-- Да какой он посол!
-- Я предъявил вам симболлон! -- прокричал Аппий, нагнулся к Армиллу и добавил, -- ты же видел его!
-- Да... Но не я отдаю приказы...
-- Прости нас, посол, -- сказал Телесин, -- прости меня. Ты просишь нас нарушить союзнический долг, но...
-- Не говори 'нет', Телесин, -- вскричал Прим, -- не давай чувствам взять верх над разумом! Обдумай все еще раз, еще тысячу раз!
Вождь молчал.
-- Я не буду требовать обещаний, клятв. Не буду требовать ответа, я уеду немедленно, не дожидаясь вашего решения, но я заклинаю вас, обдумайте его. Наплевать на Митридата, наплевать на всех, но если вы пойдете против Суллы сейчас, это гибель!
Альбин сжал зубы и кулаки, губы его дрожали, а на скулах играли желваки.
-- Если ты уезжаешь, я прикажу проводить тебя, -- сказал Телесин, - никто более не посмеет оскорбить священное звание посла.
Ганника отпустили, он оторопело переводил взгляд с Аппия на самнитов и обратно. Прим освободил Армилла.
-- Проводи посла, -- приказал Телесин оску.
-- Да уж, лучшего эскорта не найти, -- процедил Прим. Уходя он повернулся и сказал, -- не совершите ошибку. Последствия будут чудовищны.
Они уезжали в ночь, Прим не пожелал задерживаться в Беневенте до утра. Телесин приказал выдать им лошадей. Армилл, выполняя приказ, проводил посла и его телохранителя до городских ворот.
-- Гелиайне, апостол. Амнисто какосис[135]
, -- сказал по-гречески оск.
Аппий кивнул.
-- Гелиайне, Крикс[136]
, - и добавил на латыни, -- желаю тебе в будущем холодной головы и твердой руки. Как видно, горячее сердце может завести лишь на погребальный костер. И если твои вожди не услышали меня, уцелей в грядущих битвах. Пусть побольше самнитов, осков уцелеет. Вы еще будете нужны этой земле.
-- ...Он уехал?
-- Да, Телесин отпустил его, -- еще совсем недавно, в разговоре с вождем, Альбин походил на кипящий котел с гремящей крышкой, но теперь он уже совершенно остыл и говорил спокойно.
-- Напрасно, -- лицо собеседника самнита, занявшего резное кресло в углу слабоосвещенной свечами комнаты, было скрыто в тени.
-- Не так-то просто было удержать его.
-- Я знаю...
Повисла пауза.
-- И что же вождь намерен предпринять?
-- Такие дела не решаются в одночасье, -- отрезал Альбин.
-- Конечно.
Самнит не видел лица собеседника, но готов был поклясться, что тот ухмыляется.
-- Значит, Митридату нужно, чтобы самниты не ввязывались в грядущую гражданскую войну. А может он попросит о том же и луканов... и всех италиков. Весьма неожиданная просьба в устах Митридата. Интересно, знает ли о ней Митридат?
Глава 11. Возле северного побережья Коса
Квинт открыл глаза и тут же сощурился. Сквозь щели в низком деревянном потолке пробивались яркие лучики света. Уже утро. Пожалуй, первое утро, когда ему удалось, как следует, выспаться в этом скрипящем и раскачивающемся плавучем ящике. Даже странно. Он уже начал привыкать к неудобствам морского путешествия, третьего в его жизни. Впрочем, грех жаловаться. Два предыдущих сопровождались гораздо меньшим комфортом. Тогда вместо отдельного помещения ему довелось разделить общество пары сотен легионеров, теснящихся на скамьях, настеленных от борта до борта беспалубного актуария[137]
. И это были еще цветочки. В тот, первый раз, едва они вышли из Брундизия, налетел шторм. Возможно, для бывалых моряков он не показался чем-то ужасным, но Квинту вполне хватило. Он побывал на двух войнах, нередко видел смерть в самых страшных ее формах, но такого ужаса и ощущения полнейшей беспомощности, как в тот злополучный день доселе не испытывал. Судно мотало и крутило на волнах, перекатывающихся через борт, как невесомый игрушечный кораблик, вырезанный из кусочка сосновой коры, который Квинт в детстве запускал в горном ручье. С тем отличием, что кораблик не тонул, даже перевернувшись, тогда как актуарии, перевозившие легионы, таким замечательным свойством не обладали и шли на дно с пугающей быстротой.
Сейчас, на четвертый день в море, он мог утверждать, что, определенно, морские путешествия не столь уж и плохи. Хотя неудобства все же были, их доставляла качка, выворачивающая желудок в первые сутки плавания, песок, обильно сыпавшийся сквозь щели в потолке-палубе и вода. Последняя раздражала особенно. Когда гаул[138]
круто зарывался носом в волны, поднимая фонтаны брызг, потолок каюты трибуна, расположенной в носовой части судна, напоминал, что похож на решето. Вода лилась и капала, капала и лилась, без какой- либо размеренности и непременно попадая на голые части тела. Когда мозг целиком и полностью поглощен угадыванием времени очередного мокрого шлепка по разгоряченной коже... Кажется, это даже для пыток
