одежды всех цветов радуги выдавали в прохожих людей богатых, обеспеченных.
— Все! — голос над ухом заставил меня подпрыгнуть на месте и схватиться за меч. Себастьян же стоял и по-прежнему невозмутимо читал свое письмо. Мне оставалось только позавидовать, как он умудрился при своем темпераменте сохранить сейчас хладнокровие. Потом я заметил, что его рука дрожит на рукояти меча и успокоился.
Разумеется это был Дитрих с его идиотским, особенным чувством юмора. Я был готов его за это убить. Себастьян усмехнулся, показывая, что по достоинству оценил шутку.
— А… Так долго? — наконец-то я смог выразить изумление его быстрым возвращением.
— Двор пуст, — он, наверное, ожидал что этого будет достаточно и мы поймем его с полуслова.
— А подробней?! Кто там, что там? Следы произошедшего или… Как это пустой?! — Себастьян недоуменно уставился на Штадена.
Дитрих пожал плечами, словно говоря нам, что он-то уж точно не имеет никакого отношения к произошедшему с подворьем:
— У дверей никого не было, я решил войти, — Себастьян схватился за голову, выражая свой ужас перед подобной глупостью. — Внутри все убрано, чисто. Никого нет, ни одного человека. Никаких личных вещей тоже нет. У меня сложилось впечатление, что здание двора кто-то выпотрошил до самой мелочи.
— Кто? — Они оба посмотрели на меня с изумлением. Я пояснил. — То есть, я имею в виду, кто мог это сделать?
Себастьян нетерпеливо дернул головой.
— Сейчас нам этого не выяснить. Я предлагаю пойти сейчас в какой-нибудь завалящийся трактир и дождаться наступления темноты. За подворьем наверняка наблюдают, поэтому будет лучше, если мы попытаемся замести следы. К тому же, там можно будет обсудить наши возможности и планы относительно того, что нам стоит предпринять.
— И перекусить, — добавил я. Дитрих с Себастьяном рассмеялись. — Только это должна быть спокойная, тихая таверна, где-нибудь на окраине города. И чтоб там было поменьше народу. А если и были, то трусливые бюргеры. Мы ведь собираемся отдохнуть, не так ли?
— Идемте, я знаю одну такую подходящую таверну, — сказал фон Вормсвирген.
Мы с Дитрихом переглянулись, стараясь улыбаться незаметно для Себастьяна, и последовали за ним.
Трактир, куда привел нас Себастьян, назывался «Пес войны». Название внушало нам опасения — судя по нему, в таверне должно было собираться всякое отребье, вроде наемников, солдат и прочих авантюристов, которых стало так много в последние годы.
Обо всем этом я немедленно сообщил друзьям. Себастьян ободряюще похлопал меня по плечу:
— Бывает и хуже! Но здесь мы точно в безопасности.
Огромная общая зала таверны была заполнена людьми. В подтверждение моих опасений, собравшиеся здесь люди были те самые наемники, солдаты и прочие авантюристы, о которых я говорил. В «Псе войны» были, наверное, представители всех национальностей, которые только воюют в Европе. За той частью стола, что была ближе к выходу, испанец и двое голландцев о чем-то весьма миролюбиво спорили. В их разговор вмешивались сидящие по соседству англичане, швейцарцы, французы, немцы, поляки. Здесь были даже двое шведов и норвежец, сидевшие особняком. Никто из них не испытывал никакой национальной или религиозной ненависти друг к другу, по крайней мере в пределах этого трактира.
Дитрих, вошедший первым, остановился и окинул таверну тяжелым взглядом. Себастьян легонько ткнул его в спину кулаком:
— За такие шутки здесь можно и поплатиться жизнью, — тихо прошипел он ему над ухом, благо был выше его на добрых полголовы. — Это не Любек и здесь нет твоей роты. Иди, займи какое-нибудь место за столом.
Дитрих двинулся вперед, дав нам возможность наконец-то войти в трактир. Сам Себастьян прямиком направился к трактирщику, хозяйничавшему около вертела, на котором чадил очередной ужин для одного из посетителей.
Столы, занимавшие почти всю залу, были составлены в форме перевернутой буквы «U». У одной из ножек этой буквы, дальней от нас, располагался очаг. Поодаль от него была дверь, которая вела в комнату трактирщика, в кухни и к лестнице на второй этаж, где обычно находятся комнаты постояльцев.
После чистого воздуха улиц от висевшего над залом плотного облака чада першило в горле и хотелось чихать. У меня даже выступили слезы — в дыме явственно чувствовались запахи пережаренного мяса, лука, вина, пива, блевотины и человеческого пота; последнего больше всего.
