– Так в чем тогда дело?
– Все очень просто – проспала экзамен.
– И репетитор не помог?
– К сожалению, нет. Потому как тоже проспал… Так что в тот день приемная комиссия без него работала.
– Сочувствую, Панкратова. Ну ничего, не все еще потеряно.
– Я тоже так думаю. Разрешите, я закурю.
– Конечно… Пожалуйста, спички.
– Спасибо.
– А скажи, Панкратова, ты давно видела Пикулина?
– Карамбу? – Калинка поморщила лоб. – Давно… Месяца два назад. А что, влип?
– Да как тебе сказать… В общем, да.
– Такой миленький, – вздохнула Калинка и потянулась к пепельнице. – Жаль…
– Не очень, – ответил ей в тон Володин.
– Это по вашему мнению, – лукаво улыбнулась Калинка и томно взглянула в сторону Савина.
– Возможно… Кстати, вспоминал он о тебе.
– Да ну? Вот что значит настоящий мужчина – не забыл…
– Еще бы. Когда даришь девушке такой подарок, как импортная шуба…
– Ох, Карамба, опять прихвастнул! Вот уж подарок от кого дождешься… Как же… Купила я у него эту шубу. Не верите? Честное слово!
– Да ладно, аллах с ней, с этой шубой. Верю. Насколько я тебя знаю, ты честная девушка, Панкратова, и тебе на слово можно верить.
– Конечно, – гордо выпрямила спину Калинка. – Милицию я никогда не обманывала. – Мужчин – да, они такие наивные… – стрельнула глазами в Савина.
– Ну, а адресок на Лосиноостровской ты ему подкинула?
– И это Карамба выложил? Вот трепло… Ну да, я… А что здесь такого?
– Ничего особенного… Послушай, откуда ты узнала, что там кое-что водится?
– У Янчека. О-о! Кто ж об этом не знает! И Сильва, и Панечка… Была и я у него… в гостях. Несколько раз. Щедрый. Обходительный. Не хамит, не ругается матерно. Редкий мужчина.
– Поэтому ты и подсказала Карамбе, что у него можно поживиться?
– Что вы, что вы! Просто был разговор… Когда, не помню точно… В общем, о том, о сем… Втроем мы были: Сильва, я и Карамба. Ну и вспомнили о Янчике: шикарно живет, одевается, как король, записи новейшие и все такое прочее. Я даже не могла подумать, что Карамба… Честно-пречестное слово!
– Верю, верю, – улыбнулся Володин взволнованной Калинке.
– Расскажите-ка нам поподробнее об этом… Янчике.
– Что именно? Раджа был таким скрытным…
– Как… как ты сказала? Раджа? – даже привстал Володин.
– Раджа… – округлила удивленные глаза Калинка. – Так называли Янчика его друзья.
Когда по окончании допроса Калинку увели, Володин взволнованно сказал:
– Раджа! Боря, это удача! Неуловимый Раджа!
– Кто такой Раджа?
– Раджа – это король московских валютчиков! Вот!
– Да-а, ну и Янчик…
– Все, Боря, бегу к шефу! Ну и закрутится теперь карусель…
21
Ульвургын покрикивает на собак, и упряжка, набирая ход, мчится по первому снегу у самой кромки морского прибоя. Снег еще не успел слежаться; невесомый, пушистый и белоснежный, как лебяжий пух, он покорно ложится на полозья нарт, которые безжалостно кромсают его белизну, оставляя позади серые глянцевые бороздки.
Ульвургыну весело. Ему хочется петь, но встречный ветер бросает в лицо снежинки, и каюр только довольно смеется: сегодня наконец сбылась его мечта – в нартах лежит новенький винчестер и патроны к нему.
Ульвургын уже не молод, однако он до сих пор лучший охотник в стойбище. А что за охотник без хорошего безотказного оружия? Долго Ульвургын собирал шкурки песцов и горностаев, чтобы сторговать себе в фактории американца Олафа Свенсона винчестер. Сколько плиток чая, сколько муки, сахара и соли можно было выменять за эти меха, но Ульвургын стоически преодолел искушение и теперь радуется своему приобретению, как маленький умка, который впервые в своей жизни вылез из берлоги.
Неожиданно каюр схватил остол и воткнул его с размаху между полозьев нарт; собаки в азарте рванули раз, другой, затем смешались в кучу и с яростным лаем и рыком сцепились друг с дружкой.
Но Ульвургын и не подумал восстановить мир и порядок в упряжке: вытаращив глаза, он с удивлением уставился на человека в изодранной меховой парке, который, казалось, вынырнул из-под снега на его пути. Человек стоял молча, слегка пошатываясь, и смотрел куда-то поверх головы каюра. И это был человек с белой кожей.
'Может, он напился той воды, которая веселит?' – подумал Ульвургын. При особо удачных сделках помощник Свенсона, рыжий Макларен, который заправлял делами фактории, угощал охотников-чукчей такой водой; она хранилась у него в металлических запаянных банках и стоила очень дорого. Но присмотревшись, заметил то, что на первых порах упустил из виду: чуть поодаль, за пригорком, стояли нарты, в которые было запряжено всего четыре отощавших пса; они лежали на снегу обессилевшие, тяжело дыша, безучастные ко всему.
