про это слышали и всё писали, писали на ходу в блокнотики, не глядя по сторонам. На мосту через Волхов Иван Никитич спросил:
— Может, вопросы появились? Не стесняйтесь, спрашивайте.
Учительница поинтересовалась:
— А новые храмы строят в Новгороде? Наш экскурсовод будто ждал этого вопроса:
— Новых — тысячи и тысячи. Вы спросите, где? Пока еще под землей. Но настанет час, поднимутся церкви, и расступятся тучи. Прислушайтесь, и если вы чисты перед Спасителем, то услышите колокольный звон оттуда, из-под земли.
— Иван Никитич, а к памятнику тысячелетия России пойдем?
Он сразу поскучнел:
— Не знаю, не знаю. Если время останется.
Времени не осталось, пора было обедать. За столом мы оказались рядом. Иван Никитич подозвал официантку.
— Собери мне, Любаша, пустые бутылки из-под фанты, мне для святой воды много тары надо.
— Иван Никитич, — спросила я, — где вы так загорели?
— Неделю как из Иерусалима вернулся, паломником по святым местам. Первый раз за границей, хотя двадцать лет оттрубил гидом в Интуристе. Вы подумайте: без визы, совершенно бесплатно прожить месяц на Святой Земле!
— Каким же образом?
— Промыслом Божиим, красавица. А вот вы, — он дотронулся до Олиного плеча, — уже приближаетесь, вам скоро откроется. Исповедуетесь?
Оля кивнула, собрала со стола хлебные крошки и положила их в рот. На прощание они обменялись адресами.
Назавтра автобус повез нас в Старую Руссу. Дело Ивана Никитича не пропало. Всюду на сиденьях лежало печатное слово: «Грехи России», «Мой путь к истине», «Христианину о компьютере».
Старая Русса показалась мне задумчивым тенистым садом. У заросшей реки Перерытицы — дом-музей Достоевского. На первом этаже тапочная и платный туалет, на втором — экспозиция. Подлинные только цилиндр и перчатка, а остальное — большой и малый кофр, свеча с нагаром — от чужих людей. Девушка, проводившая экскурсию, была еще молода и не вошла в роль какого-нибудь из персонажей Федора Михайловича, но неизбежное случится. Я давно сделала открытие: в музеях Достоевского работают Сонечки Мармеладовы и Настасьи Филипповны, тут или близкие слезы, или экзальтация.
Я замешкалась в тапочной и поспешила на второй этаж, но дорогу мне преградила музейная служительница:
— Какая главная книга мира?
Я остолбенела.
— Запомните: книга Иова многострадального. Об этом писал Федор Михайлович в письме к Аксакову.
В экспозиции все было как полагается: портреты детей и тещи (рисовал в прошлом году местный художник), любимая чашка писателя (копия), шляпная коробка (реконструкция). Смотрительницы сидели по комнатам типологически правильно: в кабинете писателя — суровая, с поджатыми губами, в детской — с лучистыми глазами, уютная.
После дома-музея нас привезли на курорт «Старая Русса», где грязями лечат все, особенно удачно — бесплодие. «Недавно одна женщина родила в шестьдесят лет. От араба. Мать и дитя чувствуют себя хорошо». Тут даже наш нелюдимый шофер встрепенулся: «А араб как себя чувствует?» Туристы засмеялись. От евангельских сюжетов люди приуныли, а тут отвели душу. Пошли анекдоты, но такие пошлые, что автобус быстро опустел. Группа не сплотилась, и по курорту отправились гулять, как и раньше, парами.
Мы с Ольгой спустились в парк. Сквозь кусты шиповника виднелись пруды с коричневой водой и кучи старой арматуры. Вокруг фонтана, бьющего соленой водой, сидели курортники.
— Садитесь. Место есть. — Женщина пересела на край скамейки. — По путевке приехали?
— Нет, мы из Питера, на экскурсию. Как вас тут лечат, как кормят?
— Кого лечат, кого калечат… А кормят неплохо, мне хватает. Вчера, например, на завтрак: ветчина нежирная, масло, хлеб, кофе с молоком, запеканка творожная. Обед: винегрет с селедкой, сельдь вычищенная (женщина провела руками по своим ребрам, показывая, где у селедки вынули кости), щи зеленые с яйцом, на второе тушеные овощи.
Мы уже шли к воротам, а курортница на скамейке продолжала:
— На полдник: курага припудренная, сок…
На стенде у выхода мы прочли план мероприятий на сегодня, 31 июня 2000 года:
17:00
а) Прогулка к быв. даче купца Егоркина;
б) Час песен.
20:00
Вам, любознательные: жены Иоанна IV Грозного.
— Оля, пошли на лекцию про жен, раз уж их утвердили. Заодно и с главным врачом познакомимся.
— Ты иди, а я в гостинице книгу почитаю.
Господи, что ни скажу, все не так. Про заграницу говорить нельзя: «Что я там забыла?» Про актеров тоже опасно: «Видеть их не могу. Особенно этого, в шляпе, с козлиным голосом». А уж про политиков… «Погубили, развалили. В какой замечательной стране мы жили!» Надо будет составить примерный перечень тем для разговоров и дать ей на утверждение.
Все-таки любопытно, как из бывшей задорной комсомолки получается церковная девушка. Ее сумрачная любовь к постам и крестным ходам разгоралась у меня на глазах. Мы лежали без сна на соседних койках. Я сделала последнюю попытку найти общую тему. Как я и догадывалась, ни Ветхого, ни Нового Завета она не знала, а когда я припирала ее к стенке, уворачивалась:
— Не надо демагогии.
Зато она была в курсе, где какая икона начала мироточить и кто на ее бывшей работе от этого исцелился.
— Чему ты улыбалась в музее Достоевского? Это не место для веселья.
Хватило и трех дней, чтобы стало ясно: вряд ли мы когда-нибудь захотим встречаться. А все равно хорошо, что поехали, не остались сидеть в четырех стенах.
Печорский монастырь нам показывал отец Николай, молодой человек со связкой ключей на поясе.
— У вас пещеры не оплачены. Ничего не знаю, настоятель в отпуске, без него никто не разрешит.
Наши зароптали, но, вспомнив, где находятся, притихли. Я смотрела на отца Николая: зачем он здесь? Не было на его лице умиротворения. Наверное, водить туристов по монастырю — его послушание, подвиг. Не хочется, а надо. Мы гуськом полезли по крутой лестнице наверх, на гору. Там был сад с кустами, усыпанными черной смородиной. Сверху были видны лес и овраги — все то же, что и пятьсот лет назад. В это время ударили в колокола. Двери церкви раскрылись, и оттуда стали выходить монахи, они шли в трапезную, парами. Последним шел старик, согнувшийся почти до земли.
— Там, внизу, наше подсобное хозяйство — коровки, овечки. Две лошадки есть. Сами косим, сами хлеб выпекаем.
— А ты в армии отслужил? — спросил один из наших.
— До армии сюда и не берут. Мы полностью с государством рассчитались, за нами долгов нет… Давайте спускаться.
Он хотел, чтобы мы поскорее ушли.
