Приказала Бенкендорфу послать тебе через Ростовцева Евангелия.
Элла посидит у меня от 11 3/4 до 31/2, а затем поедет в город к акафисту и всенощной перед завтрашним освящением, — обедает она в Аничкове. — А у меня в 11 час. будет дантист.
Его рукапоправилась, — у него 36,6 — он веселенький.
Все мои мысли и горячие молитвы сопутствуют тебе постоянно. — Мне так недостает тебя, мой дорогой, — жажду твоих нежных ласк! Ну, вот Ортипо вскочил ко мне на постель. Татьяна пошла в лазарет. Анастасия была у дантиста. – Лео[568] все еще жив. Ему, бедняге, то хуже, то лучше.
Я поцеловала один из наших розовых цветков и кладу его в это письмо. Сейчас мне надо вставать — такая скука! — и кончать письмо.
До свидания, душка, благословляю тебя и целую без конца.
Навсегда, муженек милый,
Твоя.
Царское Село. 15 декабря 1915 г.
Мой родной, милый душка,
Все мои мысли с тобою — как-то у вас там все? У нас опять 20 градусов мороза и чудная солнечная погода. С утра такая суета — бесчисленные хлопоты о подарках к Рождеству для раненых и персонала лазаретов. Их число все увеличивается: 900 Евангелий, иконок и открыток-фотографий отправлены Кире. Видела Эллу лишь на секунду в 9 час., до того, как она умчалась в церковь, — теперь уже 1 час, а она еще не вернулась из города.
Я была целый час у дантиста. Сердце у меня сегодня опять расширено. Бэби спал до 11 час. Он здоров, хотя еще простужен. Софи Ферзен [569] была у меня вчера, просидела почти 2 часа, и мы с ней очень хорошо поговорили — она такая симпатичная и добрая женщина.
Пересылаю тебе прошение от невестки кн. Юрьевского. Это не хорошая личность — поступи, как хочешь. Графиня Ребиндер написала Ане из Харькова, что ее брат Кутайсов[570] там узнал о своем новом назначении: “сначала он и верить не хотел в свое счастье, а теперь горит желанием показать, что он достоин носить вензеля возлюбленного монарха, готов отдать ему все свои силы, всю свою жизнь”. Она пишет, что он стал совсем другим человеком. Бог тебя вознаградит за то, что ты для него сделал, мой дорогой!
Как я рада, что ты повидался с Ксенией!
Аня горячо тебя целует. Она в час уехала в город и ночует там.
Надо отправлять письмо.
Крещу тебя и целую нежно, горячо, страстно.
Твоя маленькая
Солнышко.
Царское Село. 16 декабря 1915 г.
Мой родной душка,
Я была счастлива получить вчера вечером твою телеграмму из Подволочиска и узнать, что все сошло так удачно. Наш Друг опять молился и благословил тебя издали. Н.П. телеграфировал после 4-х, что ты ему после смотра дал повышение и что он был очень счастлив, — я рада, что ты видел его во главе батальона.
Мы заставили Бэби рассказать Элле все про Волочиск и про княг. Волконскую, а также про твои смотры там, — он сделал это очень хорошо, весьма подробно. Элла была там в прошлом году осенью. Настроение у нее и вид великолепны. Она спокойна и естественна. Конечно, она должна каждое утро мчаться в город и кроме того принимает здесь. Она уезжает завтра вечером, — сегодня я с нею и Струковым[571] пойду осматривать фарфор и рисунки с фабрики.
Опять 26 градусов мороза, — так что это и мое расширенное сердце заставляют меня спокойно сидеть дома. Аня была вчера у митрополита. Наш Друг тоже, — они очень хорошо поговорили; затем он угостил их завтраком. Гр. был на почетном месте. Он относился к Гр. с замечательным уважением и был под глубоким впечатлением от всех Его слов.
Только 5 дней, как ты уехал, а мне это кажется уже бесконечно долго. О, мой дорогой, Бэби и я уже представляем себе твое одиночество в ставке, и это наводит на нас такую грусть — очень не надо, по-моему, мой бесценный ангел!
Сейчас я должна одеться и идти к дантисту, после чего кончу это письмо.
Вот я и наверху. Он работает над моим зубом (фальшивым).
Мы говорили о большой военной санатории, которая достраивается на твои средства. Он слышал, что Ялтинское временное общество (которое поддерживается Союзом Городов) хочет, чтобы ты передал ее им. Он находит, что это принципиально неправильно (он сам член этого общества). Поэтому я предупреждаю тебя, чтоб ты не соглашался, если получишь такое ходатайство, — обсуди это со мной, пожалуйста, по возвращении. Санатория нужна для туберкулезных. Они должны быть изолированы, а для них не находится места в Ялте — значит, она должна быть твоей.
