— Когда-нибудь я поеду в Нью-Йорк. Хочешь сэндвичи? Хлеб вчерашний — свежий привозят в семь. Я все равно его выкину. Любишь паштет?
— Он тоже вчерашний?
Парнишка улыбнулся.
— Это бесплатно. Ты упал, поскользнувшись на мокром полу.
— Не потому, что он был мокрым.
Мальчик сделал еще кофе, сэндвич и оставил бутылку коньяка рядом со стаканом Коэна на стойке.
— Ты пойдешь к врачу?
— Нет.
— Ты любишь музыку? — Мальчик бросил монету в музыкальный автомат. — Когда я приеду в Нью- Йорк, я буду слушать эту песню, «Земляничные поляны», — она там популярна, n'est-ce pas?
— Не знаю. — Увидев, что мальчик расстроился, Коэн добавил. — Я там два года не был.
— Аллах! Ты так долго не был дома! Мой брат девять месяцев во Франции; он очень хочет приехать.
— Почему же он тогда не едет?
— Он получает там много денег, сюда присылает. Он работает, как и я, в баре в Лионе. Ему здорово повезло.
— Повезло?
— Получить такую работу. — Паренек убрал тарелку Коэна и налил ему еще бренди.
— Когда ты поедешь назад в Америку?
— Это дорого.
— Для тебя-то это просто, — рассмеялся мальчик, — ты — американец. Лучше всего в мире — быть американцем.
Скрипнула дверь. Старик в тюрбане и коричневой потрепанной галабее прошлепал по полу.
— Абдул, салям, — сказал мальчик. Посмотрев на Коэна своими черными глазами, он кивнул мальчику.
— Салям, Хассим.
Коэн сидел в полудреме, пока старик шумно и торопливо глотал свой кофе. Вошел матрос, он с улыбкой бросил в мальчика свой берет. Стоя у автомата, они о чем-то говорили по-арабски. Коэн боролся с сильным желанием уронить голову на стойку. Он уже забыл, что ему только что сказал мальчик.
— Tu peux me faire un autre? — окликнул он, поднимая свою чашку.
За окнами кафе ночь отступала перед предрассветным туманом. Женщина в белом переходила улицу, держа на голове черный мешок.
— До чего хорошо путешествовать, — сказал мальчик.
— Тебе здесь не нравится?
— Эта страна, как и моя семья: хорошая, но бедная. Кроме работы и сна мне бы хотелось еще чего- нибудь. И этот постоянный голод.
Коэн кивком показал на хлеб, сыр и паштет за прилавком.
— Тебе что, не хватает?
— Этого-то хватает. Но постоянно недостает многого другого. Мы слышим об Америке, Париже.
— В Америке то же самое, даже еще хуже.
— Ты шутишь. В Америке у всех есть машины, n'est-ce pas?
— У некоторых даже по две-три.
— Так, значит, они счастливы.
— Многие, возможно, несчастнее тебя.
— Там у каждого свой дом?
— У многих. У некоторых по два и больше.
Парнишка рассмеялся.
— Так они очень счастливы.
— Ты собираешься во Францию?
— Как и мой брат, я проберусь на корабль.
— Тебя поймают. Так случилось со мной на пути из Греции. — Коэн рассказал ему про «Петра Вяземского». Мальчик не сводил с него своих хитроватых глаз с желтыми искорками. — Но они дали мне работу, — добавил Коэн.
— А теперь? — Парнишка вопросительно поднял брови.
— Теперь, как видишь, мне плохо.
— А деньги?
— Украли. — Коэн показал на лежавшие перед ним на стойке динары.
— Это все, что у меня осталось.
— Alors, ты так же беден, как я.
Вошел насупленный полицейский и, постукивая пальцами по столу, стал ждать, пока мальчик приготовит ему кофе с молоком. Он пристально смотрел на Коэна, вытирая усы после каждого глотка. Облокотившись на стойку как можно естественнее, Коэн старался прикрыть испачканную кровью рубашку.
— Он спрашивал о тебе, — доверительно сообщил паренек после того, как полицейский ушел. — Я сказал ему, что ты — мой друг с нью-йоркских гор. — Наклонившись к нему ближе, мальчик спросил: — Ты опять собираешься сесть на корабль, да?
— Возможно.
— Я с тобой.
— Ты слишком молод, Хассим.
— Мне девятнадцать. Я покажу тебе mon certificat.
— Что-то не верится.
Перегнувшись через стойку, мальчик зашептал, хотя кроме них в кафе никого не было.
— Каждое утро в десять часов в Марсель отправляется paquebot. Мы можем остановиться у моего брата в Лионе. Он найдет мне работу. Я скопил около сотни динаров.
Коэн старался унять дрожь.
— Во Франции, — сказал он, — все очень дорого. И холодно. Возьми что-нибудь теплое. И еду, — добавил он, вспомнив спасательную шлюпку на «Петре Вяземском».
Дрожащий крик муэдзина эхом разнесся по едва начинавшей светлеть улице. Какой-то старик, опустив на землю узел, встал на колени лицом к востоку.
Извинившись, паренек скрылся за шторой, украшенной бусинками, в конце бара.
— Мы сможем уйти в семь, — сказал он, вернувшись, — я приготовлю тебе завтрак. Oeufs plats. Все американцы любят яичницу.
В семь появился хозяин, постоянно подергивавший усы.
Десять минут спустя Коэн с мальчиком вышли из кафе и окунулись в сырую свежесть утра. Их карманы были набиты хлебом и паштетом.
— Я попросил его, чтобы он заплатил мне за работу до сегодняшнего вечера. — Парнишка улыбнулся. — Я сказал ему, что хочу купить велосипед.
— Alors?
— Да он знает, что на свои деньги я не смогу купить велосипед.
В воздухе витал запах моря, помоев и пристани. Мальчик жил в замазанном штукатуркой доме над берегом моря.
— Мама будет плакать, — сказал он. Коэн остался ждать на улице. Боль в груди становилась одуряюще невыносимой, она распространялась по всему телу, наполняла его и вызывала приступы мучительной тошноты при каждом вздохе. «Я не боюсь просить Господа, — подумал он, — я молюсь, чтобы мы добрались до Франции. Я молю Его». Мальчик спустился, протягивая ему плащ и клочок бумаги, на котором было написано что-то по-арабски. — Это пропуск в порт, старый, еще моего брата. У меня тоже
