— Нет? — Он провел языком по центру ее ладони. Она сдавленно застонала.
Адам затаил дыхание и на мгновение прижался к ее ладони щекой.
— Ты слаще самого изысканного кушанья, — прошептал он. Отшвырнув корзину, он опустил Марию на одеяло. Его губы отыскали ее губы, и языки их сплелись в яростном соитии.
Хмельная от шампанского и эротичной игры, Мария каждой клеточкой своего существа жаждала его прикосновений. Их взаимные изыскания последних нескольких ночей научили ее кое-чему из чувственных удовольствий. Но теперь она хотела его — всего, целиком. Слепота отрезала их от обычного мира и перенесла в королевство наслаждения. Все чувства ее обострились донельзя. Она любила его вкус, его запах, звук его голоса.
И больше всего она любила ощущения, какие дарили его губы и руки, когда он, задрав ей юбку, стал ласкать нежную кожу ее живота. Она вскрикнула, когда рука его скользнула между ее бедрами, и пальцы его были такими же искусными, как губы, как язык.
— Красивая, — выдохнул он, — красиво все в твоем теле и душе.
Пьяная от желания и шампанского, она не хотела ничего знать ни о морали, ни о будущем, ни о возможных последствиях. Страсть, рожденная в ту ночь, когда она вытащила его из моря, страсть, которая разрасталась с каждым проведенным вместе с ним днем, требовала утоления самым извечным, самым понятным образом.
Она застонала, прижавшись губами к его горлу, когда он погрузил в нее пальцы. Она горела огнем и истекала влагой. Секунды, потребовавшиеся ему для того, чтобы расстегнуть брюки, показались ей вечностью. Она прикусила ему плечо. Будь на то ее воля, она бы его съела.
— Не думаю, что мне удастся растянуть удовольствие, — хрипло сказал он, прижавшись к ней.
— Мне все равно! — Она обхватила его ногами и потянула на себя.
Они сошлись со стремительностью, не оставлявшей ни времени, ни места раздумьям и сожалениям. Он был внутри ее, горячий и твердый, потрясающий, шокирующий и необходимый, как жизнь. Острая боль не притупила желание, лишь усилила потребность скорее перейти черту и стать одной плотью. Она вздымалась ему навстречу, ощущая каждое движение его худощавого сильного тела.
Они быстро нашли ритм, который усиливал обжигающее наслаждение с каждым толчком. Она была как сжатая пружина, взведенная неимоверно туго, и так продолжалось, пока он не просунул руку между ними и не приласкал ее с мастерством опытного любовника.
И она взорвалась. Она забыла о том, что союз их не освящен браком, забыла о том, что у него может быть жена. Больше не существовало ни морали, ни условностей. Только это греховное наслаждение правило бал, и наслаждение это было сильнее всего того, о чем она могла мечтать.
— Господи, Господи, Господи!..
Она впилась ногтями ему в спину, и он сдавленно закричал и замер. Она прижимала его к себе все то время, пока он изливал в нее семя.
Когда костер страсти догорел, к ней вернулась способность воспринимать реальность. Она судорожно вздохнула, осознав, что они лежат на колючем одеяле и что птички поют у них над головой как ни в чем не бывало, словно два человека не совершили только что акт, который безвозвратно изменил их отношения. Голова ее кружилась от потрясения.
— Мария, любовь моя. — Адам перекатился на бок, но продолжал обнимать ее, прижимая к себе. Она услышала шорох — это он снимал с глаз повязку. Затем он снял повязку с ее глаз. Она моргала, ослепленная ярким светом, а он целовал ее в уголок глаза с надрывающей душу нежностью. Он был так честен с ней, так правдив. А она — нет.
— Да будет благословен тот день, когда ты стала мне женой. Но… — Он замялся в нерешительности. — Возможно, я ошибаюсь, но… разве мы не осуществили брачные отношения после венчания?
Даже сейчас он доверял ей, он предпочитал сомневаться в себе, нежели в ней, даже когда факты вступали в противоречие с тем, что она ему говорила. Стыд жег ее, надрывал ей душу. Она неуклюже поднялась на ноги. Глаза наполнились слезами муки и стыда. Она презирала себя.
