— В чем дело? — спросил он очень кротко. — Почему вы мешаете мне отдыхать? Почему не даете ни минуты покоя ни днем, ни ночью?
Удивленно смотрели все на Башню, и никто не смог бы сказать, когда он появился на балконе, — этому не предшествовали ни звуки, ни движение, — но вот балкон открыт, и Саруман стоял у решетки, глядя на них сверху: старик в широком плаще, цвет которого трудно было определить, потому что при каждом движении он менялся. Лицо чародея было продолговатое, лоб высокий, глаза темные, глубоко посаженные, загадочные; в этот момент они казались печально-доброжелательными и немного усталыми. В седых волосах темные пряди — у висков и около рта в бороде.
— Похож и непохож, — пробормотал Гимли.
— Ну что ж, давайте побеседуем, — негромко продолжал голос. — Двоих из вас я знаю по именам. Гэндальфа знаю настолько хорошо, что не тешу себя надеждой, что он мог придти сюда за помощью или за советом. Но ты, Феоден, Повелитель Рубежного Края, слывешь благородным потомком отважных Королей племени Эорла. О, достойнейший сын трижды прославленного Фингла! Почему ты не пришел сюда раньше, как друг? Я от всей души хотел видеть своим гостем могущественного Короля Западных Земель, особенно в последнее время; хотел предостеречь от недобрых и неосторожных советчиков. Неужели поздно? Несмотря на зло, причиненное мне, к которому — увы! — рохирримы приложили руки, я готов спасти тебя. Ибо гибель неотвратимо ждет тебя на пути, который ты выбрал. Верь мне, только я могу тебе помочь.
Феоден открыл рот для ответа, но ничего не произнес, а вместо этого поднял глаза на склонившегося над ним Сарумана, затем перевел их на Гэндальфа. Похоже было, что Король в растерянности. Маг, наоборот, стоял неподвижно и невозмутимо, как камень, терпеливо ожидая вызова. Всадники задвигались в седлах, зашептались, одобряя речь Сарумана, потом снова затихли. Им сейчас казалось, что Гэндальф никогда не обращался к Королю так красиво и учтиво, что он с самого начала грубил Феодену. В их верные сердца закралась тень подозрения и вошел страх перед грозящей опасностью, перед тенью, в которой может погибнуть Рохан, и бороться с которой их толкает Гэндальф. А вот Саруман стоит у дверей, из которых светит луч надежды.
Наступило тяжелое молчание.
Его неожиданно прервал гном Гимли.
— Слова этого чародея надо понимать наоборот, — сказал он, сжимая топорище. — На языке Ортханка «помощь» означает «гибель», а спасти значит убить, это ясно. Но мы пришли не за подаянием.
— Спокойно, — произнес Саруман, и на мгновение голос его потерял ласковость, а в глазах сверкнули искры. — Я еще не к тебе обращаюсь, Гимли сын Глоина. Твоя страна далеко отсюда, и тебя мало касаются дела этой земли. Однако я знаю, что не по своей воле ты оказался втянутым в эти дела, и я не буду осуждать тебя за сыгранную в них роль; кстати, не сомневаюсь, что ты действовал мужественно. Сейчас, прошу тебя, не мешай мне говорить с Королем Рубежного Края, моим ближайшим соседом и до недавнего времени другом. Что же ты мне скажешь, Король Феоден? Хочешь ли ты мира между нами и всяческой поддержки, которую тебе может оказать моя мудрость и вековой опыт? Хочешь ли, чтобы мы вместе решили, как действовать дальше в эти грозные дни, как исправить причиненное друг другу зло и приложить все усилия, чтобы наши государства расцвели пышнее, чем когда бы то ни было?
Феоден по-прежнему не отвечал. Трудно было догадаться, что происходит в его душе, — борется он с гневом или с сомнениями? Вместо него откликнулся Эомер.
— Послушай меня, о Король, — сказал он. — Вот та самая опасность, о которой нас предупреждали. Неужели мы боролись и победили ради того, чтобы сейчас нам морочил головы старый лжец, смазавший ядовитый язык медом? Так бы говорил с собаками попавший в капкан волк, если бы умел. Какую помощь он может тебе предложить? Ему сейчас надо спасать свою шкуру. Неужели ты согласишься вести переговоры с мошенником и убийцей? Вспомни Феодреда, погибшего у Брода через Исену, и могилу Гамы в Теснине Хельма!
