Мы говорили стремительно, яростно, с напряжением глядя в зрачки друг другу, и осторожно двигались по кругу.
Я сделал несколько ложных выпадов и отметил, что он излишне нервничает, бережется… Вот тут между нами была отчетливая разница: он берег себя, а я — нет! Мне было сейчас плевать на все! И покружившись еще, я прыгнул и уклонился от его поднятой руки. И поднял и опустил — свою. И потом опять… И когда Рашпиль упал, я осмотрелся торопливо — ища взглядом третьего, мгновенно вспомнив о нем!
Третьего не было… Вернее, он был, но тоже лежал. И не двигался. А тот, кого избивали, теперь стоял над ним — на коленях. И медленно утирал фуражкой окровавленное свое лицо.
— Ну, братишка, — тихо сказал он мне, — спасибо! Выручил… Без тебя они бы, сволочи, меня добили.
С трудом, кряхтя, он поднялся. Натянул на лоб фуражку. И на околышке ее — в лунном свету — блеснул морской серебряный краб.
Человек, которого я выручил, оказался штурманом Северного Тралового флота. Он приезжал сюда на побывку, к родне. И загулял. И связался по пьяному делу с проституткой, а та навела его на шпану. Морячка стали грабить — и завязалась драка… История, в общем-то, была проста и обычна, но закончилась она кровью — и потому оставаться здесь нам уже было нельзя!
— Едем со мной, — сказал штурман, — в Мурманском управлении у меня друзей полно; что-нибудь придумаем!
И вот так, нежданно, я всплыл со дна на поверхность. И двинулся теперь по дороге, именуемой в мореходных лоциях 'Великим Северным Морским Путем'.
Часть 6 ВЕТЕР СТРАНСТВИЙ
Ветер. Сумерки. Час прилива.
Шторм над Беринговым проливом…
Шторм крепчает. Во весь простор —
от Аляски и до Таймыра.
Друг на друга глядят в упор
две земли, два несхожих мира.
Две земли… С этой мыс, и с той.
И стоят над водой сурово
Англо-сакс да казак простой;
мыс Уэльского,
мыс Дежнева.
ВЕЛИКИЙ ПУТЬ
Великий Северный Морской путь (или же, в виде упрощенной аббревиатуры, — 'Главсевмор') пролегает вдоль полярных побережий азиатского континента. Он идет от Белого моря — до Берингова пролива. Начинается в Архангельске и оканчивается вблизи Аляскинских скал. И хотя официальное это название он приобрел уже в наше время — известен он давно. Очень давно! Это древний путь норманнов — морских скандинавских бродяг. Путь новгородских «ушкуйников» — славянских авантюристов, впервые прошедших здесь на заре российской истории, более тысячи лет назад. В период позднего средневековья на пути этом можно было встретить корабли «Ганзы» (Германского торгового союза), а с началом Ренессанса — казачьи ладьи, ведомые Шубиным, Санниковым, Дежневым. Все это были типичные конквистадоры Севера; люди напористые, непреклонные, суровые и, в то же время, — неисправимые фантазеры.
Левка Шубин, к примеру, отплыл из Архангельска на поиски легендарных сокровищ племен Монгомзи… Не нашел их, естественно. Но зато первым обследовал низовья великой сибирской реки — Оби. И основал там город Мангазею. Санников — скупщик пушнины — проходя на промысловой ладье вдоль берегов Якутии, однажды увидел в морской дали очертания неведомой земли. И потом, забросив дела, он много раз возвращался сюда — искал эту землю. И хотя она странным образом исчезла, и никто никогда ее так и не смог увидеть — он упорно верил в свое открытие, и заражал этой верой других. И тем самым немало способствовал освоению края. И вот — любопытная деталь! Перед смертью Санникова сыновья упрашивали его отречься от заблуждения, покаяться, признаться в ошибке. Но он не отрекся и не покаялся. И так и умер, завещая им: 'верить и искать!'
Его земля исчезла — но все-таки не совсем, не совсем… Как бы то ни было, в истории навсегда осталась знаменитая 'Земля Санникова'. Она осталась как одна из загадок Севера. И, пожалуй, еще как загадка людской души. И, конечно же — это бесспорно! — как образец и символ нерушимой веры в мечту, в ее реальное осуществление.
Ибо что, в конечном счете, двигало всеми этими людьми, уводило их во льды, в неизвестность, зачастую — на верную гибель? Конечно же мечта! Мечта о богатых находках и удивительных открытиях…
Такой вот, давней мечтою многих поколений было — отыскать 'Северо-Западный проход', соединяющий два океана, Ледовитый и Тихий, и открывающий, таким образом, кратчайшую дорогу на Юг, к Индии, к сказочным 'пряным странам'. Из века в век непрерывным потоком шли моряки на восток — и в большинстве своем гибли, пропадали без вести, а иные возвращались с полдороги… Пожалуй, нет на всем северном полушарии мест, столь роковых и гибельных в прошлом, как эти! Почти каждая миля здесь отмечена какой-нибудь катастрофой. А весь этот путь истинное кладбище кораблей. И пройти по нему до конца удалось Сеньке Дежневу, сибирскому казаку. Случилось это в середине шестнадцатого века. Преодолев все трудности и беды, Дежнев сумел в конце концов обогнуть материк, достичь берегов Аляски и открыть искомый 'Северо-Западный проход'. (Тот самый, который впоследствии будет открыт вторично и обретет название 'Берингова пролива'.)
