Подойдя к ней, я нахально потребовал свечу и поднес ее к сему произведению.
Это был рисунок гуашью на доске — из тех, что делают в Спа. Он был вставлен в рамку, некогда золоченую, но за долгие годы почерневшую от пыли и копоти.
На нем был изображен святой Губерт в окружении облаков.
Святого можно было узнать по традиционному рогу и по стоявшему пред ним на коленях оленю с крестом, излучавшим свет.
Святой занимал верхний правый угол.
Олень — нижний левый.
Все остальное пространство отводилось пейзажу.
На фоне этого пейзажа был изображен человек, одетый в зеленую куртку, бархатные гольфы и большие охотничьи гетры. Он бежал, а за ним скакало животное, которого можно было с одинаковым успехом принять за небольшого осла и за очень большого зайца.
— Господа, — сказал я, сняв картину и положив ее на стол, — конечно, разгадывание ребусов не самое интересное занятие, но когда умираешь от безделья — лучше разгадывать ребусы, чем злословить по поводу ближнего своего.
— Не нахожу, — заметил Этцель.
— Что ж, займитесь поношением ближнего и постарайтесь преуспеть!.. А мы с полковником займемся ребусом.
— Я пас. Разгадывайте сами.
— Итак, судари мои, что мы имеем? Мы имеем осла или зайца, 3 ноября
178… года гнавшегося за охотником.
— О! — воскликнул появившийся хозяин. — Эта картина изображает моего деда!
— Как? — спросил Этцель. — Вы являетесь внуком святого Губерта?
— Нет… Я внук Жерома Палана…
— А это кто?
— Это тот, кто со всех ног удирает от зайца.
— До сих пор, любезный, нам доводилось наблюдать только зайцев, убегавших от охотников. Теперь же мы видим охотника, улепетывающего от зайца… Это просто потрясающе!
— Вам это кажется потрясающим потому, что вы человек покладистый. Я же хочу знать причину этого странного явления.
— Черт возьми! Если на этом рисунке изображен дед хозяина, то пусть сам хозяин и расскажет, почему такое случилось с его пращуром!
— Пусть расскажет.
— Итак, любезный, подбросьте полешко в камин и поведайте нам, что в самом деле произошло с вашим замечательным дедушкой.
— Сначала я принесу дров.
— Разумно.
— Потому как история эта длинная.
— И… интересная?
— Ужасная, господа!
— Это как раз то, что нам нужно! Давайте скорее ваши дрова и эту жуткую историю!
— Минутку, господа! — сказал трактирщик и через несколько секунд возвратился с охапкой дров, шестую часть которой отправил в камин, а остальное сложил стопкой в углу.
— Как я понял, господа, вы настаиваете на том, чтобы я рассказал историю, послужившую темой для нашей фамильной картины.
— Если у вас нет для нас ничего более интересного, — заметил Этцель.
Трактирщик задумался, усиленно копаясь в памяти.
— Нет, господа, — заявил он вскоре. — Ничего другого нет. Честное слово!
— На нет и суда нет… Давайте, что есть.
— Просим вас, — сказал полковник.
— Просим, — как эхо, повторил я.
Наш хозяин начал рассказывать.
I
— Если, — для начала заявил Дени Палан, — когда-нибудь вы решите пересказать эту историю устно или письменно, то назовите ее так: «Заяц моего деда»…
— Что ж! — воскликнул я. — Я так и сделаю! Когда на заголовок обращают больше внимания, чем на содержание, это название не хуже других… Итак, мы вас слушаем, дружище!
Мы все затихли. Наверное, так же замолчали три тысячи лет назад слушатели Энея.
Трактирщик приступил к рассказу.
— Мой дед, — сказал он, — хотя и не был богатым человеком, но все же дело имел прибыльное. Во всяком случае, так утверждали… Он был тем, кого в наши дни именуют фармацевтом, а в те времена — а именно, в 1788 году — называли аптекарем.
Жил он в городе Те, что в шести милях от Льежа.
— Три тысячи жителей, — вставил Этцель. — Мы его знаем так хорошо, как если бы он был построен нашими руками… Но рассказывайте, рассказывайте.
Рассказчик продолжал:
— Отец его занимался тем же, и поскольку мой дед был его единственным сыном, то унаследовал отлично оснащенную лавку и несколько тысяч франков, скопленных благодаря тому, что травы скупались за медные деньги, а продавались за серебряные… Здесь я должен извиниться и уточнить: прадед был не совсем аптекарем, а скорее торговцем лекарственными растениями.
Мой дед сумел бы значительно и быстро округлить эту сумму, но у него имелось два недостатка. Во- первых, он был охотником, а во-вторых — ученым…
— Хозяин! — воскликнул я. — Поосторожней! Мы — слава богу! — не являемся учеными мужами, но все, как один, охотники!
— Прошу вашего прощения, господа! — возразил трактирщик. — Вы согласились бы со мной, если бы дали мне закончить предложение или хотя бы дополнить его несколькими словами!.. Я полагаю, что охота — занятие похвальное для человека, которому нечего делать. Охотясь, он приносит зло животным, вместо того, чтобы причинять его себе подобным. Но страсть к охоте пагубна для человека, которого кормят руки.
Итак, эти два порока имели для моего деда два печальных последствия: наука убила его тело, а охота погубила его душу.
— Послушайте, уважаемый, — сказал я, — Что за необходимость строить из себя романиста и выдвигать подобные теории? А если вы их все-таки выдвигаете, то потрудитесь объясниться!
— Как раз именно это я и собирался сделать! Но вы меня перебили…
— Да замолчите вы, животное! — обрушился на меня Этцель. — Только мы погрузились в сладостное состояние дремы, как смена интонации нас разбудила!.. Продолжайте, любезный!
— А может, господа хотят спать? — сказал трактирщик, более обиженный вторжением Этцеля, чем моим замечанием.
— Нет-нет! — поспешил я успокоить его. — Не обращайте внимания на то, что говорит мой коллега… Он принадлежит к особому виду наших соотечественников, которых ученые называют «Человек насмешливый»… Вы остановились на смерти тела и гибели души вашего дедушки.
Рассказчик явно собирался прекратить свою повесть, но, уступая моей настойчивости, продолжил:
— Я хотел сказать, что, благодаря чтению, мой дед стал сомневаться во всем, даже в святых и в самом Всевышнем, и что охота нанесла ущерб тому небольшому достатку, что моя бабка создала или,
