спящий дом и кружным путем выбрался на большую дорогу. У харчевни дядюшки Кабидулена уже толпились бородатые рыбаки, матросы в полосатых фуфайках, морские офицеры с золотым шитьем. Несколько часов подряд юный мечтатель, теребя свою фуражку, предлагал свои услуги боцманам и офицерам, шкиперам и командирам. Мальчик был небольшого роста, но коренаст и хорошо знал морской жаргон. Поэтому капитан Кур-Грандмезон, шкипер трехмачтовой шхуны «Корали», нуждавшийся в мальчике для посылок, критически оглядев юного бретонца, наконец кивнул головой и молча указал трубкой на свой корабль, стоявший недалеко от берега.
Шхуна снялась с якоря в полдень. К вечеру она должна была быть в Пэмбёфе, в устье Луары, чтобы с утренним отливом выйти в открытое море. Она отплывала в Индию…
Исчезновение мальчика было не сразу замечено в большом доме в Шантеней; его привычка проводить летние дни в бесконечных исследованиях окрестностей была хорошо известна, и только тогда, когда он не явился к двенадцатичасовому завтраку, мать стала беспокоиться.
Воспоминание об утопленниках, вытащенных рыбацким неводом три года назад, с каждым часом становилось в её памяти всё более ярким. Она представляла также обрывистые, кремнистые стены старой каменоломни, перебирала в уме несчастные случаи на охоте в то время, как все домашние занимались розысками. Неожиданно кто-то из соседей указал след беглеца: его видели в харчевне «Человек, приносящий три несчастья», а затем в обществе двух юнг «Корали» отплывающим в шлюпке на шхуну. Более подробное расследование подтвердило это сообщение и принесло известие, что корабль капитана Кур-Грандмезона снялся с якоря в полдень и в настоящее время находится на пути в Индию…
Пьер Верн узнал о случившемся только в шесть часов вечера. В чрезвычайных обстоятельствах он показал себя человеком решительным и находчивым. За какие-нибудь полчаса был снаряжен паровой катер — новинка и гордость Нантского порта, — который, чудовищно дымя, помчался вниз по Луаре. На мостике, рядом с капитаном, стоял бледный, но решительный метр Верн.
Беглец был настигнут неподалеку от Пэмбёфа. Возвращение отца и сына на сен-назерском почтовом дилижансе было торжественным и мрачным. Никто из пассажиров не мог ошибиться в своих предположениях при виде непреклонного отца и кающегося сына… В большом доме в Шантеней Жюль ничего не рассказал о своем первом путешествии. Даже его лучший друг Поль не узнал подробностей. Юный грешник упорно молчал, лишь матери он дал обещание: «Я никогда больше не отправлюсь путешествовать иначе, как в мечтах…»
Два года спустя Жюль, однако, с энтузиазмом согласился на предложение Поля отправиться в далекое плавание на самодельной лодке. Ещё ранней весной, на городской квартире, братья приступили к составлению маршрута. Жюль помогал Полю чертить карты и прокладывать курс. Остановки были намечены в Пэмбёфе, Сен-Назере, Порнике — маленькой рыбацкой деревушке на западном побережье Франции. Дальше перед путешественниками открывался бурный простор Бискайского залива и открытое море…
Жюль относился к предполагаемой экспедиции, пожалуй, более серьезно, чем Поль. Он мог на память проложить курс на карте и знал наизусть все достопримечательности, которые предстояло осмотреть. Им был составлен длинный список необходимого оборудования, и ни одна деталь не ускользнула от его систематического ума. Но по мере того как проходили дни, он всё реже заговаривал о волнах Бискайского залива, бризах, муссонах и пассатах, а работа над самодельной лодкой всё замедлялась. Наконец он совсем перестал вспоминать о проекте, и Поль понял, что Жюль решил не ехать, что он уже совершил путешествие в своём воображении…
Зимой, однако, Жюль снова стал подниматься ночью и работать при свечах. Но Поль уже не участвовал в этих занятиях. Незаметно пути братьев начали расходиться. Сочувствовал ли Поль новому увлечению Жюля? Во всяком случае, мы можем быть уверены в том, что он был первым ценителем литературных опытов старшего брата. Первое произведение молодой поэт посвятил своей матери. Это был романс «Прощай, мой славный корабль!»
