назгулов, страшнейший и опаснейший из слуг Саурона. Он покинул Ворота, но не бежал, а вознамерился переломить ход сражения.
Прорвавшись к дороге, что вела от Ворот к Реке, Тейоден, король Марки, свернул к городу, от которого его отделяло теперь не более мили, и слегка придержал коня, выискивая новых противников. Вокруг государя собрались его воины, в их числе и Дернхельм. Впереди, ближе к городским стенам, конники Эльфхельма уже крушили осадные машины, а тех, кто их охранял и обслуживал, загоняли в огненные рвы. Рохирримы овладели всей северной частью Пеленнора: становища орков пылали, а сами они искали спасения в бегстве к Реке. Но осада продолжалась, Ворота не были освобождены, а в южной части равнины стояли свежие, еще не вступавшие в бой Вражьи полчища. За дорогой собрались под своим знаменем основные силы харадримов. В растущем свете их вождь заметил вырвавшегося вперед короля Рохана и скомандовал атаку.
Засверкали выхваченные из ножен кривые мечи, и южане с дикими завываниями устремились вперед.
Это не осталось незамеченным. Тейоден развернул Снежногривого и помчался навстречу. Стремительно сближались два вождя и два знамени — алое полотнище с черным змеем Харада и белый конь Марки на зеленом поле. Две конные лавины с грохотом сшиблись, и харадримы на опыте познали, что в бою на копьях всадникам Рохана нет равных. Северян было мало, но харадская орда не устояла перед их яростным, как лесной пожар, натиском. Сразив копьем вражьего предводителя, Тейоден выхватил меч и одним взмахом рассек вражеского знаменосца вместе с древком его стяга. Черный змей упал на землю. Уцелевшие южане повернули вспять и обратились в бегство.
Но в тот самый миг, когда короля осияла величайшая слава, блеск его золотого щита внезапно потускнел. Занявшееся было утро смеркло, над полем сгустилась тень. Кони вскидывались на дыбы, сбрасывая седоков.
— Ко мне, Эйорлинги! — кричал Тейоден. — Воспряньте! Не бойтесь Тьмы!
Но и его конь вскинулся, захрапел и рухнул наземь, пронзенный черной стрелой. Падая, он подмял под себя короля.
На землю опускалась огромная, подобная туче тень. То было летающее чудовище, похожее на гигантскую птицу без перьев; крыльями твари служили огромные лапы с растянутыми между когтей кожистыми перепонками. Тварь омерзительно смердела. Последний выводок подобных страшилищ, населявших Средиземье в незапамятной древности и чудом переживший свое время, был найден Темным Властелином в потаенном горном гнездовье. Саурон откармливал детенышей падалью, пока они не превзошли размерами все крылатые создания, приручил их, а потом роздал своим слугам вместо коней.
Чудище спускалось все ниже и наконец с хриплым карканьем сложило перепончатые крылья и, выгнув голую змеиную шею, уселось прямо на труп Снежногривого.
На спине твари восседал огромный грозный всадник в черном плаще и стальной короне: меж короной и плащом не было ничего, кроме непроглядной тьмы и мертвенно светящихся глаз. Исчезнув от Ворот, предводитель назгулов вернулся на поле боя, дабы сеять смерть, обращая надежду в отчаяние, а победу в погибель. Оружием ему служила черная железная булава.
Все сопровождавшие Тейодена воины либо погибли, либо умчались прочь на обезумевших от страха конях. Но король не остался один. Рядом с ним был юный Дернхельм, чья преданность превозмогла страх. В глазах воителя стояли слезы, ибо своего государя он любил, как отца. Мерри тоже находился неподалеку. Когда пала тень, скакун Дернхельма сбросил обоих всадников и умчался прочь. Хоббит отполз на четвереньках в сторону и сжался в комок, от страха не смея даже открыть глаза.
«Встань, трус несчастный! — кричало его сердце. — Ты королевский оруженосец! Ты говорил Тейодену, что он будет твоим отцом!» Но леденящий ужас сковал волю, не позволяя даже пошевелиться.
И тут заговорил Дернхельм, голос которого до странности напомнил хоббиту другой, тоже знакомый.
— Прочь, мерзкий стервятник, гнусное отродье Тьмы! Оставь мертвых в покое!