А их хозяин был вовсе не пьян, только голодный, обмороженный и смертельно уставший…
В яранге Ульвургына тепло и уютно. Сам каюр сидит у входа на оленьих шкурах, сложенных стопкой, и неторопливо курит трубку. Посреди яранги горит костер; в котелке, подвешенном на длинной палке с крюком на конце, варится оленина; ленивый дым медленно уползает через отверстие в конусообразной крыше.
Жена каюра, толстая Рынтынэ, чинит одежду, ловко орудуя костяной проколкой. Возле нее примостилась дочь, совсем еще юная Вуквуна, первая красавица в стойбище; она чему-то улыбается, изредка украдкой посматривая в сторону гостя, белого господина, который, укутавшись в меха, спит, чуть слышно посапывая. Ульвургын тоже время от времени бросает на него взгляд, при этом, замечая улыбку Вуквуны, хмурится – ему не нравится легкомысленное поведение дочери.
Проснувшись, Кукольников некоторое время не мог сообразить, где он находится. Только услышав покашливание каюра, вдруг ясно и отчетливо припомнил события последних недель.
И даже чуть слышно застонал: его, одного из лучших сыскных агентов Жандармского корпуса, обвел вокруг пальца (да еще ловко!) простой и недоумковатый казак Христоня! Ушел вечером на одном из привалов, выкрав часть золота, которое предусмотрительный Кукольников разложил по небольшим мешочкам из замши, связал ремешком и пристроил вместо пояса под рубаху; подстерег момент, когда ротмистр, педант и чистюля, раздевшись догола, решил искупаться в неглубоком озерке, подкрался незамеченным и подменил содержимое двух мешочков обыкновенным песком и мелким галечником. И был таков.
Когда ротмистр хватился казака, уже стемнело, и искать в потемках беглеца, да еще в дикой нехоженой тайге не имело смысла. Только спустя сутки, нечаянно обнаружив подмену, понял Кукольников хитроумный замысел Христони, который рассудил на удивление мудро, прихватив с собой только часть золота – забери он все, ротмистр сразу же обнаружил бы пропажу, а значит, шанс замести свои следы, оторваться от неминуемого преследования у казака был мизерный.
'Кончать надо было, сразу кончать! Экий негодяй… Ну попадешься мне…' – Кукольников нащупал рукоять нагана, с которым не расставался ни на миг, крепко сжал.
Отпустило. Мысли постепенно очистились от мутной пены неприятных воспоминаний, приобрели необходимую ясность, стройность и последовательность.
'Надо уходить. Пора. Рядом фактория. По словам этого туземца, скоро туда должна прийти шхуна. Нужно не прозевать. Иначе северные ветры пригонят к берегу льды, и тогда придется ждать до весны или пробираться на Аляску через пролив. Не хотелось бы…'
Море волновалось; похоже, близилось штормовое ненастье. Олаф Свенсон, дюжий русоволосый детина, озабоченно всматривался в недалекий берег и прикидывал, как скоро шхуна укроется от непогоды в небольшом заливчике, где располагалась одна из его факторий. Он недавно сбрил бороду, повинуясь очередному своему капризу, до которых имел пристрастие, и теперь тер поминутно на удивление белую, женственную кожу щек, которые под пронизывающим насквозь ветром казались ему голыми. Длинное, с квадратным подбородком лицо Свенсона не портил даже чересчур крупный нос с чувственными, широкими ноздрями; он был красив, как древний викинг, покоритель морей и океанов, в представлении современных художников.
Наконец окончательно иззябнув, – сильный, холодный ветер подхватывал водяную пыль и густо кропил палубу и надстройки шхуны, – прошел в свою каюту. Сбросил длинный прорезиненный плащ и, потирая руки, присел к столу. Открыл вместительный сейф, привинченный к полу, достал бумаги, аккуратно подшитые в кожаную черную папку, стал читать, неторопливо переворачивая листы.
Одна из бумаг – шершавый ломкий лист грязно-желтого цвета с едва различимым машинописным текстом, видимо, второй или третий экземпляр – надолго приковала его внимание. Читал и перечитывал по нескольку раз, нервно постукивая крепкими пальцами по столу.
'Протокол № 6 заседания Дальконцесскома от 15 октября 1923 года…
…2. Слушали: О фирме 'Олаф Свенсон и К°'.
Постановили: а) признать, что фирма 'Олаф Свенсон' подставная, в которой участвует и русский капитал; б) признать несомненным, на основании имеющихся документов, что у фирмы существует связь с белогвардейской контрреволюцией; в) признать, что подставная фирма 'Свенсон' никакого исключительного экономического значения не имеет и носит хищнический характер; г) просить Дальревком направить дело Свенсона к прокурору…'.
– Черт побери! – отшвырнув папку, Олаф разразился проклятиями. – Эти Советы имеют наглость угрожать мне, американскому подданному.
Грохнул огромным кулаком по столу, выругался, на этот раз почему-то на русском языке, смешно глотая окончания слов.
