девочка была похожа на ангела, спустившего с небес. Ее кожа была бледной, как лунное сияние, а волосы – цвета платины. Она лучилась теплом и нежностью. Она была чиста и невинна. Она была всем тем, кем он не являлся. Все его существо так остро откликнулось на ее присутствие, что он, не в силах противостоять искушению, дотронулся до нее.
Она едва слышно вскрикнула. Кев знал, что не имеет права прикасаться к ней. Он даже не знал, как это: быть нежным. Он сделает ей больно в любом случае, невольно. И тем не менее она расслабилась и спокойно посмотрела ему в глаза.
Почему она его не боялась? Сам он очень даже боялся за нее, потому что знал, на что способен.
Он даже не осознавал того, что уже крепко держит ее за руку и привлекает ближе к себе. Все, что он знал, – это то, что часть ее веса покоилась на нем, лежащем на кровати, и пальцы его впивались в податливую плоть ее предплечий.
– Отпусти, – тихо велела она ему.
Ему не хотелось ее отпускать. Никогда. Ему хотелось вечно держать ее в объятиях. Ему хотелось распустить ее косу и пропустить сквозь пальцы бледный шелк ее волос. Ему хотелось на руках отнести ее на край земли.
– Если я тебя отпущу, – ворчливо спросил он, – ты останешься?
Нежные губы ее сложились в улыбку. Ласковую, сладкую улыбку.
– Глупый мальчишка. Конечно, останусь. Я пришла, чтобы навестить тебя.
Медленно пальцы его разжались. Он думал, что она убежит, но она осталась.
– Лежи, – велела она ему. – Почему ты так рано оделся? – Глаза ее расширились. – О, ты не должен уходить. Ты еще не выздоровел.
Она могла бы не беспокоиться. Намерения Кева сбежать испарились в ту секунду, как он ее увидел. Он снова опустил голову на подушки и стал внимательно наблюдать за девочкой. Она села в кресло. На ней было розовое платье. Ворот и манжеты украшали маленькие оборки.
– Как тебя зовут? – спросила она.
Кев не любил разговаривать. Он терпеть не мог вести с кем-то беседы, он был готов сделать все, что угодно, лишь бы девочка оставалась с ним.
– Меррипен.
– Это твое имя?
Он покачал головой.
Уинифред склонила голову набок.
– Ты не назовешь свое имя?
Он не мог. Цыган называл свое настоящее имя только другому цыгану.
– Назови мне хотя бы первую букву, – упрашивала она.
Кев смотрел на нее в замешательстве.
– Я знаю не так много цыганских имен, – сказала она. – Тебя зовут Лука? Марко?
Кеву пришло в голову, что она ведет с ним игру. Дразнит его. Он не знал, как реагировать. Обычно, если кто-то его дразнил, он отвечал кулаками.
– Когда-нибудь ты мне скажешь, – сказала она с улыбкой.
Она сделала движение, словно хотела встать с кресла, и Кев тут же схватил ее за руку. В глазах ее промелькнуло удивление.
– Ты сказала, что останешься.
Девочка положила свободную руку на его запястье.
– Я останусь. Не тревожься, Меррипен. Я всего лишь хочу принести нам с тобой чаю и хлеба. Отпусти меня. Я сейчас же вернусь. – Ладонь ее была легкой и теплой. – Я останусь с тобой на весь день, если ты этого хочешь.
– Тебе не разрешат.
– Разрешат. Конечно же, разрешат. Да не тревожься ты так, ради Бога. А мне еще говорили, что все цыгане веселые.
Она почти заставила его улыбнуться.
– У меня была трудная неделя, – с убийственной серьезностью сообщил ей Кев.
Она попыталась разжать его пальцы.
– Да, я понимаю. Как случилось, что ты пострадал?
– Гаджо напали на наш табор. Они могут прийти за мной сюда. – Он смотрел на нее как голодный волчонок, но в то же время заставил себя ее отпустить. – Я в опасности. Я должен уйти.
– Никто не посмеет забрать тебя от нас. Отец очень уважаемый человек в деревне. Он ученый. – Увидев в лице Меррипена сомнение, девочка добавила: – Перо бывает сильнее меча, знаешь ли.
Сказать такую глупость могли только гаджо. Для Кева высказывание это не имело ровным счетом никакого смысла.
– Те люди, что напали на наш табор, были вооружены не перьями.
– Бедняжка, – с сочувствием сказала она. – Мне жаль, что с тобой так вышло. Твои раны, должно быть, болят. Тебе еще рано так много двигаться. Я принесу лекарство.
Кев раньше никогда не был объектом чьей-либо симпатии. Или сочувствия. И ему не понравилось, что она его жалела. Гордость его восстала.
– Я не стану его пить. Лекарства гаджо не помогают цыганам. Если ты принесешь его, я выплесну его в…
– Ладно. Не нервничай. Я уверена, что тебе оно не понадобится. – Она направилась к двери, и Кева пробила дрожь разочарования. Он был уверен, что девочка больше не придет, а она так нужна была ему тут, рядом. Будь у него силы, он бы вскочил с кровати и снова ее схватил, но это было невозможно.
Поэтому он угрюмо на нее посмотрел и пробормотал:
– Ну, тогда иди, черт тебя побери.