— Прости, — едва слышно выдохнула она. — Мне так жаль…
Желая сбежать до того, как начнется истерика, она бросилась прочь. Но он оказался быстрее, ухватил ее сзади за талию и привлек к себе.
— Прости и ты, — сказал он смущенно. — Я думал, ты хочешь меня.
— Я хотела, — ответила она сдавленно.
— Я сделал тебе больно? Чего мне совсем не хотелось, так это причинить тебе боль. — Прижимая ее к себе одной рукой, другой он гладил ее по плечу и предплечью, словно она была нервной лошадкой.
— Мне почти не было больно.
— Тогда что не так, Мария? Я люблю тебя и хочу быть тебе хорошим мужем. Я… очень сильно отличаюсь от того мужчины, каким был прежде?
Как бы сильно ей ни хотелось провалиться сквозь землю, она должна была сказать ему правду. Она сделала глубокий вдох и, вырвавшись из его объятий, повернулась к нему лицом.
— Я не знаю, каким ты был раньше, — сказала она уныло. — Мы не муж и жена. Я не видела тебя до той ночи, когда вытащила тебя из моря.
Глава 16
У Адама перехватило дыхание. Было ощущение, словно его ударил в солнечное сплетение гигантский кулак. Блестящие светлые волосы Марии разметались по плечам. Он так мечтал увидеть их такими — распушенными, чувственными. Он отчаянно хотел обнять ее, а она говорила ему, что они не принадлежат друг другу.
— Мы не женаты? — спросил он. Губы онемели и не слушались. Он не мог поверить в то, что она — не его женщина. — Ты не моя жена?
Она смахнула слезы шарфом. Даже с припухшими глазами и покрасневшим носом она была красива.
— Нет. Прости меня. Я солгала и потом не смогла сказать про ложь.
— Почему ты заявила, что мы женаты?
Она скомкала влажный от слез шарф.
— Я была такой одинокой, и Берк домогался меня, — запинаясь, проговорила она. — Я знала, что выйти за него было бы ужасной ошибкой, но он обычно вел себя весьма обходительно и говорил очень разумно. Я чувствовала, что склоняюсь к тому, чтобы сказать ему «да». Тогда мне удалось бы избежать судебного преследования и у меня был бы муж с корнями в Хартли — все было бы гораздо проще. В минуту слабости я могла бы принять его предложение. И вот… я и сказала ему, что мой муж сейчас воюет в Пиренеях.
— Сражается с французами? — Образы солдат и выжженных солнцем плато, картины кровавой бойни промелькнули у него перед глазами. Он был там? Возможно, он лишь читал о сражениях в газетах, поскольку образы эти были лишены четкости его снов. — И тогда появился я, и я не знал, кто я такой. — Удобный материал для мужа, которого не существовало.
— Это не все. — Она опустилась на скамейку подальше от него. — Я научилась кое-каким ритуалам у бабушки Розы. Простые способы сконцентрироваться на том, чего хочется или в чем чувствуешь необходимость. Однажды ночью я проснулась с чувством отчаяния, и тогда я вспомнила о ритуале на исполнение желания, попросив решить мою проблему с Берком. — Она невесело усмехнулась. Бабушка Роза любила повторять, что ее ритуалы — все равно что молитвы, но с добавлением благовоний.
— Итак, ты возжелала себе мужа.
— Я не думала ни о чем таком конкретном. Но когда я зажгла благовония в беседке, я поймала себя на том, что тоскую по… мужу, о котором мечтала. О мужчине, который совсем не похож на Берка. После ритуала мне стало хорошо и покойно, и я даже немного задремала, но проснулась, услышав настойчивый голос в голове, который звучал совсем как голос бабушки Розы. Она сказала, что я должна идти на берег. — Мария подняла на него глаза. — И тогда я нашла тебя.