— Раз зашла речь о ядовитых языках, то что сказать про твой, змееныш? — сказал Саруман, и в его глазах еще ярче сверкнули злые искры. — Но не будем поддаваться гневу, — снова смягчил он голос. — Каждый играет свою роль, Эомер сын Эомунда. Тебе пристало носить оружие и применять его, и в этом деле ты заслуживаешь наивысших похвал. Убивай тех, кого твой господин считает врагами, и будь доволен. Не вмешивайся в политику, в которой ничего не понимаешь. Может быть, если ты сам станешь когда-нибудь Королем, ты поймешь, что Правитель должен быть особенно осторожным в выборе друзей. Не пристало вам легкомысленно отталкивать дружбу Сарумана и могущество Ортханка, даже если между нами и были в прошлом обиды, справедливые или выдуманные. Вы выиграли бой, но не войну, да и то с помощью союзников, на которых больше не сможете рассчитывать. Кто знает, не подступит ли Тень Леса к вашему порогу в ближайшем будущем? Лес капризен и неразумен и людей вообще не любит.
Неужели ты назовешь меня убийцей, Король Рубежного Края, только за то, что в честном бою погибли твои мужественные воины? Раз ты начал войну, — напрасно, ибо я не хотел ее, — должны быть жертвы. Если ты при этом считаешь меня убийцей, то я отвечу, что та же печать лежит на всем роду Эорла. Разве этот род не вел войны, много войн, разве он не завоевывал тех, кто не хотел ему подчиниться? И разве не заключал мир с сильными противниками и не имел от этого выгоду? Еще раз спрашиваю тебя, Король Феоден: хочешь ли мира и моей дружбы? Это зависит только от тебя.
— Хочу мира, — сказал, наконец, сдавленным голосом Феоден, будто с усилием. Несколько всадников радостно вскрикнули. Но Король поднял руку, требуя тишины, и уже в полный голос продолжал: — Хочу мира, и будет у нас мир, когда мы разгромим тебя и сорвем замыслы твои и твоего мрачного хозяина, в руки которого ты хочешь нас выдать. Ты лжец, Саруман, ты отравитель сердец. Ты протягиваешь мне руку, но я вижу лишь злой и холодный коготь Мордорской лапы! Да будь ты в десять раз мудрее, и то не было бы у тебя права управлять мной и моим народом ради своей выгоды, как ты собираешься. Не была справедливой война, начатая тобой против меня; даже если бы ты захотел оправдать ее, как ты объяснишь пожары, в которых сгорели жилища жителей Западной Лощины, как оправдаешься за смерть убитых там детей? Твои палачи рубили уже мертвое тело Гамы у ворот Рогатой Башни. Будет у нас мир с тобой и с Ортханком, когда ты повиснешь на веревке в окне своей Башни на поживу собственным стервятникам! Вот тебе мой ответ от имени рода Эорла. Я лишь скромный потомок великих Королей, но я не буду лизать твою руку. Ищи себе слуг в другом месте. Боюсь, однако, что твой голос потерял чародейскую силу.
Всадники смотрели на Феодена, будто пробудившись от сна. После музыки слов Сарумана его голос заскрипел в их ушах, как карканье старого ворона. Но Саруман от ярости потерял самообладание. Он резко перегнулся через решетку, будто хотел ударить Короля Жезлом. Некоторым из присутствующих показалось, что они видят змею, готовую ужалить.
— Стервятники и веревка, говоришь? — зашипел Саруман так, что все вздрогнули, настолько неожиданной и страшной была в нем перемена. — Старик, впавший в детство! Что такое двор Эорла? Дымная лачуга, где бандиты и всякий сброд напиваются, как скоты, а их пащенки возятся на полу с псами! Это тебя веревка заждалась! Но петля уже затягивается; ее долго готовили, в конце концов она тебя крепко сдавит! Будешь висеть, раз напрашиваешься… — По мере того, как он говорил, голос его снова становился мягче, видно, он сумел овладеть собой. — Не знаю, зачем я так долго тебя переубеждаю и трачу на тебя столько терпения. Нет у меня надобности ни в тебе, Феоден-коневод, ни в твоей банде, которая умеет так же быстро отступать, как и скакать вперед. Много лет назад я предлагал Рохану образовать общее с моим государство, даровать тебе то, на что не хватит у тебя ни заслуг, ни ума. Сейчас снова предложил, чтобы твои подданные, которых ты ведешь к гибели, ясно поняли, перед какими двумя дорогами ты стоишь на перепутье и какой неверный выбор делаешь. Ты же мне отвечаешь бахвальством и клеветой. Будь по- твоему. Возвращайся к своим хлевам!
А ты, Гэндальф! Обидно мне за тебя, больно за твое унижение. Как ты терпишь этот сброд? Ты ведь горд, Гэндальф, и тебе есть чем гордиться, ибо замыслы твои благородны, взгляд проникает глубоко, и ты дальновиден. Хочешь услышать мой совет?
Гэндальф вздрогнул и поднял глаза.
— Хочешь что-нибудь добавить к нашему последнему разговору? — спросил он. — Или взять назад часть сказанного тогда?
Саруман молчал.
— Взять назад? — повторил он, будто раздумывая в удивлении. — Взять назад… Я пытался дать тебе
