рассеянно заметил: — Ты снова вышиваешь.
— Да… — сказала Беатриса. — Куда она устроилась?
— Не знаю. Указан адрес в Альзергрунде.
— Но как она могла?
— Понятия не имею.
— Какая неблагодарность.
— Ужасно. Просто ужасно.
Шеллинг протянул руку к лампе.
— Тебе нужно включить свет, дорогая. Иначе ты перенапряжешь глаза, и у тебя заболит голова.
Затем, подойдя к камину, он бросил остаток сигары на потухшие угли.
— Она попросила прислать ее книги и быть особенно осторожными с микроскопом, но абсолютно ничего не сказала про свою одежду.
— Я попрошу Вильму и Альфреда все упаковать.
— Да, конечно.
Беатриса нервно работала иглой. Не поднимая головы, она сказала:
— А что Амелия пишет… о… — ее голос дрогнул. — Почему она так поступила?
Шеллинг шагнул вперед и протянул жене письмо. Беатриса энергично покачала головой, будто он предложил ей яд.
— Она ничего не объясняет, — ответил Шеллинг. Затем, сложив письмо и опустив его в карман, он добавил: — Я должен написать ее матери.
— Да, — взволнованно сказала Беатриса. — Сегодня же, а то она…
— Дорогая, — перебил ее Шеллинг. — Ты переутомилась, занимаясь с детьми. Тебе нужно отдохнуть и не волноваться больше.
Беатриса задышала чаще, а щеки ее вспыхнули.
— Девочка была очень нездорова, — мягко продолжал Шеллинг. — С самого начала. Что бы ни сказала бедная Амелия, очевидно, что это ее фантазии. Бред. Грета и Сэмьюэл так расстроятся. Мне их очень жаль. Я уверен, что врачи сделали все, что смогли, но… — Качая головой, он направился к двери. — Они не всесильны.
Вдруг Беатриса подалась вперед и схватила мужа за руку. Это было настолько неожиданно, что обычное спокойствие Шеллинга тут же пропало. Его правый глаз нервно задергался, а лицо вдруг вспыхнуло. И хотя рука его жены тряслась, она держала его довольно крепко.
— Хватит, — сказала она, с силой сжимая его руку и тяжело дыша. — Это должен быть последний раз. Я не могу… это… мы должны…
Шеллинг стал медленно высвобождать рукав. Жена некоторое время сопротивлялась, но потом выпустила его смокинг.
— Продолжай вышивать, — спокойно сказал он. — Очень красиво получается. Ты такая умница.
И он пошел к двери.
Беатриса услышала, как открылась и закрылась дверь в коридор. Закусив губу, она вернулась к работе, ее пальцы двигались с отчаянной быстротой.
69
В витрине мастерской в несколько рядов были выставлены семейные портреты: мужья с женами, матери с дочерьми, отцы с сыновьями. Молодожены смотрели в глаза друг другу, а дети — в кожаных брюках и холщовых передниках — стояли и сидели в разных позах на фоне покатых холмов и далеких гор. В верхнем ряду располагались знаменитые певцы: целый пантеон воинов и валькирий, потрясающих копьями теноров и грудастых сопрано, которые смотрели куда-то за пределы картины на пирующих богов и пламя апокалипсиса. В этой героической компании находился большой портрет мэра — элегантного мужчины в белой фетровой шляпе, опирающегося на трость и окруженного толпой восторженных поклонников.
Фон Булов прочитал объявление на двери. «Камера клуб» проводил выставку пейзажей господина Генриха Кюна (которого называли «изобретателем способа печати с помощью многоразовой резиновой печатной формы»).
— Выставка фотографий, — сказал фон Булов. — Что же будет дальше?
Хаусман посчитал, что благоразумнее промолчать.
Фон Булов толкнул дверь и позвонил в звонок. Мастерская походила на лес из штативов. Большинство из них были пусты, но на некоторых были закреплены камеры — большие деревянные ящики с длинной кожаной гармошкой. Низкая стеклянная коробка была забита цилиндрическими линзами, на каждой из которых висела этикетка с какими-то цифрами и бирка с ценой. В воздухе чувствовался какой-то неприятный запах, но фон Булов не мог распознать, что это. Такая смесь «ароматов» могла исходить от мастики для натирания полов и сыра.
Шторы за прилавком раздвинулись, и появился невысокий мужчина в рубашке. Он вытирал руки полотенцем. Его волосы были зачесаны назад, а ухоженная борода придавала ему сходство с парижанином.
— Доброе утро, господа. — Он помахал полотенцем в воздухе, разгоняя облако дыма, которое проникло в комнату вслед за ним. — Я прощу прощения — это последствия эксперимента с новым составом порошка для вспышки.
— Герр Йоли? — спросил фон Булов.
— Да.
— Фриц Йоли?
— Да.
— Меня зовут фон Булов, инспектор фон Булов, а это мой коллега, Хаусман.
Герр Йоли перевел взгляд с одного полицейского на другого и сдвинул брови.
— Чем могу помочь?
Фон Булов положил сверток на прилавок и развернул бумажную обертку.
— Вы узнаете эти снимки?
Йоли открыл коробку и, увидев первую же фотографию, вздрогнул. Потом он поднял голову и вопросительно посмотрел на инспектора, но не нашел ничего утешительного в невыразительных бесцветных глазах фон Булова.
— Да, — осторожно ответил он.
— Внутри была ваша карточка, — продолжал фон Булов. — Вы знаете, кто эта женщина?
— Да. Ее фамилия Лёвенштайн… — Йоли вытащил снимки из коробки и просмотрел их. Мечтательная улыбка смягчила его встревоженное выражение лица. — Такие лица не забываются, инспектор.
— Это вы их сделали?
— Около месяца назад, может, немного больше. А в чем дело? Она нарушила закон?
Герр Йоли положил фотографии обратно в коробку и снова вопросительно посмотрел на инспектора. Фон Булов ничего не ответил. Обеспокоенный его молчанием Йоли добавил:
— Она заплатила мне вперед, но так и не пришла за ними. Мой помощник отвез их по адресу, который она оставила. По-моему, это в Леопольдштадте.
— Они немного необычны, — заметил фон Булов. — Совсем не похожи на портреты в витрине.
— Верно. Я думаю, этот господин — жених фройляйн Левенштайн. Очевидно, он очень не любит, когда его фотографируют. Она хотела, чтобы я снял их вместе, но настаивала, что это должно быть сделано втайне от него. Взгляд со стороны, так сказать.
Фон Булов взял коробку и посмотрел на снимок, лежавший сверху.
— А как вам удалось сфотографировать их так, чтобы он ничего не заметил? Он же должен был видеть, как вы устанавливаете аппарат на штатив?
Герр Йоли улыбнулся.
— Ну что вы, я снимал не такой камерой, — он показал на большие деревянные ящики, — а одной их
