являлись новостные программы. И уж если добиваться у телеаудитории отвращения к ним, следовательно, нужно, чтоб новости были плохими. А здесь уже требуется работа с «ньюсмейкерами». А кто главный «ньюсмейкер» в стране? Правильно, президент. Вот поэтому Вартанян и вызвал сегодня президента в свой кабинет. С президентом работать было тяжелее всего. Питерский интеллигент бог знает, в каком поколении, этот человек, казалось, органически был не способен давать негативный образ. Он был из тех самых людей, которые вместо «… твою мать!» говорят: «Я вам в отцы гожусь!» А Вартаняну-то нужен был совсем другой имидж президента. Специально для него он выдумал некий симбиоз приблатненно-детсадовского лексикона. Типа: «Харэ не по делу хвататься за пестики! А тех, кто не догнал, кошмарить будем по понятиям. Так что, не фиг ныкаться в тубзики!» После каждого подобного телевыступления бедного президента приходилось отпаивать коньяком.
— Где культ личности, спрашиваю?
— А что, мало?!
— Да мало — не то слово! Совсем нет!
— Да бог с вами, Геннадий Ашотович, какой же еще вам нужен культ?
— А ты объяви, что продлеваешь президентский срок до десяти лет, например.
— Батюшки светы, ужас какой!
— Вот этакий-то ужас мне и нужен! Пусть люди подумают, что ты царем стать хочешь и править до самой смерти.
— Помилуйте, а как же Конституция?
— А что тебе Конституция? Как ты скажешь, так ее и изменят!
— Я знаете, чего опасаюсь, Геннадий Ашотович… — помолчав, сказал президент, — Что зря это все. Впустую все наши усилия. Я уж каких только кошмаров людям не предъявлял, а мой рейтинг все растет и растет! Уж и друзья у меня, по вашей милости, одни только политические фрики. Корея Северная, Америка Южная… Нет бы, наоборот! А то диктаторы сплошные. Спасибо, хоть колумбийских наркобаронов в друзья мне не сватаете.
— Надо будет, и с колумбийцами станешь дружить, Леша.
Да понимаю… Но я, собственно, о чем: рейтинг-то растет! Вот я какую-нибудь пакость сделаю, а он снова подскочит. Продлю я президентский срок, а все закричат: «Правильное решение!»
— Ну, что делать, Леша! Другого народа у меня для тебя нет. У нас один народ. Один народ. Вот этот. А насчет рейтинга ты особо не переживай. Не бывает гор без вершин. Он растет, растет, но, рано или поздно, через пик перевалит и уж тогда так обрушится, что во всем мире грохот будет слышен!
— Скорей бы уж. Сил моих уж нету боле.
— А ты крепись, Алексей! Бери пример хотя бы с дочери своего бывшего шефа питерского — с Клавдии Мурзик. Она-то какую ношу держит на своих хрупких девичьих плечах! И не жалуется, между прочим.
Клавдия Мурзик, помимо основной своей деятельности, тоже вела пару телевизионных проектов. Один — круглосуточное реалити-шоу «Вторая квартира» на канале «ПНМ». Шоу было организовано в рамках национального проекта повышения рождаемости. Между участниками шло соревнование: за каждый половой акт начислялось по два очка, за беременность — участнице пятьдесят очков, участнику двадцать пять. За благополучные роды матери двести очков, отцу сто. Шоу было рассчитано на двенадцать лет. У кого из участников по окончании этого срока окажется на счету больше очков, тот получит трехкомнатную квартиру. Другой проект Клавдии Мурзик шел на канале «А» и был затеян в качестве подготовки к худшему варианту развития событий, на случай, если избежать катастрофы, все же, не получится. Программа учила выживанию в первобытных условиях и называлась «Лузеры на острове».
— Да. Вы правы, Геннадий Ашотович, — сказал президент, — Что-то не ко времени я расклеился.