Голос, исполненный могильного холода, ответил:
— Не становись между назгулом и его добычей. Он не убьет тебя, нет. Он унесет тебя в запредельный мрак, в узилище скорби, где плоть твоя будет пожрана, а ничтожный разум пребудет в подчинении Всевластного Ока.
Лязгнул выхваченный из ножен меч.
— Попробуй исполнить свои угрозы. А я, как смогу, попробую тебе помешать.
— Помешать мне? Глупец. Помешать мне не в силах ни один доблестный муж, никто из воителей.
И тут, к величайшему изумлению Мерри, Дернхельм рассмеялся. Смех его был подобен звону стали.
— Глупец ты, ибо имеешь дело вовсе не с мужем-воителем. Пред тобой женщина. Я Эйовин, дочь Эйомунда. Не становись между мною и моим родичем и государем. Не знаю, живой ты или только подобен живому, но если дерзнешь коснуться его — погибнешь окончательно!
Крылатая тварь злобно каркнула, но Кольценосец молчал, словно им внезапно овладело сомнение. Удивление заставило Мерри на миг позабыть о страхе, и хоббит открыл глаза. В нескольких шагах от него, распространяя вокруг себя Тьму сидело чудовище, над ним, подобно тени отчаяния, высился предводитель назгулов. А немного левее, лицом в его сторону, стоял тот, кого Мерри привык называть Дернхельмом. Но теперь шлем спал, и по плечам воина золотыми волнами струились длинные волосы. На щеках девы блистали слезы, однако взор ее серых глаз был непоколебимо тверд. Одной рукой она сжимала меч, другой держала щит, которым заслонялась от мертвящего взгляда своего врага. Да, то была Эйовин. Эйовин — она же Дернхельм! Хоббиту вспомнилось лицо юного воина, каким оно было при отъезде из горного убежища — лицо человека, оставившего надежду и ищущего смерти. Мерри проникся восхищением и состраданием, а эти чувства пробудили таящееся в сердце каждого хоббита мужество.
— Она не погибнет, — прошептал он, сжимая кулаки. — Такая красивая, грустная, одинокая… По крайней мере в этот грозный час…
Назгул не смотрел в его сторону, но все равно он не решался двинуться, боясь привлечь к себе губительный взгляд. Потом начал отползать в сторону, медленно, очень медленно. Черный главарь, терзаемый яростью и сомнением, полностью сосредоточился на стоявшей перед ним деве и не замечал хоббита, как не заметил бы копошащегося в пыли червя.
Внезапно чудище распростерло зловонные крылья, с криком взмыло в воздух и обрушилось на Эйовин, целя в нее клювом и когтистой лапой.
Дева Рохана не дрогнула — истинная дочь королей была тонкой и гибкой, но твердой, как клинок из закаленной стали. Она встретила нападение стремительным смертоносным ударом по вытянутой змеиной шее, и отсеченная голова упала на землю, как камень. В тот же миг Эйовин отскочила назад, и обезглавленная тварь, ломая кожистые крылья, рухнула наземь. Мрак развеялся, и золотые волосы зависли в лучах утреннего солнца.
Но перед девой уже выросла грозная, устрашающая фигура Черного Всадника. С яростным, непереносимым для слуха криком он обрушил на Эйовин черную булаву. Щит разлетелся вдребезги, державшая его рука сломалась, сама дева упала на колени. Назгул навис над ней, как туча, глаза его загорелись губительным огнем, булава взлетела, чтобы нанести последний удар, от которого не будет спасения.
Но неожиданно он отпрянул, взвыв словно от страшной боли, и его удар не достиг цели — булава обрушилась на землю. Подкравшись сзади, Мерри вонзил в него свой клинок, пробив черный плащ и попав в невидимую ногу ниже кольчуги.
— Эйовин! Эйовин! — кричал хоббит.
Слышала дева его зов или нет, но последним усилием она поднялась и вонзила меч в пустоту между короной и плащом. Клинок разлетелся на множество блистающих, как искры, осколков, со звоном покатилась по земле корона, а Эйовин упала ничком прямо на поверженного врага. Но плащ и кольчуга были пусты. Смятые и бесформенные лежали они на, земле. Истошный вопль пронзил воздух, истончаясь, взлетел к небесам и замер. И больше этого вопля не слыхали нигде и никогда.
Хоббит Мериадок стоял среди павших, моргая словно сова при дневном свете. Слезы ослепляли его,
