играй, – сказала она и шлепнулась на стул.
Он прислонил биту к небольшому столику, подошел к ней и, протянув руку, поднял со стула.
– Ты способная ученица и за это должна быть вознаграждена. Я целый час буду делать все, что ты захочешь.
– Всего один час? Я требую весь день. А еще лучше… я жажду провести с тобой целую ночь. Ты будешь спать рядом со мной до самого утра.
– Давина. – Он обнял ее и наклонился так, чтобы его нос коснулся ее носа. – Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, какая ты непредсказуемая?
Она улыбнулась:
– Постоянно. Непрерывно. Неизменно. Всегда.
– Но еще не ночь.
– Не ночь, – согласилась она. – Сегодня дождь льет не переставая, а гром гремит так, что гроза, наверное, не скоро закончится.
– И что нам делать со всем этим временем? – спросил он, поцеловав прежде мочку ее уха. – Мы можем перейти в какое-нибудь тихое, уединенное место и обсудить, чем мы могли бы заняться.
– Но выбирать буду я.
– И что бы ты хотела, чтобы я делал?
– Целовал меня везде – в глаза, в нос, в шею, в грудь, – без намека на улыбку, сказала она. – Представил бы себе, что я – иероглиф, а ты изучаешь все изгибы моего тела и определяешь, что они символизируют.
Он огляделся, очевидно, для того, чтобы убедиться, что в комнате, кроме них двоих, никого нет, и обхватил ладонью одну ее грудь.
– Например, этот изгиб? Как ты думаешь, какое у него самое важное значение?
– Питание? Плодородие?
Он удивил ее тем, что прижал к себе и обнял. Больше он ничего не сделал – просто окружил ее своим телом, словно она была ценнейшим артефактом, который нуждается в защите.
– Что ты делаешь? – почти шепотом спросила она.
– Держу тебя, – таким же шепотом ответил он и провел пальцами по ее спине и ягодицам. – Зачем ты так утягиваешься корсетом? Тебе этого не нужно.
– Ты хотел бы, чтобы я была распутной, Маршалл? – Со мной – да.
Их окружала тишина большого зала. Ей вдруг захотелось поблагодарить его за то, как он к ней относится, но как такую мысль можно выразить словами?
Поймет ли он?
А как было бы хорошо рассказать ему все, чего он не знал о ней, притом во всех деталях. Хотя о себе Маршалл говорит очень сдержанно, будто опасаясь, что она осудит его или ужаснется тому, что он сделал.
Могла ли она чувствовать к этому человеку что-нибудь, кроме любви?
– Останься со мной на всю ночь, – прошептала она, прижавшись щекой к его груди. – Прошу тебя, Маршалл.
– Давина…
– Ты не сделаешь мне больно. Я это знаю. Поверь мне, как я верю тебе.
Он ничего не ответил, только по-прежнему обнимал ее руками. В эту минуту в ее душе шевельнулась слабая надежда.
Маршалл проводил ее в спальню и зашел, прикрыв за собой дверь. Не отрывая от нее глаз, он начал раздеваться.
– Мне следует чувствовать себя шокированной?
– Разве? Ты ведь уже видела меня голым.
– Так это расплата за мою дерзость сегодня утром?
– Наказание любовью? А это идея. Неужели сработает?
– Очень даже возможно, – спокойно ответила она. – Мне нравится ложиться с тобой в постель. – Сами эти слова уже приятно возбуждали. – Мне раздеться, или ты предпочитаешь сам меня раздеть?
– Напротив, – сказал он, расстегивая пуговицы рубашки, – мне бы хотелось увидеть, как это делаешь ты.
– У меня некрасивые ступни. Меня это всегда удручало. Ступни большие; а пальцы на ногах, наоборот, маленькие и пухлые.
– Твои ступни меня не интересуют.
Хорошо бы начать раздеваться с большим самообладанием, подумала Давина, но она знала, что будет страшно краснеть. По груди и плечам разлилось предательское тепло. Странно, что кончики пальцев просто ледяные.
Маршалл сел в кресло у окна и стал внимательно за ней наблюдать.
Он был полностью одет. Единственной уступкой раздеванию был расстегнутый ворот рубашки.
– А ты разве не собираешься раздеваться?
– Тебе не терпится?
Она уже сняла кринолин и корсет и собиралась снять сорочку. Когда эта часть ее туалета уже сползла до колен, Давина посмотрела на Маршалла.
– У меня такое впечатление, Маршалл, что ты нарочно подстрекаешь меня словами, только для того, чтобы услышать, что я скажу в ответ.
– В таком случае ты меня не разочаровала.
Она сняла сорочку и осталась совершенно голой.
– Я никогда не считала себя слишком смелой или борцом с предрассудками. Я стала причиной скандала, но это случилось непреднамеренно. И когда я была девушкой, я даже в мыслях не могла себе представить, что могла бы быть дерзкой или наглой. Как странно, что я так изменилась за последние две недели. Как раз когда я оказалась на подступах к тому, чтобы стать приличной, почтенной матроной, я вдруг стала бесстыжей.
