— Иди, иди,— мягко предложил Спортсмен Дюку.— И папашу своего забирай...
Спустились по лестнице, не глядя друг на друга. Молча взяли пальто у гардеробщика.
Вышли на улицу.
— «Не пахло...» — обиженно передразнил Еж. Да я и сам к этим магазинам на пушечный выстрел не подойду. Плевал я на них с высокой колокольни! А еще лучше — с низкой, чтобы плевок быстрее долетел. На этой мебели посидишь— людей начинаешь ненавидеть. Стая... Да и то в стае свои законы. Вот волки, например... Да что мы здесь стоим? — спохватился Еж.
Они перешли дорогу, влекомые вывеской «Гриль-бар».
В баре было почти пусто. За столиками сидели в пальто редкие пары, Играло тихая музыка.
— Есть хочешь? — спросил Еж.
— Сейчас нет,— ответил Дюк.
Он хотел, потом перехотел и только чувствовал в теле общую нудность.
Еж принес бутылку коньяка с большим количеством звездочек и лимон, нарезанный кружками.
Разлил коньяк по стаканам, себе полный, Дюку не донышке.
— Тебя как зовут? — спросил Еж.
— Саша,— вспомнил Дюк,
— Ну, Саша,— Еж поднял стакан,— за успех мероприятия!
Дюк глотнул. Закусил. Ему стало пронзительно от коньяка и кисло от лимона.
Еж выпил. Скрючил лицо, как резиновая кукла, сбив нос и рот в одну кучу. Потом вернул все на свои места.
— Жаль, что меня не посадили,— сказал он.
— Куда?— не понял Дюк.
— В тюрьму,— просто ответил Еж, размыкая лимонное кольцо в лимонную прямую.— Скрыться бы от них ото всех, Поменять обстановку. В тюрьме, если хочешь знать, тоже жить можно. Главное, знаешь, что?
— Нет. Не знаю.
— Главное — остаться человеком. Я помню, после войны пленные немцы дома строили. На совесть. Я спрашиваю одного: «Ты чего стараешься?» А он мне: «Хочу домой вернуться немцем». Понимаешь?
Дюк внимательно слушал Ежа, но проблемы немца были далеки от его собственных проблем.
— Вы мне «Тауэр» обещали,— намекнул Дгак.
— Приходи и бери,— согласился Еж.
— Так нету же,— растерялся Дюк.
— На базе нету, а у меня на складе есть. Один. Бракованный. Стекло треснуло. Но стекло заменить— пара пустяков, Мои ребята и заменят.— Еж посмотрел на часы и сказал:— Сегодня я туда уже не вернусь. Давай завтра, С утра. Ты сам придешь? Или пришлешь?
— Пришлю,— важно ответил Дюк.
— Я его грузину одному обещал. Но отдам тебе.
— Спасибо,— поблагодарил Дюк.
— Тебе спасибо. То, что ты сделал, дороже денег. Ты в самом деле счастье приносишь?
— Всем, кроме себя,— сказал Дюк.
— Это понятно,— поверил Еж.
— Почему понятно?
— Или себе за счет других, или другим за счет себя,— объяснил Еж.
— А вместе не бывает?
— Может быть, бывает. Но у меня не получается.
— А вы — себе за счет других?— поинтересовался Дюк.
— Я не себе. В том-то и дело. Что мне надо?— Еж прижал к груди обе лапки.— Мне ничего не надо, Я старый человек. Все для них! И хоть бы раз они спросили: «Папа, как ты себя чувствуешь?» Я не стал бы жаловаться, Но спросить-то можно... Поинтересоваться отцом родным...
Дюку стало обидно за Ежа, и он спросил:
— А как вы себя чувствуете?
— Плохо! — Еж подпер лапкой свою крупную голову -и устремил грустный, умный взгляд в лесное пространство.— Из меня азарт ушел. Скучно мне! Скучно! Смысла не нахожу. В чем смысл?
— Не знаю,— сказал Дюк.
— И я не знаю,— сознался Еж.— Раньше думал: дети растут. Для них. Теперь выросли, и я вижу: это вовсе не мои дети, Просто отдельные люди, Сами по себе. Я — отдельный человек. Сам по себе. Я для них интересен только как источник дохода. И больше ничего.
Дюк вспомнил маму и сказал:
— Это нехорошо со стороны ваших детей.
— Нормально,— грустно возразил Еж.— Если бы дети исполняли все надежды, которые на них возлагают родители, мир стал бы идеален.
— А что же делать? — настороженно спросил Дюк.
— Ничего не делать. Жить. Во всех обстоятельствах. Как пленный немец. Все мы, в общем, в плену: у денег, у возраста, у любви и смерти. А...—Еж махнул рукой.— Пойдем, я тебя домой отвезу.
— Я сам доберусь. Спасибо,— поблагодарил Дюк. Он устал от Ежа так, будто бесконечно долго ехал с ним в одном лифте.
Хотелось остаться одному и думать, о чем захочется. А если не захочется, то не думать вообще.
Добирался он три часа. Как до другого города.
В метро Дюк заснул и проснулся на станции «Преображенская» оттого, что женщина, работник метро, постучала его по плечу.
Дюк вышел из вагона, пересел в поезд, идущий в противоположном направлении, и его понесло через весь город до следующей конечной.
Дюк сидел, свесив голову, которая почему-то не держалась на шее, моталась по груди, как футбольный мяч по полю. И ему казалось: он никогда не доберется до цели, а всегда теперь будет грохотать в трубах.
Наконец он все же добрался до своей лестничной площадки. Позвонил к тете Зине и сообщил необходимое: куда прийти и когда прийти.
Дюк чувствовал себя, как после сильного отравления. И ему было безразлично все: и собственная победа и тети-Зинина реакция. Но реакция была неожиданной.
— А ковер?— спросила тетя Зина.
— Что «ковер»?— не понял Дюк.
— К мебели,— объяснила тетя Зина.
Она, видимо, решила, что Дюк действительно вроде золотой рыбки, а рыбке ничего не составляет достать новое корыто и новые хоромы.
— Это я не знаю,— сухо ответил Дюк.— Это без меня.
Его тошнило ото всего на свете, и от тети Зины в том числе.
— Я сейчас,— пообещала тетя Зина,
Тут же вернулась и сунула Дюку десятку, сложенную пополам.
— Что это? — не понял Дюк.
— Возьми, возьми... Купишь себе что-нибудь.
— С какой стати? — простодушно удивился Дюк.— Лучше купите себе туалетной бумаги, например. На год хватит. Если экономно...
Он сунул деньги обратно в пухлую руку тети Зины и пошел к своей двери. Достал ключи.
Тетя Зина наблюдала, как он орудует ключом. Потом сказала:
