подарены ей в годовщину свадьбы. Больших рубинов я в своей жизни и не видел. Оба камня были в платиновой оправе. Кто-то сказал мне, что все каждого восемнадцать каратов. Казалось, их можно взять, как ягоды, в рот и проглотить — такими спелыми казались эти камни. Красными, как кровь.
— А изумруды?
— Да. Изумрудов у нее было тоже достаточно. А на браслете — три или четыре бриллианта. И кольцо с одним большим изумрудом, сверкающим прекрасными яркими зелеными лучами.
— А теперь о бриллиантах.
— О да, совсем забыл, бриллианты. Много, много бриллиантов. Достаточно, чтобы просто ослепнуть.
— И, говорят, она ничего особенного собой не представляла?
— Да, но она была сексуально привлекательна.
— Этому можно научиться, ну, сексуальности? — спросила Кандида.
— Нет. С этим можно только родиться. — Дэвид взял соломинку и стал ею нежно водить по изгибам рта Кандиды. — Но тебе не о чем беспокоиться, Кандида. Твоя сексуальность в твоей красоте.
— Я такая простая, мне неизвестны всякие там приемы.
— Но они тебе и не нужны. Только женщины возраста миссис Симпсон нуждаются в уловках.
— А почему только они?
Дэвид перевернулся так, что буквально навис над Кандидой, и его лицо оказалось прямо над ней.
— Потому что они не такие свежие и сладкие, как ты, моя прелесть.
Кандида вдруг испугалась его близости и отстранилась немного, а сердце ее забилось как сумасшедшее.
— Мне уже пора возвращаться, — произнесла она упавшим голосом.
Дэвид быстро сел и обнял колени. Выражение его лица было таким, что внутри у девушки будто перевернулось что-то от жалости.
— Что ж, лети, моя пташка, лети.
Кандида встала и принялась стряхивать солому с платья.
— Когда мы вновь увидимся?
— Может быть, на следующей неделе. Я постараюсь прийти в среду, около четырех.
— Я буду здесь, — пообещала Кандида.
На этот раз, когда Дэвид целовал девушку на прощание, он обнял ее, крепко прижав к телу. Кандида почувствовала силу и тепло его тела, ощутила, как его язык пытается раздвинуть ей губы. Вспыхнув от смущения, девушка с силой отстранилась от него.
— До свидания! — крикнула она на прощание. — И береги себя.
Два дня спустя они решились в первый раз вывести Джозефа из подвала. Предварительно закрыли все окна и двери от любопытных глаз. Это предложил сделать Винченцо.
— Он слишком долго пробыл в своем гробу, — сказал отец. — Нельзя человеку оставаться заживо похороненным. Пусть хоть немного подышит свежим воздухом и поест с нами, как человек.
И даже Роза не посмела возразить ему.
Тео и Кандида помогли Джозефу подняться по лестнице на кухню. Слабые ноги раненого скользили и спотыкались на каждой ступени. За столом Джозеф сидел, постоянно держа руку на ране и изрядно побледнев. На щеках у него появилась солидная щетина, которая вот-вот должна была перерасти в бороду. Все в семье настороженно смотрели на американца. Впервые он сидел среди них, как человек, а не как некая смертельная опасность, таящаяся под половицами где-то внизу. Изможденный вид Джозефа, пожалуй, мог напугать кого угодно.
— Он сможет перевести для нас новости Би-би-си, — неожиданно предложил Тео. — Может быть, там будет что-то важное.
— Хорошая мысль, — согласился Винченцо и достал коротковолновый передатчик, запрещенный во время войны. Кандида вместе с матерью продолжала накрывать на стол, пока Винченцо настраивал приемник на нужную волну и пока помехи не сменились наконец приятными звуками симфонического концерта.
Во время трапезы Кандида поймала себя на том, что поглядывает на Джозефа, может быть, ожидая, что он, словно голодный волк, набросится на еду. Но американец ел на удивление медленно и чинно, не поднимая глаз от тарелки. За ужином воцарилось невольное напряжение.
«Скорее всего, раненый обладает какой-то силой, — подумала Кандида, — даже слабый, он распространяет вокруг себя ауру. Интересно, Джозеф или Дэвид был настоящим командиром отряда?»
Посреди трапезы из радиоприемника донесся бой часов на Биг Бене, и Винченцо сразу же прибавил звук:
— Наконец-то. Переводи же, что они говорят. Джозеф внимательно слушал слабые звуки английской речи, которые проникли в комнату:
— Они говорят об ослаблении немецких контратак.
Восьмая британская армия с боями продолжает пробиваться к Риму.
Затем Джозеф вновь прислушался и продолжил:
— Колокола всех церквей звонят не переставая в честь освобождения Италии. Говорят, что в следующем году война должна закончиться.
— В следующем году? — как эхо прозвучал голос Кандиды. К войне уже привыкли как к чему-то постоянному в жизни, поэтому впервые девушка подумала о ней как о чем-то, имеющем конец.
— Война против японцев тоже идет хорошо.
Вдруг Джозеф запнулся. Помехи прервали английскую речь, и вдруг раздался более сильный и властный голос, говорящий на итальянском языке, но с очень сильным немецким акцентом:
— Обращаемся к гражданскому населению с напоминанием о наказании за помощь партизанам.
Этот голос знал каждый, он принадлежал командиру СС города Брешиа и нес в себе угрозу. Передача велась с местной радиостанции, которую захватили фашисты.
— Если кто-нибудь из итальянцев накормит или даст приют дезертирам, беглым пленным или саботажникам, то сразу же попадает под действие закона о смертной казни. И никакой жалости к преступникам. Для гражданского населения комендантский час наступает с темнотой. Эти меры распространяются на любого итальянца.
— Ублюдки, — выругался Винченцо и выключил радио.
Роза побелела. Она положила вилку и нож рядом с тарелкой и прерывисто дышала. Каждый понимал, что сообщение вклинилось по ошибке, просто они не настроились точно на нужную волну, но в голосе диктора почувствовалось нечто завораживающе холодное и жестокое. В кухне на несколько минут воцарилась мертвая тишина.
Джозеф перегнулся телом через стол и. обращаясь прямо к Розе, заверил ее:
— На следующей неделе я буду уже достаточно здоров, чтобы оставить вас.
— Глупости, — заметил Винченцо. — Недели слишком мало для вас.
Джозеф отрицательно покачал головой:
— Если немцы и схватят меня, то я, может быть, попаду под решение Женевской конвенции. Но вас они… — Американец выразительно направил на Винченцо свой указательный палец, словно дуло пистолета.
— Как и всех мужчин в деревне Сан-Вито, — добавила Роза.
Винченцо шикнул было на жену, но американец тут же поинтересовался:
— Что произошло в той деревне? — и после недолгой паузы добавил: — Расскажите.
— Эсэсовцы всех расстреляли, — не выдержал Тео. — За то, что вы и ваши друзья взорвали грузовик.
Всем было видно, как изменилось лицо иностранца.
— Сколько там убили людей?
— Около двадцати.