– Но не для мира, Давина. Если только ты не собираешься обсуждать с кем-нибудь то, что происходит в стенах этой комнаты. Я предпочел бы, чтобы ты этого не делала.
– Почему же? Я не сомневаюсь, что слухи вокруг твоего имени будут в твою пользу.
Было странно видеть, как густо он покраснел. Давина поняла, что привела его в замешательство. Как же она жила без него?
Боже милостивый, что, если бы она уже успела выйти замуж за кого-нибудь другого? Например, упаси Боже, за Алисдэра? Она никогда не почувствовала бы к нему то, что чувствует к Маршаллу. Она никогда не испытала бы такого головокружительного ощущения свободы, какое дает ей каждый день общения с Маршаллом.
– Ты ведь позволишь мне делать все, что я захочу, не так ли, Маршалл? – спросила она.
Ее вопрос явно его удивил, но он все же переспросил:
– В каком смысле? Уточни.
– Например, если бы я пришла к тебе и сказала, что для меня очень важно, чтобы у нас в Эмброузе был пруд с лебедями, ты бы позволил?
В его глазах блеснули искорки смеха.
– Это твой дом, Давина. Если для тебя важны лебеди, как я могу тебе отказать?
– А платья? Могу я выписать в Эмброуз модисток, например, из Парижа?
– Предупреждаю, что это будет задача не из легких.
– А ящики с книгами?
– Нам понадобятся новые полки в библиотеке…
Неужели она сейчас расплачется? Нет, это будет выглядеть глупо, подумала Давина.
Она подошла к нему и, встав на колени возле кресла, в котором он сидел, взяла его руки в свои.
– Как тебе повезло, что ты женился на мне. Иначе тебе пришлось бы быть слишком великодушным и расточительным. – Она улыбнулась, поддразнивая его. – На самом деле я по натуре чрезвычайно бережлива.
– Значит, никаких лебедей и модисток?
– Только книги и обувь. Относительно них я чрезвычайно взыскательна, – призналась она.
Он высвободил одну руку и поднял пальцем ее голову, чтобы заглянуть в глаза.
– Значит, нам придется расширить библиотеку Эмброуза и найти пару вместительных шкафов для твоих новых туфель.
Потом он поцеловал ее, вполне по-дружески, но с намеком на что-то большее.
Она встала с колен. Он тоже поднялся, снял рубашку и начал снимать брюки. Не прошло и минуты; как он остался совершенно голым. Восхитительно голым.
А его инструмент – так это, кажется, называется – был великолепен.
– У тебя есть твой собственный обелиск, – сказала она, а он рассмеялся.
Она хотела прикоснуться и погладить руками этот завораживающий мужской орган.
Маршалл пристально наблюдал за ней, и от этого ее бросило в жар. Он смотрел на нее тем же голодным взглядом, каким она, без сомнения, смотрела на него. Неужели это Бог так распорядился, чтобы мужчина и женщина тянулись друг к другу, и их соединение в любви является естественным завершением?
– А размер одинаковый у всех мужчин?
Они оба все еще стояли не шевелясь. Их разделяло всего несколько футов, но это расстояние казалось им таким же большим, как шотландские вересковые пустоши.
– Или он пропорционален другим частям тела мужчины? Как, например, рука или нога?
– Значит, ты удовлетворена?
– Мне следует отвечать? Не сделает ли это тебя еще более невыносимым, чем победа в гольфе?
– Обещаю, что не буду невыносимым.
– В таком случае ты знаешь, что я удовлетворена, – сказала она. – Но ты не ответил на мой вопрос.
– Я понятия не имею, к числу каких мужчин я отношусь. Может быть, он немного больше, чем у других. Но я в этом не повинен.
– А он всегда в таком положении? Тогда каким образом он помещается в брюках?
Его улыбка становилась все шире, но в ней не было и намека на насмешку или издевательство. Она видела, что он доволен ее вопросами.
– Нет, не всегда. На него подействовало то, что ты стоишь голая.
Она покачала головой, словно отвергая правдивость его слов.
– Он был таким до того, как я разделась.
– Разговоры о нем тоже на него подействовали.
– Значит, можно почувствовать удовлетворение просто от слов?
Она подняла на него взгляд и увидела, что он очень внимательно на нее смотрит.
– Воображение действует на меня сильнее, чем слова. Когда я думаю о тебе, когда представляю, как вхожу в тебя, – уже это меня возбуждает.
– Первые несколько раз были не такими, как сейчас, – сказала она, приблизившись к нему.
– Это потому, что ты была невинна.
– Но на самом деле я уже не была.
– Была. И даже в большей степени, чем ты думаешь. Но если тебе не хочется считать себя невинной, можно сказать по-другому. Для тебя все это было внове.
– Что ты имеешь в виду?
– У тебя не было привычки общения со мной.
Он притянул ее к себе одной рукой. Его глаза были устремлены на ее грудь, но она не обращала внимания на то, что он делает, а положила руки на
