Стихи

погано,
рикошетом по роману,
по любви святой.

Ой-ё-ё-ё-ёй!

ИЗ ГЕЙНЕ

Она так старалась его полюбить,
так долго и честно старалась.
Но он помешал ей. Хотя, может быть,
совсем уж чуть-чуть оставалось.

И он постарался ее позабыть,
он так оголтело старался.
Она помешала ему. Может быть,
в живых потому он остался…

Они еще встретятся в мире ином,
в каком уж конкретно, не знаю.
«Мой милый, каким же ты был дураком!» —
«Сама ты, мой ангел, такая!»

* * *

Так мила ты, и так ты забавна,
так тепла ты и к сердцу близка,
как лисеночек тот достославный
на груди у того паренька.

Только я не спартанский, не мальчик,
уж скорее афинский старик,
оттого все противней и жальче
этот не лаконический крик.

В заботе сладостно – туманной
не час, не день, не год уйдет…
А с предугаданной, с желанной
покров последний не падет.

Е. А. Боратынский

* * *

Не час, не день, не год… А сколько – два?
А может, полтора, Наташ?.. Ну ладно.
Ты как всегда конечно же права.
Но правота твоя так безотрадна!

Когда бы ты, когда б в руках моих…
Эх, горюшко, ох, страсти-то какие!
Ну вот он я – уже почти что псих,
любви приметы вспомнивший впервые.

Кто ж Галатея? Кто Пигмалион?
И кто кого безжалостно ваяет?
Что ж означает сей счастливый сон?
Сей дивный сон о чем предупреждает?

Чтоб он ни значил – не буди меня!
Продлись, продлись, блаженство летаргии!
Ни год, ни два, ни в жизнь не изменяй
судьбы моей!.. Ох, страсти-то какие.

VILLA PAMPHILI

Солнышко греет плешивое темечко.
Парочки жмутся, куда ни взгляни.
Охи и чмоки на каждой скамеечке.
Как же мне осточертели они!

Что вытворяют! Католики, тоже мне!
Савонарола не зря их клеймил.
Вон синьорина под пальмой разложена.
Жадно припал к ней какой-то дебил.

Злобно я щурю глаза завидущие
и, словно перст одинокий, торчу,
глядя, как руки шалят загребущие,
шарят повсюду. Я тоже хочу.

Эту привычку к лобзаньям и петтингу
нам бы не худо с тобой перенять!..
Сердце скрепя, возвращаюсь я, бедненький,
в келью постылую письма писать.

* * *

С тобою, как с бессмертными стихами, —
ни выпить, ни поцеловать!
Ни дать ни взять… Смотри ж, земля под нами
плодоносить готовится опять!

Смотри же – меж недвижными звезд'ами
мерцающий стремится огонек
с авиапочтой, может, со словами
моими о тебе. И видит Бог,

как мы с тобой, Им созданные, чтобы
в обнимку спать в ночи блаженной сей,
ворочаемся и томимся оба
в постели жаркой, каждый во своей.

Смотри же, как красиво в этом мире,
как до сих пор еще красиво в нем!
Не оставляй меня! На сем прощальном пире
предписано нам возлежать вдвоем!

Смотри, любимая, – пока еще, как древле,
средь мировой позорной чепухи
висят созвездья, высятся деревья
и смертные, как человек, стихи!

ВЗГЛЯД ИЗ 1975 ГОДА

Что ж ты, дяденька, Бога гневишь?
Сам под небом Торквато лежишь,
грудь седую и вялое брюшко
греешь на итальянской опушке,

куришь вкусный голландский табак,
ночью ходишь в заморский кабак
и, совсем как в ремарковой книжке,
цедишь граппу, и бренди, и виски

и с печальной улыбкой глядишь,
как блондиночка тянет гашиш,

нос воротишь от тоника с джином,
настоящие штатские джинсы
носишь. Господи Боже ты мой,
не какой-нибудь «Милтонс» дрянной!

Взять тебя, старикашку и врушку,
обрядить бы в кирзу и хэбушку,
сверху противогаз с ОЗК
да на плац пошугать бы слегка,

чтоб свободу любить научился
и со скорбью своей не носился!
Отчего это ты так устал?
Вон ведь книжек-то сколько издал!

И что вовсе уж мне непонятно,
ненормально и невероятно,
но ведь женщины любят тебя!!

Что «не все»? Ну ты, дядя, свинья!

ЮБИЛЕЙ ЛИРИЧЕСКОГО ГЕРОЯ

* * *

Еще как патриарх не древен я, но все же
в час утренний глядеть на собственную рожу
день ото дня тоскливей и тошней.
И хоть еще осталось много дней,
в два раза больше позади осталось.

И что же? Где она, блаженная усталость,
и умудренность где? Где-где – в узде,
которой взнуздан я мирскими суетами —
тщеславьем, леностью, а паче словесами
хитросплетенными, игрою роковой
фонем бессмысленных с нагрузкой смысловой,

и возбешеньем блудным (друг-хохол
такую дефиницию нашел
для страсти нежной, коей мучим я).
Все жду чего-то. Не старей меня
был твой певец пиров и финских скал,
когда в отчайньи сумрачном писал
про лысины бессилия. А я,
плешивей становясь день ото дня,
не знаю угомону. Сорок пять.
Пора, мой друг. Но хочется опять.
Шкодлив, как кошка, и труслив, как заяц,
все поджидаю дедушку Мазая.
А воды прибывают, и шумят,
и намочить мне лапки норовят.
И вот февраль. Достать чернил и паркер,
подаренный тобой, заправив, выпив чарку —
другую италийского вина,
писать себе с утра и до темна,
себе писать с темна и до утра:
«Пора, мой друг, действительно пора.
Успехов в личной жизни, милый мой.
Ну, будь здоров, лирический герой!
Геройствуй помаленечку, дружок,
и с Божьей помощью мы свой отбудем срок».

* * *

С новым годом! С новым счастьем!
Занесенный злым ненастьем,
ошалев в степи мирской,
разлучаюсь я с тобой!

Разлучаюсь я тобою,
с первозданною мечтою.
А ведь та мечта была
мне, как ворону крыла.

А ведь та мечта томила
душу мне нездешней силой.
А потом к тебе свелась
и почти уже сбылась.

Да не тут-то, видно, было!
Мне терпенья не хватило.
Было, было – да не тут!
Бьют часы. Всему капут.

Так над Ледой безучастной
каркнул ворон – с новым счастьем!
Каркнул ворон – пожалей,
приюти и обогрей.

Этой песнью лебединой
не прельстился слух невинный.
Тяжек старческий полет.
Здравствуй, полночь, Новый год!

Черный голос. Белый волос.
Ждет серпа набрякший колос.

* * *

На слабо меня взяв, как салагу,
наконец отыгравшись за все,
жизнь отходит с улыбочкой наглой.
Ладно- ладно, посмотрим еще!

Мы посмотрим еще, поглазеем!
Как сокол я – не дать и не взять.
Подавись ты всем, что я имею!
Благодарность попробуй отнять!

* * *

Не ершись, не петушись,
не собачься с веком,
волком не смотри на жизнь,
будь ты человеком!

Что набычился опять?
Не брыкайся, кляча!
А иначе не видать
нежностей телячьих!

* * *

То смерть наступает мгновенно,
то в контрнаступление жизнь
пускается столь дерзновенно,
что снова противник бежит.

И гибель уходит в подполье,
и строит там козни свои,
в доверье втирается подло
под видом, к примеру, любви.

Смотрю я большими глазами,
чтоб что-нибудь предусмотреть.
Но жизнь наступает внезапно.
И вновь продолжается смерть.

* *