на Машу Астраханскую. Если бы маму и Машу перемешать в одном котле, а потом из них двоих сделать нового человека — получилась бы эта женщина с голубым от холода лицом. Как Аэлита. У нее были прозрачные дужки больших очков, и за ними большие прозрачные серые глаза.
— Мальчик, ты не знаешь, где тут квартира восемьдесят девять? — спросила Аэлита.
Дюк знал, поскольку это была его квартира.
— А вам кого? — спросил он.
— Я не знаю имени. Мальчик-шаман.
— Талисман,— поправил Дюк.— Это я.
— Ты? — удивилась Аэлита и даже сняла очки, чтобы получше рассмотреть Дюка.
Ничего особенного она не увидела и вернула очки на прежнее место.
— Это хорошо, что я на тебя сразу напоролась. Это хорошая примета,— заключила Аэлита.
— Случайно...— философски возразил Дюк.
Если бы на сабантуй пришли четыре девочки, а не три, то он был бы сейчас дома и дверь никому, кроме мамы, не открыл. Аэлита бы подождала да и ушла.
— Случайного ничего не бывает,— возразила Аэлита.— Все зачем-нибудь.
Дюк часто думал на эту тему. Что есть судьба? Нагромождение случайностей. Или все зачем-нибудь? А если второе — то зачем?
Зачем, например, стоит перед ним эта странная марсианская женщина, от которой пахнет воздухом и водой, то есть дождем. Которую он никогда не видел прежде, а кажется, будто знал давно.
Дюк смотрел на Аэлиту и раздумывал — как быть? Пригласить ее в свою квартиру или нет? Можно, конечно, подняться, зажечь свет и громко предложить своим гостям, как предлагает обычно Лев Семенович:
— Потрудитесь выйти вон!
И это было бы совершенно справедливо со стороны Дюка. Но гостям сейчас меньше всего хотелось выйти вон, в промозглый холод и мрак. Им хотелось быть там, где они есть.
— Можно я к тебе не пойду? — спросила Аэлита.— Я твоих родителей стесняюсь. Еще подумают, что я ненормальная.
— Можно,— обрадованно разрешил Дюк.
— Пойдем в парадное,— предложила Аэлита.— Там батарея есть.
Они вошли в парадное. Поднялись на один пролет.
Аэлита поставила на подоконник большую клетчатую сумку. Сняла варежки. Положила руки на батарею. Она грела их довольно долго. Потом спросила:
— Как ты думаешь, сколько мне лет? Только честно...
Дюк преувеличенно честно посмотрел на Аэлиту и сказал:
— Двадцать пять.
Он сложил в уме возраст мамы и Маши Астраханской, 34+16, и разделил на два. Получилось двадцать пять.
— Сорок,— сказала Аэлита низким голосом.
Дюк вгляделся в нее пристальнее и не поверил.
— Не может быть,— сказал он.
— Я тоже не верю,— согласилась Аэлита.— Утром проснусь, вспомню, что мне сорок, и такое чувство, как после операции: приходишь в себя и узнаешь, что тебе отрезали ногу... Ужас... Кажется, что это не со мной. А потом вспомню, что до войны родилась. Давно живу. Значит, все-таки со мной...
Аэлита замолчала, всматриваясь в сумерки.
— А чего? Сорок — не много,— слукавил Дюк, этот возраст казался ему безнадежно отдаленным, давно миновавшим станцию под названием «Любовь». Ему казалось, что в этом возрасте уже смешно любить или быть любимым, И что делать в сорок лет — совершенно непонятно.
— Не много,— согласилась Аэлита.— Но и осталось тоже не много. Молодости считанные секунды остались. А молодость мне сейчас нужна больше, чем когда-либо. Раньше она была мне не нужна…
Из-под ее очков выползла слеза. Аэлита сняла слезу пальцем, но на ее место по этой же самой дорожке выкатилась следующая слеза, абсолютно такая же.
— Не плачьте,— попросил Дюк.— В конце концов — как у всех, так и у вас. Если бы вы одна старели, а все вокруг оставались молодыми, тогда было бы обидно. А так чего?
— Все — это все. А я — это я,— не согласилась Аэлита и упрямо шмыгнула носом.
— Вы хотите, чтобы я сделал вас моложе? — догадался Дюк.
— Немножечко,— тихо взмолилась Аэлита.— Всего на десять лет. Больше я не попрошу...
— Но это не в моих возможностях. Для этого надо быть волшебником, а я только талисман.
— Не отказывайся! — шепотом вскричала Аэлита.— Я не из-за себя прошу. Мне все равно. Я из-за него.
— Из-за кого?
— Я замуж выхожу.— Аэлита сняла очки, и ее лицо стало близоруким, беспомощным — казалось, если она пойдет, то вытянет перед собой руку, как слепая. Будет щупать рукой воздух, а ногами землю.— Он моложе меня на десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила...
— Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? — спросил Дюк, подмешивая в интонацию побольше беспечности.— Подумаешь, десять лет...
— Психологически...— Аэлита подняла палец.— Он не должен об этом знать.
Дюк посмотрел на палец и мысленно согласился. Знание действительно меняет дело. С тех пор, как он узнал, что Аэлите сорок, а не двадцать пять — вернее в тот момент, когда он об этом узнал,— она постарела прямо у него на глазах, Как-то потускнела, будто покрылась временем, как пылью.
— А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает,— нашелся Дюк.
— «He говорите»...— передразнила Аэлита.— Стала бы я за этим советом ехать за тысячу километров.
Дюк растерялся.
— Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. Ее знакомые у нас в Прибалтике живут.
Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге оброс, как снежный ком.
— Вы зря ехали,— сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колюче-жарко щекам.— Я не талисман.
— Талисман,— спокойно возразила Аэлита.
— Но я же лучше знаю,— мучительно улыбнулся Дюк.
— Ты не можешь это знать.
— Как? — растерялся Дюк.
— Потому что это твое свойство — оно как талант. А талант не чувствуется. Это просто часть тебя. Как цвет глаз. Разве ты чувствуешь цвет глаз?
— Нет.
— Ну вот. Чувствуется только болезнь, А талант — это норма. Для тебя. Вот ты и не чувствуешь...
Аэлита надела очки и посмотрела на Дюка с таким убеждением, что он подумал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман и теперь не надо себя искать, потому что он уже есть...
— Вы так думаете?— спросил Дюк.
— А чего бы я летела за тысячу километров?
Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответствовать.
— А что я должен сделать? — спросил Дюк, испытывая готовность сделать все, что в его силах и свыше сил.
— Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо, чтобы пятидесятый.
— А где меняют паспорт?
— В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.
— И все? — поразился Дюк.
Он думал, что ему, как в «Коньке-горбунке», придется ставить во дворе три котла: один котел с