— Отдохнуть тебе надо… Ну ладно, бывай. На этом прощаюсь, а то мне еще к совещанию у Самой готовиться. В час дня всех собирает.
— Меня не приглашала?
— Да ты-то ей к чему?
Президент направился было к двери, но кое-что вспомнил и снова присел к столу.
— Что еще у тебя? — устало поинтересовался Вартанян.
— Да это… — президент замялся. — Мне тут патриарх говорит, мол, чем черт не шутит, спроси, вдруг Геннадий Ашотович дозволит?
— Мне уже не нравится это начало, — ухмыльнулся Вартанян, — Ну, не тяни, выкладывай, чем там у нашего патриарха «черт не шутит»?
— Да хотим концертик один устроить в храме Христа Спасителя… Можно?
— Смотря, что за концертик.
— King Crimson хотим пригласить, — потупился президент.
Вартанян аж крякнул.
— Леша! Ну е-мое! Ты хоть сам понимаешь, о чем просишь? Ну какой может быть у тебя King Crimson? Ты б еще Пола Маккартни на Красную площадь пригласил! Или, прости господи, Deep Purple каких-нибудь. Пойми: не должен народ знать, что ты хорошую музыку ценишь! Тебе полагается перед лицом народа что-нибудь незамысловатое любить. Какой-нибудь, типа, ансамбль «Буэ» из Мытищ.
— Боже, это еще кто такие?
— А ты даже и не знаешь? Как же, неужели не слыхал?
«Медбрат, братишка, братишка медбрат,
Ты спирта, братан, не жалел для солдат…»
Ну а эту, про корову, уж наверняка слышал:
«Я с коровой в поле хожу.
Руку ей на вымя ложу.
Ах, Буренушка, попасись ишшо.
Отчего в России так хорошо?»
Что, и этого не слышал? Ну как же так, Леша? Надо тебе ближе быть к такому искусству. Глядишь, люди от тебя и отвернутся. Сначала интеллигенция, а за ней, со временем, и весь народ… Ну ладно, ступай.
— До свидания. А Самой от меня прошу нижайший поклон передать.
— Непременно.
Распрощавшись с президентом, Вартанян потребовал большую чашку черного кофе и погрузился в бумаги. От которых его через час с небольшим оторвал телефонный звонок. На проводе был старый приятель, тоже юморист, Васька Веселовский.
— Слушай, Гена, какой я эстрадный номер придумал! Это феерия! Это революция в разговорном жанре! Рассказать?
— Давай только если быстро. А то мне скоро к Самой на совещание выезжать.
— Я быстро! Слушай. Значит, представь: выхожу я к микрофону и начинаю: «Идет урок арифметики в американской школе». Публика, естественно, начинает хохотать. А я им, прикинь, строго так говорю: «Стоп! Пока не смейтесь!» Ну, тут они вообще ржать начинают в полный рост. Круто, а? Ну а я дальше: «Учитель спрашивает: — Джон, сколько будет дважды два?» Представляешь, как тут публика уже животики надрывает! А я подливаю масла в огонь: «Цыц! Пока еще не смейтесь! Еще рано!» У публики уже слезы на глазах. А я продолжаю: «Ученик Джон отвечает: — Дважды два будет пять!» Публика близка к истерике. Я кричу: «Цыц! Цыть!» Зал натурально бьется в истерике. И тут я выдаю соль шутки: «А учитель говорит: — Правильно, Джон. Садись, пять!» И публике: «Вот теперь — смейтесь!» И всех в зале накрывает уже не по- детски, до потери пульса, на несколько минут!
— Слушай, Вась, давно хотел тебя спросить… Ты вот этот свой вечный бред про Америку — от души или как?
— Да окстись, Гена! Какое там от души! Я Америку уважаю. Давно б туда уехал, да визы не дают, гады. И, главное, из-за чего? Из-за этих вот моих шуток! Какие же они, все-таки, тупые!