— Мне как-то с трудом верится, что тогда я выглядел как чья-то воплощенная мечта о муже. — Он присел на противоположный край скамьи, как можно дальше от Марии. Его ощущение себя как личности разлетелось на мелкие осколки. Он чувствовал себя растерянным и беспомощным. Он не был Адамом Кларком. Он был никем.
Он считал, что любит Марию, принимал это чувство как должное, потому что она была его женой. Раз она его жена, то, конечно же, он ее любит. В это легко было поверить, принимая во внимание ее красоту и доброту. Но все, что было между ними, основы вал ось на лжи. Они были чужими людьми, и теперь он больше не знал, что к ней чувствует.
Она продолжала:
— Вначале я не связывала твое появление с ритуалом на исполнение желания. Я просто хотела вытащить тебя на берег и спасти от смерти. — Она замолчала и молчала несколько долгих секунд. — Когда я спросила тебя, помнишь ли ты, что я — твоя жена, было так, словно бабушка Роза произносила эти слова за меня. Но я не виню ее. Я сказала это, и я не стала позже отрекаться от своих слов:
Удивительно, но он понимал, как обстоятельства могут создать иллюзию логичности и правильности, когда на самом деле все совсем не так. Но… она солгала относительно самого главного — того ключевого факта, который стал его якорем, стержнем, вокруг которого вращалась его вселенная. Теперь этого стержня больше не было.
— Мое появление могло показаться даром судьбы. Но почему ты не открыла мне правду, когда Берк уехал?
— Я хотела, но ты казался таким счастливым, считая меня своей женой. — Она опустила глаза на скомканный шарф. — Я переживала за тебя, думая о том, какова будет твоя реакция, когда ты осознаешь, что ты один и не помнишь, кто ты.
Она не зря переживала, но он считал, что проще было бы принять с самого начала тот факт, что они не знакомы друг с другом. В тот момент, когда он очнулся, еще пропитанный соленой влагой моря, он сразу, без оговорок и сомнений, поверил в то, что они женаты. И вскоре он уже начал чувствовать, что больше ничего ему знать не нужно.
Теперь многое из того, что казалось загадочным, обрело смысл. Неудивительно, что она ничего не знала о его прошлом, его семье, его занятиях. Возможно, это удар по голове сделал его таким доверчивым. Иначе нельзя понять, отчего он принимал на веру ее объяснения. Оглядываясь назад, он поражался тому, что не пытался ни о чем допытаться.
— Почему ты назвала меня Адамом?
— Адам — первый человек, и с этим именем, как мне показалось, ты чувствовал себя уютно. — Она вздохнула. — Я продолжала надеяться, что память вернется к тебе и тогда я смогу во всем признаться. Если бы память вернулась к тебе на следующий день или через день, то моя ложь не имела бы уж такого большого значения. Я могла бы придумать более или менее правдоподобное объяснение моей лжи. Но чем дольше я притворялась, тем труднее становилось сказать тебе правду.
Итак, он был безымянным странником, живущим за счет женщины, которая нуждалась в защите от негодяя. Он посмотрел на свои мозолистые руки. Не похожи они на руки джентльмена. Сознание того, что он мог быть садовником или матросом, не удручало его. Что его удручало, так это незнание того, кто он такой.
— Завтра я уеду, хотя мне придется попросить у тебя одежду, поскольку своей у меня нет. — Он издал звук, больше напоминающий хриплый лай, чем смех. У него ничего не было, он ничего не знал, он был никем.
— Нет! — Она в ужасе уставилась на него. — Я с удовольствием дам тебе одежду и деньги, но куда ты пойдешь? Что ты будешь делать?
— Понятия не имею. Но будь я проклят, если останусь сидеть на твоей шее, как нищий, клянчащий подаяния.
— Ты не нищий! — воскликнула она. — Ты мой друг. Здесь тебе всегда рады.
— Твой друг?.. — Онемение, которое началось с области солнечного сплетения, распространялось по телу, растворяя силу и счастье, которое он познал с Марией. — Я думал, что я тебе гораздо ближе, чем просто друг. Теперь я понимаю, почему ты избегала моей постели.