Уинифред остановилась на пороге и посмотрела на него с загадочной усмешкой.
– Какой ты противоречивый и сердитый. Я вернусь с чаем, хлебом и книжкой и останусь до тех пор, пока не заставлю тебя улыбнуться.
– Я никогда не улыбаюсь, – сообщил он.
К его немалому удивлению, Уин вернулась. Она провела большую часть дня, читая ему скучную многословную историю. Никогда еще он не был так доволен жизнью. Ни музыка, ни шелест листьев в летнем лесу, ни пение птиц не радовали его так, как радовал этот тихий голос. Временами в дверной проем заглядывали другие члены семьи, но у него даже не возникало желания шикнуть на них. Впервые в жизни он чувствовал себя в ладу с самим собой и окружающим миром. Похоже, он просто не мог ненавидеть кого- либо, когда был так близок к счастью.
На следующий день Хатауэи привели его в главную комнату дома, в гостиную, полную старой мебели. Все поверхности были заполнены рисунками, вышивками и стопками книг. В этой комнате невозможно было шевельнуться, чтобы что-нибудь не сбить.
Пока Кев полулежат на диване, младшие девочки играли рядом с ним на ковре, пытаясь дрессировать ручную белку Беатрикс. Лео со своим отцом играл в углу комнаты в шахматы. Амелия со своей матерью готовили на кухне, а Уин, сидя рядом с Кевом, приводила в порядок его волосы.
– У тебя грива как у дикого зверя, – говорила она, пальцами разделяя его волосы на пряди, а потом заботливо расчесывая каждую прядку частым гребешком. – Сиди тихо. Я стараюсь придать тебе более цивилизованный вид. О, да перестань дергаться. Твоя голова не может быть настолько чувствительной.
Кев дергался не из-за спутанных волос и не из-за гребешка. Дело в том, что в жизни к нему никто никогда так не прикасался. Он был подавлен, насторожен, но, беспокойно оглядевшись, обнаружил, что никому вроде бы не было дела до того, чем занималась Уин.
Зажмурившись, он откинул голову. Уин случайно чуть сильнее, чем следовало, потянула на себя гребешок и, бормоча извинения, принялась нежно растирать пальцами больное место. Так нежно. В горле Кева встал ком, и глаза защипало. Изумленный и растревоженный, он боролся с нахлынувшим чувством, но сидел смирно, хотя и оставайся предельно напряженным. Он едва мог дышать от удовольствия, которое получал от прикосновений Уин.
Потом она обернула его плечи тряпкой и взяла в руки ножницы.
– У меня это очень хорошо получается, – сказала Уин, наклонив его голову вперед и расчесывая кудри у него на затылке. – Твои волосы нужно подстричь. Уж слишком ты оброс.
– Будь с ней осторожнее, парень, – весело сказал мистер Хатауэй. – Вспомни, что случилось с Самсоном.
Кев вскинул голову.
– Что?
Уин заставила его вновь опустить голову.
– Волосы Самсона были источником его силы, – сказала она. – После того как Далила их отрезала, он стал слабым и был схвачен филистимлянами.
– Разве ты не читал Библию? – спросила Поппи.
– Нет, – сказал Кев. Он боялся пошевельнуться, пока, ловко орудуя ножницами, Уинифред проворно расправлялась с его густыми кудрями.
– Выходит, ты язычник?
– Да.
– Ты из тех, кто ест людей? – с большим интересом спросила у него Беатрикс.
Уин ответила за него:
– Нет, Беатрикс. Человек может быть язычником и при этом не быть каннибалом.
– Но цыгане едят ежей, – сказала Беатрикс. – А это так же плохо, как есть людей. Потому что у ежей тоже есть чувства, знаете ли. – Она замолчала, глядя, как тяжелый локон падает на пол. – О, какой симпатичный! – воскликнула девочка. – Можно я возьму его, Уин?
– Нет, – угрюмо сказал Меррипен, глядя в пол.
– Почему нет?
– Кто-нибудь может сделать на нем наговор на злой рок. Или на любовь.
– О, я не стала бы делать на него наговор, – со всей серьезностью заявила Беатрикс. – Я просто хотела положить его в гнездо.
– Ничего, дорогая, – безмятежно ответила Уин. – Если нашему другу это не нравится, твоим любимцам придется довольствоваться каким-нибудь другим материалом. – Ножницы ухватили еще одну черную прядь. – Все цыгане такие же суеверные, как ты?
– Нет. Большинство суевернее.
Ее мелодичный смех щекотал ему ухо. По коже побежали мурашки.
– Что было бы для тебя хуже, Меррипен, злой рок или любовь?
– Любовь, – без колебаний ответил он.
Отчего-то вся семья рассмеялась. Меррипен угрюмо обвел их взглядом, но не увидел ни в ком насмешки – только дружеское удивление.
Кев молча слушал их болтовню, пока Уин стригла его волосы. Никогда в жизни он не был свидетелем столь странной беседы. Девочки свободно общались со своим братом и отцом. Они легко переходили с темы на тему, обсуждая то, что не имело к ним прямого отношения, ситуации, которые никак не могли на них повлиять, но, похоже, они получали огромное удовольствие от таких разговоров.
Он не мог представить, как такие люди
