— Эй, а что ты там делаешь? — крикнул Сэм, потому что от одного вида Голлума в нем снова проснулось недоверие.
— Смеагол голодный, — сказал Голлум. — Скоро вернется.
— Сейчас же возвращайся! — крикнул Сэм. — Эй, иди назад!
Но Голлум уже исчез. Крики Сэма разбудили Фродо. Он сел, протирая глаза.
— Что случилось? — спросил он. — Ты чего кричишь? Который час?
— Не знаю, — ответил Сэм. — Кажется, солнце зашло. А он ушел. Сказал — голодный.
— Не огорчайся, — сказал Фродо. — Тут уж ничего не поделаешь. Он вернется, вот увидишь. Клятва на некоторое время его связала. И не захочет он уходить от своего Сокровища.
Фродо совершенно не беспокоило то, что оба они спали, как сурки, рядом с голодным и свободным Голлумом.
— Нечего вспоминать прозвища, которыми награждал тебя Дед Гэмджи, — произнес Фродо, заметив, что Сэм открыл рот. — Ты очень устал, и все хорошо кончилось. Пока мы оба отдохнули, а впереди плохая дорога, самая трудная из всех.
— Я думаю, как нам дальше быть с едой, — сказал Сэм. — Сколько времени понадобится, чтобы довести Дело до конца? И что потом? Дорожные сухари эльфов, конечно, очень питательны, но если правду сказать, на ногах они держат, а живота не наполняют, во всяком случае, моего, без обиды будет сказано для тех, кто их пек. Кроме того, запасы-то наши тают. Я думаю, что их хватит недели на три, не больше, и то если реже жевать и крепче пояса затягивать.
— Я не знаю, сколько времени нам понадобится, чтобы, как ты говоришь, довести Дело до… до конца, — ответил Фродо. — Мы слишком долго канителились в горах. Но Сэмми, милый мой, дорогой хоббит, лучший из друзей, я не думаю, что нам стоит беспокоиться о том, что будет потом! У нас вообще не так уж много надежды на то, что мы кончим наше Дело. Если даже это нам удастся, кто знает, как оно получится? Представь, что Единое гибнет в пламени, а мы остаемся у Большого Огня? Скажи, Сэм, понадобится нам тогда хлеб? Думаю, что нет. Сейчас главное — сохранить силы, чтобы добраться до Роковой Горы, — вот все, что мы можем сделать. Но и это много, боюсь, что для нас это слишком много, и я не справлюсь.
Сэм молча кивнул. Он взял руку Фродо, наклонился над ней, но не поцеловал, а только расплакался. Потом отвернулся, утер нос рукавом, встал, прошел несколько шагов, попытался посвистеть, у него это не получилось, и он стал повторять:
— Куда это колченогий запропастился? Куда…
Голлум, наконец, вернулся, подошел так тихо, что его заметили, когда он уже стоял перед ними. Пальцы и губы у него были в грязи. Он еще пускал слюни и что-то дожевывал, а что — хоббиты спрашивать не стали, и думать об этом было противно.
«Змеи какие-нибудь, черви или другая болотная пакость, — решил Сэм. — Брр, мерзость. Несчастная тварь».
Голлум ничего не сказал, пока не напился воды и не умылся в ручье. Потом подошел к хоббитам, облизывая губы.
— Теперь лучше, — сообщил он. — Вы уже выспались? Готовы в путь? Хорошие хоббиты, вкусно спали. Доверяете Смеаголу, правда? Это хорошо, это очень хорошо!
Следующий их переход не отличался от предыдущего. Овраг становился все более пологим и сбегал вниз. Дно его было уже не сплошь каменистым, стены превратились в земляные валы, овраг все время вился и поворачивал то в одну, то в другую сторону.
Ночь кончалась, но тучи плотно закрывали луну и звезды, и рассвет только угадывался, когда в холодный предутренний час они вышли к концу оврага. Берега ручья здесь поднялись двумя поросшими мохом валами. Ручей перекатывался через последний плоский камень и с бульканьем вливался в бурое болото. Сухая трава по его берегу, еле различимая в полутьме, качалась и шелестела, хотя ветра путники не чувствовали.
Перед ними, вправо и влево, сколько видел глаз, в мутном тумане на юг и на восток тянулись болота: топи и трясины. Над черной зловонной жижей курился пар. Стоячий воздух был насыщен удушливым смрадом. Далеко на юге вырисовывались мрачные горные хребты Мордора, казавшиеся отсюда черным нагромождением рваных туч над окутанным туманом унылым бурым морем.
