Стихи

красотам.

* * *

Твоя протестантская этика
с моею поганой эстетикой
(поганою в смысле языческой)
расходятся катастрофически!

Историко-экономически,
согласно теориям Вебера,
твое поведенье нелепое
вполне прогрессивно, отличница.

Но вот в отношеньях межличностных,
но в сфере любовного пыла
безумства мои предпочтительней! —
Эх ты, немчура моя милая!

* * *

Сей поцелуй, ворованный у Вас,
мучительно мне вспоминать сейчас.

Настанет ночь. Одно изнеможенье.
Но ведаю – мне будет наслажденье.

Ты вновь придешь. Ко всем твоим устам
прильну губами, волю дам губам.

И ты сама прильнешь ко мне, нагая,
в медлительных восторгах изнывая.

И плоть моя твою раздвинет плоть
и внидет в глубь желанную, и вот

проснусь я в миг последних содроганий,
тьму оглашая злобным матюганьем.

* * *

Все говорит мне о тебе – закат,
вершины Альп багрянцем озаривший,
и Моцарт, в птичьем гаме просквозивший,
и ветр ночной, и шепоты дриад.

И хохоты греховные, и взгляд
попутчицы, нарочно стан склонившей,
и декольте ее, и даже лифчик,
представь себе, о том же говорят!

И книги все посвящены тому же!
Ну ладно я, вздыхатель неуклюжий,
бубнящий о тебе уж скоро год,

но ведь не весь же мир! Какой-то ужас!
Филипп Киркоров, милая, и тот
лишь о тебе танцует и поет!

* * *

Дано мне тело. На хрен мне оно,
коль твоего мне тела не дано?

Коль мне нельзя использовать его
для ублаженья тела твоего?

Зачем оно, угрюмое, в ночи
ворочается, мучится, торчит?

Зачем, как ртуть, густа дурная кровь?
Ах, лучше б быть из племени духов!

Я б дуновеньем легким в тот же миг
за пазуху и под подол проник!

* * *

Черный ворон, что ж ты вьешься
по-над Ледою нагой?
Ты добычи не добьешься,
Леде надобен другой.

Лебедь тешится и тешит,
белоснежным пухом льнет,
деву млеющую нежит.
Что ж ты каркаешь, урод?

Ты чернее черной ночи,
полюбуйся на себя!
Что же ты свой клюв порочный
тычешь в девушку, сопя?

Что ж ты когти распускаешь,
в мертвой мечешься петле,
на девчонку налагаешь
непроглядные криле?

Вран зловещий, враг заклятый,
вор полнощный, улетай!
Кыш отсюда, хрен пернатый!
Нашу детку не пугай!

ВЕЛИКОРОССКАЯ ПЕСНЯ

Не брани меня, родная,
что я так люблю тебя, —
скучно, страшно, дорогая,
жить на свете не любя.

А кого любить прикажешь
в нашей темной стороне?
Кто ж тебя милей и краше,
сексапильней и смуглей?

Не брани же, не серчай же,
не динамь меня, мой свет!
Приезжай ко мне сейчас же,
я ведь жду уж тридцать лет!

Жду- пожду, молюсь и сохну.
Ах, Натальюшка, когда ж?
Я ведь так и вправду сдохну.
Пожалей меня, Наташ.

ПОПЫТКА ШАНТАЖА

И Пушкин мой, и Баратынский твой
стоят, волнуясь, за моей спиной.

Твое жестокосердие кляня,
они переживают за меня.

Пойми же ты, филолог милый мой,
в моем лице идет в последний бой

Российская поэзия сама —
мы с ней должны свести тебя с ума.

Ведь если уж и тут ей битой быть,
нам с ней придется лавочку прикрыть.

Не я один – весь Мандельштамов лес
идет-гудет: Не будь ты, как Дантес!

Не стыдно ли стоять в таком строю?
Переходи на сторону мою!

И этот поединок роковой
братаньем мы закончим, ангел мой!

Внемли ж: Российски поэзия хором
к тебе взывает жалобно – «Аврора!»

* * *

Желаний пылких нетерпенье,
по твоему, мой друг, хотенью,
мы сдерживали круглый год.
Зачем – сам черт не разберет!

С ИТАЛЬЯНСКОГО

В левом боку нытье.
Нечего мне сказать.
Жизнь прошла, у нее
были твои глаза.

Что, блаженство мое?
Поздно уже назад.
Смерть идет. У нее
глазки чуть-чуть косят.

IV

* * *

Христос воскрес, моя Наташа!
Воскрес Он, судя по всему,
ведь даже отношенья наши
есть подтверждение тому.

Поскольку, как бы я ни злился,
ни чертыхался как бы я,
ты – то, о чем всегда молился
я в тесноте житья-бытья.

Ты – то, чем можно защититься
от нежити небытия,
во всяком случае, частица
того, чего душа моя

с младенчества искала, Таша,
чему я клялся послужить.
Ты доказательство, и даже
теодицея, может быть.

* * *

Ты – обожаемая, я – осатанелый.
Ты молода, а я – почти старик.
Ты созерцаешь смыслы мудрых книг,
я шастаю без смысла и без дела.

Ты – вешний цвет, а я – пенек замшелый,
ты так строга, а я – увы – привык
дни проводить средь праздных забулдыг
и потакать балованному телу.

Ты – воплощенье чистоты несмелой,
на мне ж и пробы ставить места нет…
Чтоб перечислить это все, мой свет,
антонимов словарь потребен целый…

А в довершенье всех обид и бед
ты – женщина, а я, Наташка, нет.

ВО ВРЕМЯ ССОРЫ

Был бы я чуть-чуть моложе
и с другою рожей,
я б с тобой, такой хорошей,
поступил негоже:

поматросил бы и бросил —
так тебе и надо! —
чтобы ты узнала, Ната,
эти муки ада,

коими палим всечасно
бедный я, несчастный,
чтобы ты, мой ангел ясный,
плакала напрасно!

Чтоб ты плакала- рыдала,
рученьки ломала
и меня бы умоляла,
гордого нахала.

Так бы я тебя помучил
минимум часочек,
а потом бы, друг мой лучший,
славный мой дружочек,

я бы так тебя утешил —
на всю жизнь, не меньше!
Каждый Божий день – не реже,
нежно и прилежно!

ЖЕСТОКИЙ РОМАНС

То, что кончилась жизнь, – это ладно!
Это, в общем, нормально, мой свет.
Ведь не с нею, с тобой, ненаглядной,
расставаться мне моченьки нет!

Жизнь закончена – ну и спасибо!
Я и этого не заслужил!
Но с тобою, такою красивой,
распрощаться и вправду нет сил!

И поскольку ты с ней нераздельна,
с исчерпавшейся жизнью пустой,
буду длить я ее беспредельно,
чтоб навеки остаться с тобой.

ЗАПРОС

Ответь, моя хорошая,
скажи, моя отличная,
я удовлетворителен
или совсем уж плох?
Я прусь, как гость непрошеный.
Уж очень мне приспичило,
уж очень удивительно
тебя придумал Бог!

Уж очень ты прекрасная,
уж очень ты насущная,
моя необходимая,
искомая моя!
Не выйдет – дело ясное.
Вообще – безумье сущее…
Скажи же мне,