– Что я зову вас миссис Бидли, это слишком длинно и неудобно. И что из-за вас я чувствую себя как молодой жеребец, «старушка» вроде тоже не подходит, а?
– Мое имя Хагита.
– Хагита? Не думаете, что такое имя можно использовать как запасное?
Миссис Би шлепнула его, но Мери обхватил руками внушительную талию и сжал ее.
– А теперь как насчет объединения имен, чтобы я назвал вас миссис Мериуэзер?
Он снова поцеловал ее, и долгое время никто из них вообще не употреблял никаких имен.
Конечно, Мериуэзер должен был ехать в Лондон, он не мог игнорировать предупреждение своего большого пальца. Но миссис Бидли не хотела, чтобы он уезжал один в такое опасное путешествие. Она настояла, что тоже поедет – на случай если будет нужна мисс Жак. Честно говоря, Мериуэзеру и самому не хотелось покидать миссис Би, когда оказалось, что губы у нее мягкие, как ее внушительные бедра.
И сладкие, как пирог с вишней.
А дети? Что делать с ними? Ведь нельзя же оставить их только на отца Юстаса, они все равно не будут его слушаться.
В полдень, когда тяжелогруженый фургон выезжал из ворот замка, миссис Бидли правила парой гнедых, а девочки болтали у нее за спиной. Их сопровождали Мери на своей коренастой верховой лошади и отец Юстас на, как он всех уверял, спокойном и надежном муле.
Они еще не успели миновать первый пятимильный указатель, а Гиацинт уже на всех рассердилась. Близнецы отказывались разговаривать даже друг с другом. Только Лили постоянно спрашивала: «Мы уже приехали?», а Дейзи на каждом подъеме дороги терзала миссис Бидли просьбами отдать ей вожжи.
– Никогда еще не ездил в Лондон, только плыл на корабле, – сказал Мери отцу Юстасу, пока они медленно ехали рядом с фургоном. – Далеко ли до него по суше?
– Если повезет, доедем за неделю, – мрачно произнес Юстас. – А если погода будет плохая, сломается ось, лошадь захромает, или разбойники…
– Я понял вас, отец, – со вздохом ответил Мери. – Да поможет нам Бог.
– Аминь, – кивнул священник.
Глава 34
Тюрьма, построенная еще при Генрихе I в XII веке, имела самую дурную репутацию: жесткость по отношению к заключенным сделала Ньюгейт олицетворением страдания. Много раз ее сносили до основания и сжигали, но тюрьма опять возникала на том же самом месте, как мучительный карбункул на задворках Лондона.
Поэтому Жаклин удивилась, когда увидела, что последним воплощением Ньюгейта было внушительное каменное здание со статуями – место неправдоподобного спокойствия. У Жаклин мелькнул слабый проблеск надежды.
Но уже в воротах тюрьмы их встретило зловоние многолетнего несчастья – крепчайшая смесь мочи, испражнений и рвоты. Жаклин прижала к лицу надушенный платок и старалась не дышать, чтобы защититься от вредных испарений.
Чуть менее отвратительным был шум: грязные ругательства, жалобные вопли, даже какие-то нечеловеческие рычания. Прямо хор грешников в аду.
Мистер Пинкней, тюремный надзиратель, упорно торговался за свою любезность дать им разрешение, несмотря на все очарование Изабеллы. Похоже, деньги были для мистера Пинкнея единственным стимулом, который он принимал во внимание.
Обычно заключенные платили не только за содержание, а также за еду и дополнительные нужды вроде мыла или теплого одеяла. Даже отбыв срок, заключенный мог и не выйти на свободу, пока не заплатил мистеру Пинкнею за пребывание в тюрьме. Самыми несчастными в Ньюгейте были осужденные пожизненно.
Как правило, их пребывание было недолгим.
Когда Изабелла заплатила непомерную взятку, надзиратель повел их к большой общей комнате в центре зала, огороженной со всех сторон металлическими прутьями, с узким проходом для тюремщиков и посетителей, которые рисковали принести еду заключенным. Мужчины, женщины, дети, целые семьи с несколькими домашними животными были заперты в большом помещении, каменный пол которого служил для всех кроватью, обеденным столом и отхожим местом.
– Я не вижу его здесь, – сказала Жаклин.
Мистер Пинкней сверился с книгой.
– Дрейк, Гейбриел. Осужденный пират. Центральное помещение. Все в порядке. Он здесь, смотрите внимательней. Люди в Ньюгейте выглядят обычно хуже, чем на свободе. Он может показаться вам немного… изменившимся.
– Там, – прошептала Изабелла, показав на фигуру, прикованную у дальней решетки. – Это абсолютно неприемлемо. – Она передала Жаклин корзину и с притворной улыбкой повернулась к надзирателю: – Дорогой сэр, не вернуться ли нам в вашу контору, где мы обсудим изменение условий для лорда Дрейка.
Она взяла его за руку, словно это один из ее любящих оперу друзей. А он был просто стяжателем, который благоденствовал на минимальном уменьшении страданий заключенных. Она увела его, весело болтая по дороге, будто находилась в великосветском салоне.
Если Изабелла могла выглядеть бесстрашной, она тоже сможет, решила Жаклин. Она расправила плечи и обошла загон, стараясь не обращать внимания на жалобные крики заключенных, у которых не было никого, кто мог бы принести им необходимые вещи. Она мысленно пообещала, что в следующий раз принесет две корзины.
Ей удалось подавить нарастающий ужас, но когда она подошла к Гейбриелу, крик застрял у нее в горле. Она проглотила его. Как она сможет утешить Гейбриела, если позволит себе расслабиться?
Он сидел, непривычно сгорбившись, на руках и ногах кандалы, тяжелые цепи привязывали его к кольцу в полу. Спина куртки была покрыта коричневыми полосами, у его левого бедра растеклась маленькая красная лужа. Видимо, его били палками или хлыстом, после чего снова натянули куртку, и на открытых ранах запеклась кровь.
Жаклин всхлипнула.
Он повернулся к ней, потом, гремя цепью, с трудом встал.
– Лин, ты не должна здесь быть.
– Мое сердце здесь. Где еще я должна быть? – Она протянула руку сквозь прутья.
Гейбриел шагнул вперед, насколько позволяла цепь, и с большим усилием, но сумел коснуться ее пальцев.
– Мама договаривается, чтобы тебя перевели отсюда.
Сначала о деле, приказала она себе. Если она сосредоточится на улучшении его условий, она может отложить мысль о виселице на потом.
– Кажется, Сесил Одбоди добивается большего, чем я предполагал. Вряд ли у твоей матери хватит денег, чтобы Пинкней изменил его приказы.
– Ты недооцениваешь силу убеждения Изабеллы Рен, – сказала она, заставив себя улыбнуться.
– Это не имеет значения. Скажи матери, пусть сохранит деньги. – Гейбриел покачал головой, – Буду я следующие две недели спать на хороших простынях или на холодном камне, все равно меня повесят.
– Нет, я отказываюсь в это верить. Мама убедит одного из своих высокопоставленных друзей обратиться к королю.
– Мое прощение ограничено этим пунктом. Если я появлюсь в Лондоне, прощение будет аннулировано, приговор вступит в силу без суда и дополнительного снисхождения его королевского величества, – процитировал Гейбриел.
– Ты знал, что может случиться, и все равно поехал. Ради Бога, почему?
– Мое сердце было здесь, – улыбнулся он. – Где еще я должен быть? Мне надо было увидеть тебя, Лин. Ты уехала раньше, чем я успел сказать, как сильно тебя люблю.
Жаклин прикрыла рот ладонью, чтобы заглушить рыдания. А когда опустила руку, ее губы беззвучно двигались в признании: «Я тоже люблю тебя».
