видимо, не стеснялась его, как не стесняются кошек и собак. Просто не обратила внимания.
Дюк стоял, потрясенный до основания. Он мог бы умереть за нее, но при условии, чтобы Маша заметила этот факт. Заметила и склонилась к нему, умирающему, и ее мелкая слезка упала бы на его лицо горящей точкой.
Лифт остановился на пятом этаже, и они все трое разошлись в разные стороны: Маша с Лариской влево, а Дюк со свеклой вправо.
Вечером этого дня Лариска позвонила Дюку в дверь.
— Распишись,— велела она и сунула ему какой-то список и шариковую ручку.
Дюк посмотрел в список и спросил:
— А зачем?
— Мы переезжаем,— объяснила Лариска.
— Ну и переезжайте. А зачем тебе моя подпись?
— Дом кооперативный,— объяснила Лариска.— Нужно разрешение большинства пайщиков.
«Зачем это нужно? Кому нужно?» — подумал Дюк. Сколько еще в жизни взрослых чепухи...
Он расписался против своей квартиры- «89» и, возвращая ручку, спросил как можно равнодушнее:
— А почему Маша Астраханская в лифте плакала?
— Влюбилась,— так же равнодушно ответила Лариска и позвонила в следующую дверь.
Вышла соседка—немолодая и громоздкая, как звероящер на хвосте. У нее было громадное туловище и мелкая голова. Дюк несколько раз ездил в лифте вместе с ней, и каждый раз чуть не угорал от запаха водки, и каждый раз боялся, что соседка упадет на него и раздавит. Но она благополучно выходила из лифта и двигалась к своей двери как-то по косой, будто раздвигая плечом невидимое препятствие. Говорили, что у нее много денег, но они не приносят ей счастья. Однако она боялась, что ее обворуют.
— Распишитесь, пожалуйста,— попросила Лариска.
Звероящер хмуро-недоверчиво глянула на ребят.
Дюк увидел, что лицо у нее красное и широкое, а кожа натянута, как на барабане. Она молча расписалась и скрылась за своей дверью.
— В кого? — спросил Дюк.
Лариска забыла начало разговора, и сам по себе вопрос «в кого?» был ей непонятен.
— Маша в кого влюбилась? — напомнил Дюк.
— А... В Витальку Резникова. Дура, по самые пятки.
Дюк не разобрал: дура по пятки или влюбилась по пятки. Чем она полна, любовью или глупостью?
— Почему дура? — спросил он.
— Потому что Виталька Резников — это гарантное несчастье,— категорически объявила Лариска и пошла на другой этаж.
— Гарантное — это гарантированное? — уточнил Дюк.
— Да ну тебя, ты еще маленький,— обидно отмахнулась Лариска.
И вот гарантное несчастье Маши стояло перед Дюком в образе Витальки Резникова и спрашивало:
— Ты, говорят, талисман?
Дюк во все глаза глядел на Витальку, пытаясь рассмотреть, в чем его опасность.
Витальку любили учителя — за то, что он легко и блестяще учится. Ему это не сложно. У него так устроены мозги.
Витальку любили оба родителя, две бабушки, прабабушка и два дедушки. К тому же за его спиной стоял мощный папаша, который проторил ему прямую дорогу в жизни, выкорчевал из нее все пни, сровнял ухабы и покрыл асфальтом. Осталось только пойти по ней вперед — солнцу и ветру навстречу.
Витальку любили девчонки за то, что он был красив и благороден, как принц крови. И знал об этом. Почему бы ему об этом не знать?
Его любили все. И он был открыт для любви и счастья, как веселый здоровый щенок. Но в его организме не было того химического вещества, которое в фотографии называется закрепителем. Виталька не закреплял свои чувства, а переходил от одной привязанности к другой. Потому, наверное что у него был большой выбор. На его жизненно столе, как в китайском ресторане, стояло столько блюд, что смешно было наесться чем-то одним v не попробовать другого.
Дюку было легче: его не любили ни учителя, ни девочки. Одна только мама.
Зато он любил — преданно и постоянно. У него была потребность в любви и постоянстве.
— Предположим, я талисман,— ответил Дюк.— А что ты хочешь?
— Я хочу позвать Машу Астраханскую на каток
— Так позови.
— Я боюсь, что она откажется.
— Ну и что с тобой случится?
— Да ничего не случится. Просто она меня ненавидит,— расстроенно сообщил Виталька.— Что ей сделал?
Дюк не сомневался в результате, поскольку pезультат был подготовлен самой жизнью и не требовал ни риска, ни труда.
— Ну, пойдем,— согласился Дюк, и они пошли десятому «А» в конец коридора.
Обидно было упустить такую возможность утвердиться в глазах старшеклассника, и не какого-нибудь, а Витальки Резникова, имевшего изыска но-подмоченную репутацию. Получалось, Дюк как бы примыкал к этой репутации и становился более взрослым.
Из десятого «А» навстречу им вышла Maша Астраханская.
На ней была не школьная форма, а красив фирменное рыжее платье, она походила в нем язычок пламени, устремленный вверх. Дюк обжегся об ее лицо.
Виталька схватил Дюка за руку, как бы зажил в руке талисман. Подошел к Маше.
Она остановилась с прямой спиной и смотрела на Витальку строго, почти сурово, как завуч трудновоспитуемого подростка.
— Пойдем завтра на каток,— волнуясь, выговорил Виталька.
— Сегодня,— исправила Маша.— В восемь.
И пошла дальше по коридору с прямой спиной и непроницаемым ликом.
Виталька отпустил Дюка и посмотрел с ошарашенным видом — сначала ей вслед, потом на Дюка.
— Пойдет, что ли? — очнулся он.
— Сегодня. В восемь,— подтвердил Дюк.
— А где мы встретимся?
— Позвонишь. Выяснишь,— руководил Дюк.
— Ни фига себе...— Виталька покрутил головой приходя в себя, то есть возвращаясь в свою высокородную сущность.— А как это тебе удалось?
— Я экстрасенс,— скромно объяснил Дюк.
— Кто?
— Экстра — сверх. Сенс — чувство. Я сверхчувствительный.
— Значит, водка «Экстра» — сверхводка,— догадался Виталька. И это был единственный вывод, который он для себя сделал. Потом спохватился и спросил: — А может, ты в институт со мной пойдешь сдавать?
— А полы тебе помыть не надо? — обиделся Дюк.
— Полы?— удивился Витька.— Нет. Полы у нас бабушка моет.
Зазвенел звонок.
Дюк и Виталька разошлись по классам. Каждый со своим: Виталька с Машей, Дюк — с утратой Маши. Правда, ее у Дюка никогда и не было. Но были сны. Мечты, А теперь он потерял на это право. Право на мечту. И все из-за того, чтобы сорвать даровые аплодисменты, утвердиться в равнодушных Виталькиных глазах. Но Витальку ничем не поразишь. Для него важно только то, что имеет к нему самое