Сохранилась картина, писанная де Шатобуром в 1842 году. На ней изображены Жюль и Поль Верны на фоне прекрасного английского сада — вероятно, в Шантеней. Четырнадцатилетний Жюль, голубоглазый, светловолосый, одетый по последней моде — в короткий фрак и цветной жилет, — правой рукой сжимает запястье младшего брата, положив левую руку ему на плечо. Юный Поль, одетый почти так же, держит в левой руке обруч для игры в серсо. Он выглядит более хрупким, более интеллектуальным. Расчищенные дорожки уходят на задний план и теряются в тусклозелёной листве сада…
Ещё в 1840 году семья Верное переселилась из большого дома на улице Клиссон, населенного несколькими поколениями Аллотов и Лапейреров, на «Большую землю» — в свою собственную квартиру в старом доме на улице Жан Жака Руссо.
Широкая улица, вымощенная белыми каменными плитами, соединяла площадь Граслен с набережной де ля Фосс, обсаженной магнолиями. В нескольких шагах от дома, на площади Биржи, была остановка омнибуса, идущего в Шантеней. В начале набережной помещалась пристань пироскафов, отправляющихся в Пэмбёф. Каменный нос огромного «пловучего острова» Фейдо был виден с любой стороны улицы.
Но юный Жюль всё реже появлялся на набережной Луары и в порту. Гораздо чаще его можно было видеть на площади Граслен, созерцающим огромный фасад нантского театра, или в воротах исторического Отеля де Франс.
И его всегда можно было найти у подъезда гостиницы в тот час, когда прибывала почта. Тяжелая почтовая карета появлялась со стороны площади Рояль, и усталые лошади мчали её по улице Кребийон и затем вокруг сквера площади Граслен. Жюль, затаив дыхание, разглядывал запыленных путешественников, одетых в дорожные костюмы, и молчаливого почтальона, усаживающегося за обед, чтобы через два часа снова мчаться на юг по городам Франции.
В 1844 году, когда Жюлю исполнилось шестнадцать лет, а Полю пятнадцать, братья поступили в нантский Королевский лицей. Систематический ум и превосходная память позволили старшему брату очень скоро занять в лицее одно из первых мест. В 1846 году он был удостоен второй премии по риторике — для родных и друзей верный признак того, что Жюль твердо и неуклонно идет вперед по пути, намеченному его отцом.
Через год или два он должен был отправиться в Париж, чтобы завершить там своё образование и занять место в маленькой конторе на Кэ Жан Бар как компаньон и помощник метра Верна.
Но настойчивость, методичность, усидчивость в работе, унаследованные Жюлем от отца, не составляли ещё всего его характера. Вечерами природная живость и стремление к чему-то необыкновенному увлекали его в «Театр Рикики» — театр марионеток, расположенный невдалеке от дома, или в библиотеку на другом конце города, на левом берегу Эрдр.
Библиотекарь, известный всему Нанту под фамильярной кличкой «папаша Бодэн», любил этого русого, веснушчатого мальчика с быстрыми светлыми глазами, поглощавшего книги с юной жадностью.
Когда-то страстью Жюля были робинзонады. «Робинзонады, — писал он больше чем через полвека спустя, — были книгами моего детства, и я сохранил о них неизгладимое воспоминание. Я много раз перечитывал их, и это способствовало тому, что они запечатлелись в моей памяти. Никогда впоследствии, при чтении других произведений, я не переживал больше впечатлений первых лет. Не подлежит сомнению, что любовь моя к этому роду приключений инстинктивно привела меня на дорогу, по которой я пошел впоследствии…»
Но теперь не только робинзонады, но и другие книги, где говорилось о путешествиях или приключениях, а в особенности романы морские, стали его любимым чтением. Весь Купер и романы его французских подражателей: «Пират Кернок», «Атар Гулль» и «Кукарача» Эжена Сю, повести Эдуарда Корбьера, Огюста Жаля и Жюля Леконта — все это было проглочено и переварено с необыкновенной быстротой. Затем внимание юноши привлек Александр Дюма, создатель нового типа романа приключений, находившийся в то время на вершине славы. «Монте-Кристо» уже был переведен на бесчисленное количество языков. Только что вышли в свет знаменитые «Мушкетеры». А поэзия? Разделял ли юноша пристрастие своего отца к классикам? Увы, нет! С самого начала битвы, которую дал старой литературе молодой романтизм, Жюль стал на сторону юности. Вот первый бунт против отца, против авторитетов, быть может более серьезный, чем бегство в Индию, предпринятое в детстве!
Вождем всей молодой литературной Франции в эти годы был Виктор Гюго, только что ставший академиком и пэром Франции, но всё ещё не признанный старшим поколением. Дюма тоже причислял себя к романтикам. Великолепные стихи Гюго или романы Дюма, полные блеска и движения? Между этими