Теперь хоббиты полностью отдались на милость или немилость Голлума. Глядя на бесконечные болота в мутном предутреннем свете, они не знали и не могли догадаться, что находятся на их северном краю, что почти все они тянутся отсюда строго на юг, и что их можно было, слегка удлинив путь, обогнуть с востока, дойдя по твердой земле до бесплодной равнины Дагорлад, где перед воротами Мордора некогда разыгралась великая битва. Правда, те дороги тоже обещали мало хорошего, спрятаться на них было бы негде, они все шли по открытой каменистой равнине, где перекрещивались пути орков и солдат вражьих армий. Даже Лориэнские плащи вряд ли помогли бы хоббитам пройти там незамеченными.
— Куда теперь, Смеагол? — спросил Фродо. — Неужели надо лезть прямо в эти вонючие болота?
— Не надо, — ответил Голлум. — Не надо, если хоббиты хотят скорее дойти до темных гор и скорее встретиться с Ним. Можно немного пойти назад, немного вокруг, — он показал тонкой рукой на север и восток, — там твердая холодная дорога прямо к воротам. Там много слуг высматривают гостей, да-да, их встречают и провожают прямо к Нему. Да, да. Глаз всегда стережет ту дорогу. Давно-давно там поймали Смеагола, — Голлум задрожал. — Но с тех пор Смеагол не тратил времени зря, он не ленился, нет, глаза работали, ноги работали, нос работал. Я сейчас знаю другие дороги. Труднее, дальше, идти надо медленно, но лучше, если мы не хотим, чтобы Он нас увидел. Идите за Смеаголом: он поведет вас через болота, через туман, через хороший густой туман. Идите за Смеаголом осторожно, и, может быть, вы зайдете далеко, очень далеко, прежде, чем Он вас поймает.
День вставал хмурый, утро было безветренное, над топями клубились тяжелые туманы. Ни один луч солнца не пробивался сквозь низкие тучи, и Голлум требовал выходить сейчас же, не тратя ни минуты. Поэтому привал путники сделали совсем короткий, после чего вступили в хмурый, молчаливый, темный и сырой мир, сразу потеряв из виду и горы, с которых только что сошли, и горы, к которым стремились, и вообще все. Шли очень тихо, гуськом: первым Голлум, за ним Сэм, потом Фродо.
Фродо, казалось, устал больше всех, и хотя двигались они медленно, часто отставал. Но хоббиты были рады, что местность, которая издали казалась одной сплошной трясиной, на самом деле представляла собой долину, покрытую густой сетью разлившихся луж, топкой грязи и болот, среди которых зоркий глаз и проворные ноги все-таки могли найти тропу. У Голлума явно были зоркие глаза и быстрые ноги, и он ими умел пользоваться. Но и ему приходилось туго. Он то и дело поворачивал голову то влево, то вправо, принюхивался и что-то бормотал себе под нос. Иногда он поднимал руку, останавливал хоббитов, а сам шел вперед на четвереньках, щупая почву ногами и руками, или прислушивался, припадая ухом к земле.
Пейзаж был хмурым и однообразным. На всеми забытой гнилой пустоши еще продолжалась холодная, мокрая зима. Вместо настоящей зелени лишь бледные синеватые водоросли плавали поверх мутных стоячих вод. Кое-где во мгле вырисовывались космы увядшей травы и засохшие стебли тростника, как напоминание о давно забытом лете.
К полудню день немного прояснился, туман чуть поднялся и поредел. Где-то высоко над всей этой гнилью и туманами в светлом мире плыло золотое солнце, под ним сверкали белоснежные клубы облаков, а сюда вниз проникали только бледные бесцветные лучи, не дающие тепла. Но даже от такого света Голлум корчился и ежился. Он остановил хоббитов, и все трое, как маленькие затравленные зверьки, присели под бурой стеной камыша. Стояла тишина.
— Ни одной птички! — грустно заметил Сэм.
— Ни одной птички! — повторил Голлум, облизываясь. — Птички вкусные. Тут нет птичек. Червячки тут, змейки… много всяких ползучек живет. А птички не живут! — жалостно закончил он.
Сэм посмотрел на него с отвращением.
Кончался третий день их путешествия с Голлумом. Еще до того, как в горах удлинились вечерние тени, а в этом тумане теней не было, — они двинулись дальше. Шли почти без остановок, упорно стремясь вперед, останавливались редко и ненадолго, и то не на отдых, а по сигналу Голлума, который чем дальше,