Теперь я сижу рядом с постелью Алексея, который тебе пишет. П.В.П.[572] наблюдает за тем, как он пишет. Джой спит на полу. Солнце ярко светит.
Я даю Элле с собой икону св. Николая для передачи кн. Ширинскому Шахматову[573] от тебя, в благодарность за его труды, — он болен и не мог присутствовать при освящении храма.
Боюсь, что мое письмо очень скучно, но ничего нет интересного. Теперь пора идти вниз к завтраку.
До свидания, мой любимый друг. Тебе будет грустно без малютки в пустом доме в ставке, бедный мой дружок!
Да поможет тебе Господь, дорогой!
Осыпаю тебя самыми нежными, горячими поцелуями и благословляю.
Навсегда твоя старая
Женушка.
Царское Село. 17 декабря 1915 г.
Мой родной душка,
Опять нет времени написать тебе подлиннее. Я должна была прочитать кучу докладов, в 10 1/2 идти к дантисту, затем будет Вильчковский с докладом, вечером Хвостов, не знаю, зачем, и сердце мое более расширено и болит, а мне следовало бы соблюдать покой.
22 градуса мороза. Посылаю тебе бумагу, которую Элла привезла из Курска. Она думала, что ты, может быть, кого-нибудь пошлешь туда с медалями. Другая бумага должна напомнить тебе, кому послать поздравительные телеграммы к Рождеству, — мне нет смысла их посылать, так как мы не вместе. Бэби надеется встать завтра, если температура будет сегодня нормальной. Простуда бросилась на желудок, и он должен держаться диеты. Элла уезжает сегодня вечером, так как у нее много дела. Ее пребывание у нас было очень уютно, тихо и мило. Я думаю, она у нас отдохнула.
А. получила телеграмму от Н.П., что он 20 приезжает из Киева, — нет, не так, он 20-го думает выехать. Но почему телеграмма из Киева, и он пишет “не хорошо”? Может быть, он простудился? — очень неясно. Наши мысли все “там” — как-то у вас там все подвигается? Твое одинокое прибытие в пустой дом меня печалит, да поможет тебе Бог!
Благословляю и нежно целую без конца.
Твоя старая
Женушка.
Извини за короткое письмо, но совсем нет времени писать. Когда Элла уедет и покончу с дантистом, буду свободнее. Самое хлопотливое время — перед Рождеством, которое наступает через неделю.
Как поживает старик?
Ц. ставка. 17 декабря 1915 г.
Моя душка Солнышко,
Опять я здесь и полон самых ярких впечатлений. Прежде всего, самое нежное спасибо за твои четыре милых письма: два я получил в пути, а два — по прибытии сюда.
Ксения и Ольга целуют тебя, мы провели два приятных часа в поезде, Сандро также. В ту самую ночь совсем потеплело, я открыл окно в твоем купе и двери в мое, — так что спал хорошо. 15-го встал рано, потому что в 8.30 начинался первый смотр — 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. Погода была чудная, совершенно как у нас в апреле весною; только на полях и дорогах была страшная грязь. Велико было мое счастье видеть дорогие полки, которых я не видел с самого начала войны! Были тут также два казачьих полка и три конных батареи, и все прошли очень хорошо. Я пригласил всех командиров в поезд и накормил их на пути в Волочиск. Среди них были также Дмитрий и Линевич[574], который чувствует себя гораздо лучше, по его словам.
В Волоч. — совсем близко к поезду — состоялся второй смотр — 3-й гвард. дивизии (Варшавской). Наши стрелки, распухшие в целую дивизию, прекрасная бат. Гвард. Экип., саперы и их артиллерия. Вид у войск был блестящий. Они не проходили маршем из-за глубокой и густой грязи — они растеряли бы сапоги на моих глазах. Генералы, Кирилл и Н.П. завтракали в моем поезде, — после чего я произвел его. Потом мы передвинулись на австрийскую территорию. В трех верстах от станции Подволочиск состоялся последний смотр, который начался в 3.30, потому что я задержался на предыдущих парадах. Здесь находились 1-я и 2-я гвард. пех. дивизии с их артиллерией. Уже темнело, так что я тоже дважды проехал вдоль рядов снаружи и внутри, после чего Шавельский отслужил молебен в центре огромного каре, в полной темноте. Сев в мотор, я прокричал войскам “прощайте”, и на невидимом поле поднялся страшный рев, провожавший меня до поезда. Здесь последняя партия явилась к обеду. В этот день я осмотрел 84000 солдат — одних только гвардейцев — и накормил 105 командиров!
Увы, я должен кончить!
Благослови Бог тебя и дорогих детей! Скажи Крошке, что я страшно скучаю по нем.
Прими нежные поцелуи от
Ники.
