. В мыслях, в выборе тем, слов, богословских обсуждений все сильнее чувствуется западный дух. В проповедях и богословских трудах все чаще используются сочинения католических и протестантских клириков и все реже — русских мыслителей и подвижников.
Во 2-й половине XVII века, а особенно при Петре, из западных земель хлынуло в российские столицы большое количество священников и монахов, просто отравленных католическими и протестантскими представлениями. Вера для них — обрядовая формальность, Церковь — роскошь, священники — духовные дворяне, стоящие над толпой. Духовно-нравственные представления Православия, добротолюбия, соборность им непонятны и чужды, подвижническое служение добру — пустая фраза.
Пришельцы с западных земель несли не духовную культуру, а ее суррогат, состоящий из примитивно-школьного освоения католических и протестантских духовных мотивов. Оторванность от народной культуры, школярство, духовная беспочвенность, умноженные на редкое самомнение малоросских учителей-чужаков, вели к перерождению Русского Православия и деградации православных священников.
«Все эти наставники были для учеников в собственном смысле слова люди чужие, наезжие из какой-то чужой земли... со своеобразными привычками, понятиями и самой наукой, со своей малопонятной, странной для великорусского уха речью; притом же они не только не хотели приноровиться к просвещаемому ими юношеству... но даже явно презирали великороссов, как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было непохоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали как единственно хорошее» (Г. Флоровский).
Эту мутную волну псевдопросвещения русской культуре удалось преодолеть только во 2-й половине XVIII отчасти даже в начале XIX века.
Прекрасная оценка этого «просветительства» была дана М.В. Ломоносовым, который из своего учения в подобной школе не смог вынести полезных знаний, кроме мертвой латинской схоластики и отчасти некоторого знания слов латинского языка. Ученики бежали из этих школ, ибо они были чужды и почти бесполезны.
Была поломана традиционная система подготовки священников. Как на Руси до Петра I приготовляли батюшек и ученых людей? Они должны были с детства служить в церкви или в монастыре, практически изучить грамоту, чтение, пение и церковный устав. В их распоряжении нередко были многотомные своды житий Святых, служившие нравственным примером и пособием по изучению истории, сочинения Отцов Церкви, а также многочисленные сборники философско-религиозного и нравоучительно-исторического содержания — Златоуст, Златоструй, Измарагд. Мы уже не говорим о многочисленных произведениях древнерусской литературы, которые, конечно, были не в каждом монастыре, но во всяком случае в большинстве. Все эти сочинения, на которых учились русские батюшки и ученые люди, при всей разнице их жанров несли нравственно-нравоучительный заряд — добротолюбие. Человек, духовно вскормленный на этих сочинениях, не терял духовного преемства со своими предками, продолжая и развивая традиции Русской цивилизации.
А что предлагали своим ученикам учителя из западнорусских земель, воспитанные в католическом или протестантском духе? Прежде всего знание мертвой латыни, латинскую грамматику, риторику, пиитику, заучивание латинских вокабул и флексий, бессмысленную зубрежку. Кстати говоря, сами учителя в этой латыни чаще всего были не вполне тверды и заставляли своих учеников заучивать просто варварскую тарабарщину. В национальном смысле это обучение носило антирусский характер, ибо все коренное и самобытное объявлялось этими учителями темнотой и невежеством. Обучение вопросам веры велось формально по латинским учебникам бессмысленными силлогизмами, прерывалась отечественная традиция религиозного сознания как добротолюбия. Богословие приобретает латинский, западный характер, богословские диспуты ведутся на латыни в неуклюжих, примитивных, схоластических формах. Главным становился не поиск истины, а выбор формы изложения, стандартных выражений. Язык богословия, если его сравнивать с языком богословских произведений Древней Руси, стал беден и примитивен.
В общем, как справедливо отмечает Г. Флоровский, <это «школьное» богословие было в собственном смысле беспочвенным. Оно взошло и взросло на чужой земле... Точно надстройка над пустым местом... и вместо корней сваи... Богословие на сваях — вот итог XVIII века>. Но это богословие не ушло без следа, его образцы в той или иной форме проявлялись в духовных учреждениях России и в XIX веке. Беспочвенное богословие рождало беспочвенное духовенство, а от беспочвенного духовенства один шаг к атеизму и революционным представлениям. Разве удивительно, что значительная часть российских революционеров и разрушителей национальной России вышла из духовного сословия? Нет, это было логическим итогом западного псевдопросвещения.
Удивительно ли, что в рассуждениях русских священников появляются мысли и суждения, противоречащие православной традиции? Древняя традиция Русской цивилизации, Русского Православия, заключавшаяся в мысли, что вера без дел мертва, что только подвижническим служением через практическое добротолюбие можно получить спасение, начинает вытесняться протестантским представлением о сплочении только верой. В этом отношении весьма характерна мысль Феофана Прокоповича, одного из ближайших сотрудников Петра I, что «совершается спасение верою и дела человека не имеют никогда совершительной силы».
