— Замуж выйти.
— Разрешите...— Милиционер протянул руку. Дюк понял, что, если паспорт Аэлиты попадет милиционеру, он ее арестует и посадит в тюрьму.
— Если нельзя, то и не надо,— торопливо согласился Дюк.— Я ведь только посоветоваться. Я думал — это все равно. Ну какая кому разница, сколько человеку лет: сорок или тридцать?
— А паспортная система, по-твоему, для чего?
— Я не знаю,— Дюк действительно не знал, для чего существует паспортная система.
— В Москве одних Ивановых две тысячи,— возмутился милиционер, как будто Ивановы были виноваты в том, что их две тысячи.— Как их различить? По имени. Отчеству. Году рождения. Месту рождения. По паспорту. Понял?
— Понял,— радостно кивнул Дюк.
— А если каждый начнет приписывать по своему усмотрению, то что получится?
Дюк преданно смотрел милиционеру в глаза.
— Свалка! Неразбериха! Куча мала! Кого регистрировать? Кого хоронить? Кому пенсию платить?
— Так она же хочет моложе. На десять лет позже пенсия. Государству экономия.
— Государство на безобразиях не экономит,— жестко одернул милиционер и пошевелил пальцами протянутой руки.— Документики,— напомнил он.
У Дюка не оставалось выхода, и он положил на стол паспорт. Милиционер развернул его и стал смотреть на фотокарточку Аэлиты. Если бы смотрел художник — то выискивал бы в ее чертах инопланетную красоту. Врач — следы скрытых недугов. А милиционер — преступные намерения. Определял преступный потенциал.
— Почему гражданка сама не явилась? — подозрительно прищурился милиционер.— Почему действует через третьих лиц? Через посредников?
Дюк хотел объяснить, что он не посредник, а талисман. Но тогда милиционер и его заподозрил бы в подлоге собственной личности, и это было бы в какой-то степени правдой.
Зазвонил телефон.
— Хренюк слушает,— сказал милиционер.
Дюк поверил, что паспорта действительно нельзя исправлять, иначе милиционер написал бы себе другую, более романтическую фамилию.
— Я сейчас,— пообещал Дюк.
Сдернул со стола паспорт Аэлиты и, не оглядываясь, пошел из комнаты.
Стены в коридоре были покрашены бежевой масляной краской, а стулья и скамейки — коричневой. Дюк рванул по коридору. Бежево-коричневая полоса скользнула по боковому зрению, Выскочил на улицу. Огляделся по сторонам и брызнул куда-то вбок, через трамвайную линию. Нырнул в подземный переход, вынырнул на другой стороне, против магазина «Культтовары».
Зашел в магазин, нарочито беспечно сунув руки в карманы и насвистывая мотив. Такое поведение казалось ему наиболее естественным. Дюк бросил взгляд в окошко, ожидая увидеть погоню. Но никто за ним не бежал. Пешеходы шли по тротуару, озабоченные своими проблемами — такими далекими от проблем Дюка. Машины грамотно ехали по проезжей части, останавливаясь у светофора.
Дюк подумал: чтобы выглядеть в магазине естественно, надо что-то купить. Ведь именно за этим сюда и приходят.
— Покажите мне ручку, пожалуйста,— попросил Дюк.
Молодая продавщица, накрашенная, как на сцене, глядя выше головы Дюка, положила на прилавок три образца ручек и, не дожидаясь, какую он выберет, отошла в музыкальный отдел. Стала болтать с продавщицей из музыкального отдела — тоже молодой и накрашенной. У обеих был такой вид, будто в магазин должен кто-то прийти, и они боятся его пропустить.
Ручки были дорогие и не могли пригодиться Дюку, потому что он писал шариковыми за тридцать пять копеек. Но все же он макнул одну ручку в синие чернила и написал на бумажке: «Маша». Перо было жесткое. Таким пером хорошо заполнять похвальные грамоты каллиграфическим почерком — случалось такое в его жизни. Или подделывать документы. Такого в его жизни не бывало.
Дюк представил себе, как в три часа придет Аэлита. Посмотрит на него своими хрустальными глазами и скажет: «А я в тебя верила».
Дюк раскрыл спасенный паспорт, посмотрел на марсианское лицо Аэлиты, с тонким, каким-то светящимся овалом. Потом перевернул страничку, увидел ее год рождения: 1940. Нуль был немножко недоразвитым. Дюк взял другую ручку, на которой не было следов синих чернил. Окунул в черную тушь, стоящую тут же. Завесил руку над нулем, потом опустил и подставил под «улем аккуратную черную лапку. Получилась девятка. Она смотрелась немножко беременной в сравнении с первой, но все же это была именно девятка и ничто другое. Теперь год рождения был — 1949.
Продавщица вернулась к Дюку и спросила:
— Будешь брать?
— Вот эту,— показал Дюк.
— Три пятьдесят,— сказала продавщица и положила ручку в пластмассовый футляр.
— Извините, пожалуйста, я не вижу. Какой здесь год рождения? — спросил Дюк и подвинул продавщице раскрытый паспорт.
— 1949,— равнодушно ответила продавщица и« посмотрела на дверь.
Ничто не вызвало в ней сомнения.
Дюк спрятал паспорт в карман. Заплатил за ручку и вышел на улицу.
До дома было недалеко. Он отправился пешком.
Спокойно шел, сунув руки в карманы, ни о чем не сожалея. Он знал, что теперь Аэлита будет счастлива всю оставшуюся жизнь. И так мало для этого надо: тоненькую черную лапку под нулем.
До трех часов оставался еще час.
Стоять в парадном было скучно. В пустую квартиру идти не хотелось.
Дюк сел в садике перед домом. Раскинул руки вдоль скамейки, поднял лицо к небу. Он любил разомкнутые пространства м любил сидеть вот так, раскинув руки, лицом к небу, как бы обнимая этот мир, вместе со всеми временно пришедшими в него и навсегда ушедшими. Куда?
Он не заметил, как подошла Аэлита, поэтому ее лицо с большими очками возникло внезапно.
— Я пораньше пришла,— сказала Аэлита.
— И я пораньше пришел,— ответил Дюк.
Аэлита села на краешек лавочки, не сводя с Дюка тревожных глаз.
— На десять лет не вышло,— извинился Дюк.— Только на девять.
Он протянул ей паспорт.
Аэлита раскрыла, вцепившись глазами в страничку. Потом вскинула их на Дюка, и он увидел, как в ней — р-раз! — туго выстрелило солнце.
— Будете на один год старше,— сказал Дюк.— Это нормально.
— Все...— выдохнула Аэлита.— Теперь я молода! Мне 31 год!
Она поднялась с лавочки. И помолодела прямо на глазах у Дюка. Он увидел, как она распрямилась, стерла с себя пыль, вернее некоторую запыленность временем. И засверкала, как новый лакированный рояль, с которого сняли чехол.
— Я знала, что так получится,— сказала Аэлита, щурясь от грядущих перспектив.
— Откуда вы знали?
— А иначе и быть не могло. Разве могло быть иначе?
Дюк пожал плечом. Он знал, как могло быть и как есть на самом деле.
— Будь счастлив, талисман! — попросила Аэлита.— Не забудь про себя.
— Ладно,— пообещал Дюк.— Не забуду.