С того момента, когда пришел сюда Витус Беринг, началась новая полоса в истории освоения Севера. Легенды и миражи иссякли, кончились. Романтический бред сменился деловой суетою… Прежде чем наладить в здешних краях регулярное движение, необходимо было изучить характер течений, водный режим и закономерности ледового дрейфа. И вот этим как раз и занялись серьезные исследователи, ученые, явившиеся на смену героям полярной конквисты. В их ряду такие имена, как Норденшельд и Нансен, Врангель и Сибиряков, Папанин и Шмидт… Впрочем, перечень этот велик, он занял бы не одну страницу, и потому не стоит на нем застревать; пора возвращаться к сюжету.
В наши дни полярные воды выглядят весьма оживленными. Древний путь ушкуйников и норманнов превратился постепенно в «Главсевмор» — и стал центральной дорогой для зверобойных шхун и рыболовных флотилий. Корабли кочуют тут большую часть года. (Льды теперь их мало страшат; ведь на помощь в нужный момент всегда придут ледоколы!)
Главной добычей тральщиков является сельдь и треска. Но, конечно, в Арктике обитает немало и других пород, а также рыбная мелочь, которую называют 'салагой'.
И так же точно — на морском жаргоне — именуются новички, корабельные юнги.
И вот таким «салагой» стал и я, попав впервые в жизни на северный флот!
Должен сказать, что здесь мне повезло. С самого начала! Едва мы со штурманом добрались до севера, газеты запестрели вдруг сообщениями о грандиозной амнистии.
В связи с ней свободу обретали почти все бытовики и уголовники; не затрагивала амнистия лишь убийц и валютчиков. Да еще тех, кто сидел по политическим статьям. Политическим, как и обычно, поблажек не было дано никаких. (И тут мне невольно подумалось о былом… Мой отец, старый революционер, за участие в вооруженном восстании 1905 года был сослан в Сибирь на каторжные работы. А затем — освобожден по амнистии в честь Трехсотлетия Дома Романовых. Причем тогда на свободу вышло много таких, как он… Царская власть нередко щадила своих врагов; новая же, народная, — сразу отреклась от 'гнилого буржуазного гуманизма' и никогда не повторяла 'старых ошибок'!) Поблажек политическим не было — но зато по отношению ко всем другим, правительство проявило небывалую широту и щедрость. На волю вырывались отныне тысячные толпы блатных, а также всякого рода спекулянты, аферисты, растратчики. Даже убийцам, по этой амнистии, сроки были сбавлены на половину! Ну, а всем тем, кто успел уже освободиться и обретался в ссылке, — предоставлялась возможность вернуться к нормальной жизни. Ссылка отменялась. Судимости снимались начисто. И бывшие «зэки» могли теперь получать законные, чистые паспорта…
Разумеется, я воспользовался этим немедленно. И в Управление Тралового Флота явился, как новорожденный; с новенькими бумагами и без единого пятна в биографии!
И при содействии штурмана (у которого действительно оказалась в управлении уйма всяких знакомых) меня приняли там приветливо и тотчас зачислили на борт рыболовного сейнера, готовившегося к дальнему рейсу и уходившего в ближайшие дни.
Последний мой вечер на берегу мы решили со штурманом (звали его, кстати, Иван Васильевич) провести вместе, — посидеть в ресторане и выпить за Добрый Путь и Попутный Ветер.
Я жил в «бордингаузе» — матросском общежитии, неподалеку от порта. Иван Васильевич зашел за мной, и мы отправились в город. Мы шли по просторным улицам Мурманска; по улицам, где перемешались все эпохи и стили, где рядом с тесовыми оградами и резными оконными наличниками старинных изб, соседствовали современные «блочные» постройки, высились многоквартирные дома. А над крышами их текло и клубилось белесое небо. Хотя час был уже поздний и пахло близкой осенью, — тьма еще не пришла, не настала. Еще продолжался полярный, круглосуточный день, и облака пронизывал тусклый, немеркнущий, призрачный свет. И в этом свете все окружающее — очертания зданий и лица людей — все выглядело странно, как-то безжизненно…
Внезапно, где-то рядом, послышались тихие, тягучие звуки траурного марша. Музыка приближалась, росла. И затем, из-за поворота, выползла навстречу нам похоронная процессия.
Людей было много, двигались они медленно и понуро, и в сумрачном этом потоке, плыли, колыхаясь, желтые, убранные цветами, гробы.
Я подсчитал: гробов было пять. Ого! — удивился я, — многовато… — И тут же спросил у своего спутника:
— Это что — жертвы кораблекрушения?
— Ну, мой милый, — сказал Штурман, — не строй себе иллюзий. Жертвы кораблекрушений, как правило, остаются в море.
— Но тогда в чем же дело? Эпидемия, что ли, была?
— Эпидемия? — Он усмехнулся, поджимая губы. И эта его усмешка показалась мне неуместной и странной. — Пожалуй, что так… Да, конечно. Эпидемия!
— Какая же?
— Тебе нужно точное медицинское определение? — Он покосился на меня. И потом — мигнув глазом: — Что ж, формула здесь простая: сорок градусов с минимальной закуской.
— Послушай, — сказал я, — ты не кривляйся…
