'Не до конца, но я же и свои глаза имею. Вижу, кто ты и чем занимаешься'.
'Уверен, что видишь?'
'Ты еще меньший римлянин, чем я. Ты -- лазутчик Митридата. Я прекрасно понимаю, что у тебя более чем достаточно причин таиться. Хочешь быть Аппием, римским костоправом -- будь. Меня это устраивает. Любить Рим мне особенно не за что, так что я готов послужить хоть Митридату, хоть самому Рогатому[180]
'.
Теперь пришла очередь Аппию улыбнуться.
'Поминаешь Рогатого? Я думал, вы инсубры, совсем латинизировались. Напрасно себя в живые покойники записал, ты не гладиатор какой-нибудь. А насчет Митридата... Ты сделал не совсем правильные выводы, хотя и от истины не далек. Я не служу Митридату. Я вообще никому не служу. Но кое в чем я Понту действительно помогаю. В данный момент'.
'Даже так?'
'Даже так. Мне действительно нужна твоя помощь, Ганник. Но не в качестве моего телохранителя. Мне нужен телохранитель, но не для себя, а для другого человека'.
'Кто он?'
'Она. Ты уже видел ее. Хозяйка дома, где мы нашли ночлег в Риме. Ее зовут Ливия'.
'Она в опасности?'
'Сейчас скорее нет, чем да, но судя по самнитскому благоразумию, дела пойдут скверно и тогда она окажется в опасности. Защитить ее некому, я буду далеко. Она очень нужна мне'.
'Так поездка в Беневент была...'
'Проверкой. Ты все понял правильно, дружище. Здесь, в Италии, совсем мало людей, кому я мог бы доверять. И ты один из них'.
'Значит, мы расстанемся? Куда же отправишься ты?'
'Во Фракию, а там, куда кривая вывезет'.
'Лукавишь, Аппий. Такие, как ты, на судьбу не полагаются'.
'Я не могу тебе сказать всего'.
'Понимаю'.
'Ой ли?'
Аппий покачал головой.
'Ну да ладно. Я дам тебе письмо к Ливии. Вместе доедем до Капуи, там распрощаемся. Я отправлюсь в Брундизий, ты в Рим. Подумай, готов ли ты вступить на этот путь. Еще не поздно отказаться. Ты человек со стороны, ничем мне не обязан. И ты -- римский гражданин. Пойдешь против Волчицы -- она не простит'.
'Да какой я гражданин', -- грустно усмехнулся Ганник.
Довольно долго они ехали в молчании.
'Ты хочешь, чтобы Волчица сдохла?' -- спросил галл.
'Да'.
'И ты собираешь вместе ее врагов?'
'Да'.
'Ну что ж... Я с тобой Аппий. По правде сказать, я никогда не хотел жить вечно'.
Прим дважды вспоминал этот разговор, случившийся два месяца назад: первый раз на борту купеческого судна на пути из Брундизия в Диррахий[181]
, и вот теперь, снова. Он так и не смог себе ответить на вопрос, правильно ли поступил, втравив в это дело Ганника, в сущности, совершенно постороннего человека. Галл остался в Италии. Он вернется к Ливии и будет ее защищать. Даже ценой своей жизни. Галл поклялся и Аппий знал, что клятву он исполнит.
'Я бы исполнил?'
Аппий вздохнул. Что-то он легко стал отправлять людей на смерть. Брать с них слово, зная, что они его сдержат. Зная, что он, Аппий Прим, Поликсен Милетский, обладатель еще тысячи имен, сам бы в невыгодной ситуации на любую клятву наплевал не раздумывая. Пожертвовал бы всем и вся. Нет, не во имя спасения своей жизни, ради дела. Даже не так -- ради Дела.
'Привык, что очень важен. Сам себя таковым назначил. Привык считать себя дамкой, внушил, что противник играет одними дамками[182]
. Н-да... Но разве все они умирали за меня? Нет, я давал им цель, достойную оплаты жизнью. Они понимали это!'
Молодой жеребчик неспешно вез его по тропе, петляющей у подножия отвесных скал. Внизу, по правую руку, пролегла серебряная лента Генуса. Река катила свои воды на запад, огибая поросшие ельником утесы. Здесь, в самом начале предгорий, она была еще судоходна, хотя большие морские корабли не рисковали заходить так далеко от устья. Лишь местные племена отваживались ходить по стремительной волне на своих узких длинных челнах меж редкими скальными островками.
Ранняя осень. Лес стоит во всем своем великолепии, сверкая роскошными царскими одеждами. Ветер раскачивает золотую листву, заставляя ее сверкать тысячью маленьких солнц. Последние безоблачные дни, прощающегося лета.