Дитрих, все еще изображающий сурового парня (а вообще-то он такой и есть), величественно дошел до свободного места рядом с очагом и уселся там. Мне пришлось сесть между ним и каким-то огромным поляком, уже совершенно пьяным. Он тупо смотрел в пустую кружку и о чем-то говорил сам с собой. Из-за долгого отсутствия практики и неразборчивости речи, его совершенно нельзя было понять. Пахло от него чесноком, соленой рыбой и пивом. Его некогда зеленая рубашка превратилась теперь в рваное, запачканное рвотой и едой, истертое серое тряпье. Обнаженная сабля с изогнутым длинным клинком составляла, как я решил, его единственное достояние. Ножны он, судя по всему, пропил.
Вернулся Себастьян и, как я и ожидал, уселся между мной и Дитрихом, не обратив внимания на мой шутливо-злобный взгляд.
— Все идет просто отлично. Много не пейте, здесь крепкое пиво. Когда я вернусь…
— Когда ты что?! — переспросил я.
— Мне следует нанести визиты некоторым своим знакомым. Они должны иметь какую-то информацию о ганзейском посольстве, они… — поймав непонятливый взгляд Дитриха, он мгновенно сменил тон на более серьезный. — Они надежные люди, насколько это возможно. Поскольку я сейчас уйду, вам придется сидеть здесь и соблюдать осторожность, чтобы сохранить себя в целости и добром здравии. Возможно ночью нам придется посетить двор.
Он хлопнул нас по плечам, вставая, затем дошел до выхода и покинул трактир. Мы с Дитрихом переглянулись, более обрадованные, чем удивленные.
— Помнится, лет так десять назад… — он не договорил.
— Да, узнаю привычного мне Себастьяна, — откликнулся я.
Еще пару минут мы поговорили ни о чем, потом оба погрузились в свои мысли. В трактире появлялись новые посетители, кто-то уходил. Мы были свидетелями нескольких радостных встреч старых знакомых и одной стычки между не поделившими что-то свое французами.
Я прикидывал как можно использовать те нехитрые фокусы, имеющиеся у меня в запасе. Во-первых — кольцо, которое позволит мне сделаться невидимым для простых людей. Недолго, самое большое на полчаса. С предметом этим была связана забавная история: его создание было совершеннейшей случайностью. Оставалось жалеть, что кольцо действовало всего один раз, а потом теряло свою силу. Были у меня еще амулет, который будучи переломленным пополам некоторое время отводил от меня вражеские удары (от огнестрельного оружия к сожалению он не защищал), и свиток. Если его сжечь, произнося слова заклинания, то первому человеку, взгляд которого встретишь, можно будет внушить любые мысли или заставить его сделать то, что хочу я.
Совсем уж бесполезные сейчас вещи — нательный крестик, защищающий от порчи, или сухие концентраты, позволяющие делать различные эликсиры — в расчет не брались. Но оставалось еще ЭТО. Свой главный фокус я использовать не намеревался: слишком редкая, дорогая вещь.
Сидящий рядом со мной поляк уснул, уткнувшись лицом в стол. Меня радовало то, что он не храпел. Может умер — например, его стошнило и здоровяк просто захлебнулся. Потом мои мысли как всегда перескочили на семейство фон Эрбах-Гратц и я погрустнел.
Спустя часа полтора, ближе к вечеру, народу в трактире прибыло и в зале стало гораздо шумней. Трактирщик не поспевал готовить для всех, поэтому среди посетителей возникали ссоры за место в очереди. Между желающими чуть раньше получить свой обед дело несколько раз доходило до драки. Остальные не спешили ввязываться в бой, если их самих не трогали. Пострадавших оставляли лежать там, где они падали. Или, если лежали на прохожем месте, оттаскивали под лавку. Потом они приходили в себя и, как ни в чем не бывало, продолжали пить пиво или вино, которое разносили две служанки. Они были страшные, как смертный грех, но единственные женщины в этом заведении, а поэтому пользовались большим спросом. На моих глазах два неаполитанца, пришедших в трактир вместе, набили друг другу морду за право уединиться с одной из девок под лестницей.
Со времени ухода Себастьяна прошло около двух часов. Мы успели поесть, кормили здесь не так уж и плохо, и опустошили глиняный кувшин с пивом. К этому моменту вернулся Себастьян.
