— Послушай, полегче, — сказал Коэн. — Это моя сестра.
Матрос сел, поскреб свои жидкие рыжеватые кудельки, поискал вокруг глазами свой берет, встал и рыгнул.
— Твоя сестра — лесбиянка, — произнес он, расстегивая гульфик.
Коэн нанес ему левой рукой короткий легкий удар, и матрос, опрокинувшись назад, словно становясь в стойку на руках, медленно загрохотал вниз по лестнице. Его ноги взлетели вверх, и, перевернувшись через голову, он рухнул у стены лестничной клетки четвертого этажа.
— Ты что, убил его? — прошептала она. — Черт, только этого еще не хватало.
Матрос сел и его вырвало.
— Подонок, — она плюнула, — гомосек, ублюдок. Маricon!
Спустившись по лестнице, Коэн склонился над матросом.
— Эй, ты дверь найдешь?
— В чем там дело? — раздался голос снизу.
— Madre! Это консьержка, — зашипела она, — заставь его встать!
— Что там происходит? — Крик консьержки слышался уже этажом выше.
— Ты найдешь дверь? — повторил Коэн.
— Я хочу получить свои деньги.
— С этим кончено.
— Что происходит? — вопила консьержка.
— Сейчас я расскажу, — матрос встал, но, поскользнувшись в своей блевотине, полетел на заднице вниз по лестнице, подминая под собой консьержку.
— Убирайтесь! Вон! — завизжала та, извиваясь под ним и пытаясь выбраться. — О Господи, какая вонь, как от тебя несет! — Она торопливо вытерлась. — Все вон! — завопила она.
— Я же только что пришел, — сказал Коэн.
— Все равно вон!
— Я даже знать его не знаю, — добавила девица.
— Ты — salope, putain, шлюха, проститутка… — Консьержка прервалась, чтобы перевести дыхание.
— Я же ничего не сделала!
— Это я виноват, — сказал Коэн. — Он, видите ли, мой брат. Мы часто вздорим.
— Вон. Все вон. Мне плевать, кто вы там. Вон! Вон!
— Тогда верните деньги.
— Никаких денег.
— Я заплатил за неделю. Пятьдесят франков. У меня больше нет.
Консьержка спихнула матроса вниз по лестнице.
— Десять минут. — Она взглянула на несуществующие часы на руке. — Потом я вызываю полицию.
— Они арестуют тебя за кражу моих денег! — Крикнул Коэн.
— И моих, — отозвался матрос.
— Она сделает это. Она позовет полицейских, — сказала девушка. Она вбежала к себе в комнату и крикнула: «Лобо! Ко мне». Захлопнув дверь своей комнаты, Коэн, как ошарашенный, уставился на кровать c одеялом, уже знакомые раковину с комодом. «Когда летишь вниз, — пробормотал он, — трудно остановиться». Складывать было нечего. «Еще десять дней без еды, без денег. И некуда податься. О, Господи, приюти меня». Уходя, он заглянул в открытую дверь комнаты девушки. Она бросала на кровать свои платья. Восточноевропейская овчарка с острыми ушами настороженно смотрела на него с порога.
— Куда ты пойдешь? — спросил он.
— Кто его знает? В другую такую же дыру, как и эта, с такой же гранд-дамой в виде консьержки, где найдется такой же добрый самаритянин, благодаря которому меня опять точно так же вышвырнут вон.
— Он оскорбил тебя.
Она махнула рукой.
— Вот что называется оскорблением — когда тебя вот так вышвыривают. Мне надо работать, а не переезжать с места на место.
— Мне тоже придется уходить. Она взяла все мои деньги.
— И правильно сделала. — Она запихивала свои платья, белье, зеркальце и щетку в картонный саквояж. — И поделом тебе. Чтобы не совал свой член куда не надо!
Она догнала его на улице и пошла рядом, немного склонившись набок под тяжестью своего чемоданчика. Лобо неотступно трусил сзади.
— Что же ты будешь делать? — спросила она.
— Спать на улице, питаться крысами.
— К ним нужно много крепкого вина. Какого-нибудь испанского.
— У тебя есть такое на примете?
Sangre de Того, пошли!
Глава 15
Улица Тюбанов пульсировала движением: сверкали неоновые лампы, сновали машины, молодые, полные страсти глаза многозначительно смотрели на них. Он шел, хромая, превозмогая боль; она дважды останавливалась, дожидаясь его, размахивая чемоданчиком и постукивая каблуком по тротуару. Они поднялись по темной лестнице, и она, звеня браслетами, постучала в дверь в конце полутемного коридора.
— Кто там? — Послышался мужской голос.
— Полиция. Открывай. — Она вновь постучала. — Открывай, salaud!
— Это можешь быть только ты, Мария.
Прикрыв дверь, чтобы снять цепочку, мужчина вновь открыл ее.
— Проститутки говорят, что они — полицейские, а все полицейские — проститутки. Трудно разобраться.
— Только это и заставляет тебя шевелиться, Леон. Леон бросил взгляд на чемоданчик, затем — на Коэна.
— Хочешь сбежать?
— Этот благородный рыцарь спас меня от матроса, и благодаря ему меня вышвырнули вон. Леон усмехнулся.
— Ну и что, мне наградить его медалью?
— Дан нам переночевать. Завтра я подыщу какое-нибудь жилье.
— У тебя есть работа на сегодняшний вечер?
— Ты хочешь, чтобы я их сюда приволокла?
— Нет уж, не надо.
— А что?
Закусив верхнюю губу, Леон показал на полуразвалившуюся плетеную кушетку.
— Ложе для новобрачных там. Если собака укусит меня, ей — конец.
— Да она умрет от укуса.
— Хорошо, что ты это помнишь.
— Дай нам какого-нибудь вина.
— На кухне, — Леон посмотрел на Коэна. — Ты откуда?
— Из Тулона.
— Ты ведь не француз.
— Я сейчас живу в Тулоне.
— Путешествуешь ради удовольствия? — Усмехнувшись, он посмотрел на одежду Коэна. — Пушка