– Я не мог продолжать этот фарс женитьбы на ком-нибудь еще. И прежде чем ты рассердилась на меня…
– Гейбриел, я никогда больше не стану на тебя сердиться, – пообещала она, вновь обретя голос.
– Хотелось бы мне прожить столько, чтобы ты сдержала обещание, – усмехнулся Гейбриел. – Но я хотел сказать, чтобы ты не беспокоилась насчет Драгон-Керна. Я не пренебрег своим долгом. Мери присматривает за девочками. Если я не вернусь… Когда я не вернусь…
– Даже не говори так.
– Послушай меня. Я знаю, чем это грозит. Мери обещал мне заботиться о тебе и девочках до конца своей жизни. Может, вы не будете жить с шиком, но старый пират не даст вам голодать. Если случится худшее, я приказал ему распродать весь скот и все, что не прибито гвоздями. Мери поделит доход среди арендаторов. Они могут делать с этим, что захотят. Но я велел ему проследить, чтобы они уехали до того, как король назначит владельца, или же их заставят все это вернуть.
– Пират, отдающий свое богатство, – тихо сказала Жаклин. – Ты настоящий лорд. Твой отец гордился бы тобой, Гейбриел.
Он пожал плечами, сморщившись от боли.
– Я надеялся, что заставляю гордиться тебя.
– Я всегда тобой гордилась и горжусь, – пылко ответила Жаклин. – Я хочу сказать тебе кое-что еще…
– Дрейк! – раздался пронзительный голос Пинкнея. Они с Изабеллой появились в сопровождении трех крепких охранников. Надзиратель бросил Гейбриелу длинный ключ. – Снимешь кандалы, иди к двери. Эта леди заплатила за облегчение твоей ноши.
Изабелла торопливо подошла к дочери, одарив Гейбриела приятной улыбкой.
– Я придерживаюсь своего первоначального мнения о вас, лорд Дрейк. Горячая ванна, хороший портной, и вы будете красавцем.
– Жаль, что следующая леди в его танцевальной карточке – мадам Виселица, – сказал Пинкней, непристойно засмеявшись собственной шутке. – Но раз у мадам есть деньги, мы приведем его в порядок для этой леди.
Надзиратель велел охранникам присматривать за Гейбриелом, когда он будет в одиночной камере. Если бы Гейбриел находился в хорошей форме, ему бы не составило труда справиться с ним. А сейчас он двигался с таким усилием и с такой явной болью, что у Жаклин сердце кровью обливалось. Перед отправкой в Ньюгейт его жестоко избили.
Одиночные камеры предназначались для тех, кто имел деньги, чтобы избежать грязи центральной зоны. Новый приют Гейбриела был размером с буфетную дворецкого, зато мог похвастаться узкой пружинной кроватью и зарешеченным окошком с его ладонь.
Гейбриел опустился на скрипучую кровать. Жаклин подозревала, что с такими ранами на спине он просто не мог лежать, но ему хотя бы удобно сидеть. По сравнению с тем загоном эта камера была просто апартаментами для гостей в Виндзорском замке.
– Нам требуется сидячая ванна, полная воды, горячей воды, напоминаю, – сказала Изабелла. – Мыло хорошего качества и целебная мазь. Что-нибудь от достойного уважения травника. Я не потерплю вашего медвежьего жира и сажи.
Изабелла тоже заметила кровавые следы на куртке Гейбриела. И когда она еще больше опустошила свой кошелек в жадную руку надзирателя, Жаклин подумала, что Господь был особенно добр к ней, выбрав ей в матери Изабеллу.
Наконец ванна была готова, и тюремщики вышли, сделав несколько грубых, непристойных замечаний.
– А теперь, – сказала Изабелла, – снимайте ваши тряпки, лорд Дрейк.
– Я привык мыться сам, – осторожно заметил он.
– Может, ты привык и мыться, и лечить спину? – осведомилась Жаклин.
Когда они с матерью были заодно, ни один мужчина не мог им противоречить, но Гейбриел, похоже, решил попытаться.