— Дела не так плохи, как можно было подумать. Мне посчастливилось кое-что разузнать. Нам нужно будет встретиться с одним господином, который поведает нам все, что знает о произошедшем в ганзейском дворе, — фон Вормсвирген не садился на лавку, а стоял наклонившись к нам, чтобы можно было тихо говорить.
Пинок сзади заставил его ткнуться головой в тарелку, на которой грудой были сложены кости — остаток нашего с Дитрихом обеда. Кое-кто из посетителей расхохотались. Правда, негромко, да и смешки сразу стихли. Себастьян, красный от возмущения, оттолкнулся от стола и развернулся к обидчику. Мы продолжали сидеть на своих местах.
Перед Себастьяном стоял невысокий голландец, богато одетый, и тоже не безоружный — на боку его в кожаной перевязи висел меч. Был он невообразимо пьян, его даже покачивало из стороны в сторону. За спиной обидчика маячила троица его дружков — может, сынки богатых семей, ищущие себе развлечений в подобных местах. По крайней мере, для здешнего места они выглядели совсем неподходящими посетителями.
— Соблаговолите дать объяснений сейчас сами, сударь, если не желаете, чтобы вас заставили это сделать позже!
Себастьян не обнажал оружия, намереваясь словесно задавить обидчика, используя несколько имен знатных людей, с которыми был знаком в Амстердаме. Голландец воспринял это как признак слабости и выхватил меч из перевязи.
— Да ты, собака, знаешь, кто я? Да я!.. — он нанес удар, от которого достающий свою шпагу Себастьян ушел плавным движением. Следующий удар фон Вормсвирген слил по клинку в сторону, оказался справа от противника и нанес свой. Лезвие вонзилось в левую ногу голландца, раздробив коленную чашечку. Он упал на колени, одной рукой зажимая рану, а в другой сжимая меч, которым пытался прикрыться от удара сверху. Себастьян пнул его носком сапога в солнечное сплетение — противник упал на пол, уткнувшись лицом в доски. Он пытался что-то сказать, но не мог, и только хрипел.
Я выхватил меч и бросился на помощь Себастьяну, к которому опасливо приближались еще двое голландцев. Четвертый стоял за их спинами и возился с чем-то, висящим на его поясе. Они были вовсе не так пьяны, как хотели казатья.
Из-за моей спины грянул пистолетный выстрел. Дитрих застрелил одного из тех двоих, что собирались наброситься на Себастьяна. Голландец, стоявший поодаль, поднял руку — в ней тоже был пистолет. Он выстрелил в меня, но промахнулся. Пуля просвистела почти над самым моим ухом и вонзилась в тело спящего поляка. Дико всхрапнув и дернув руками, как марионетка, здоровяк сполз на пол, так и не проснувшись.
Я нанес удар, стараясь попасть по руке амстердамца, которому теперь приходилось биться со мной и Себастьяном одновременно. Он отбил его, стараясь уйти из-под удара фон Вормсвиргена.
Дитрих разрядил второй пистолет, но, очевидно, промахнулся. Я краем глаза заметил, как он выхватил свой меч и перелез через лавку, направляясь к оставшемуся голландцу с пистолетом.
Нашему противнику было не до нападения, он отступал, стараясь не позволить нам атаковать его одновременно. Себастьян нанес очередной удар, от которого голландец уклонился. Но сделал это неудачно — мой клинок рассек его руку чуть ниже локтя и он выронил оружие. В тот же момент фон Вормсвирген завершил свой выпад и его шпага вонзилась в грудь противника на ладонь ниже сердца. Он согнулся пополам, харкая кровью. Я ударил его навершием меча по темечку и голландец мешком осел на пол.
Обернувшись к Дитриху, мы застали его стоящим перед последним из нападающих. Тот медленно пятился назад, выставив вперед руки. Его меч лежал на полу: Дитрих знал пару приемов, позволяющих обезоружить противника, не убивая его. Правый рукав рубахи Дитриха был распорот, запачканный кровью.
Я оперся на стол, пытаясь восстановить дыхание. Рядом стояли Себастьян и Штаден. Им пришлось хуже — пришлось пережить схватку лицом к лицу с противником, полностью выложиться в бою за свою жизнь. Оглядевшись, я увидел, что убит только один из обидчиков Себастьяна. Тот самый, в которого Дитрих попал из пистолета. Остальные вроде были живы, по крайней мере — пока. Я хотел было пойти осмотреть их, но подумал и решил, что оно того не стоит.
На Страшном Суде мне наверняка зачтутся благие помыслы о ближнем. У Себастьяна с Дитрихом даже и не появилось подобной мысли.
