сдавалось, держась из последних сил, его могучий ствол гнулся, как штандарт.
Но когда ствол прогнулся и повис над краем пропасти, дерево перестало падать, освободившись от лишнего снега.
—
Но все замерло.
Прошло около часа. Джозеф не отрываясь смотрел на край обрыва, а снег продолжал падать, покрывая хвою новым белым сугробом.
И тут движение возобновилось, корни вновь начали медленно вылезать из земли, и наконец, будто вырвавшись на свободу, ствол полетел вниз, увлекая за собой целый поток камней и снега. Ель упала не плашмя, а вертикально, уткнувшись верхушкой в дно оврага. Она оказалась такой большой, а корни ее — такими длинными и крепкими, что часть из них еще цеплялась за землю у края обрыва. Получилась огромная причудливая лестница.
Джозеф начал карабкаться по стволу, пробираясь сквозь снег и ветки, из последних сил совершая восхождение по лестнице, ведущей из ада.
Дэвид проснулся с невыносимой головной болью и ощущением обреченности. Впервые они с женой спали в разных комнатах.
— О Господи, — прошептал он, вспомнив все. Растирая виски, Дэвид с трудом выбрался из постели.
Оставалось последнее — попробовать вернуть, пробудить вновь чувства жены. Эвелин не была такой чувственной женщиной, как Моника. Но в одном Дэвид был абсолютно уверен: ни одна женщина не может устоять перед его страстными ласками.
Подойдя к зеркалу, он взревел от отчаяния, увидев себя. Понадобилось минут десять, чтобы побриться. Он зачесал волосы у висков, прижег лосьоном порезы, надел халат и отправился в спальню к Эвелин. Дэвид вошел к жене без стука.
— Дорогая…
Эвелин, судя по всему, только что встала с постели и стояла у зеркала голая. Нагота жены поразила Дэвида: пожалуй, он уже несколько лет не видел Эвелин без платья и ночной рубашки.
— Прости. Я думал, что ты уже одета.
В зеркале он увидел ее холодный взгляд.
— Что случилось?
— То, о чем мы говорили прошлой ночью, это невозможно.
— Наоборот. Очень даже возможно.
Дэвид облизнул пересохшие губы. Тело Эвелин было великолепным, ладно сложенным. Он не сразу заметил, что не может оторвать взгляд от зеркала, в котором отчетливо был виден маленький, как у девочки, черный треугольник между ног.
— О, дорогая. Я знаю, я был плохим мальчиком и все такое. Но давай забудем. Ведь самое главное…
— Самое главное — что?
— Самое главное то, — Дэвид будто слегка протрезвел, — что эта затея может помешать моей карьере.
— Твоя карьера меня уже больше не интересует. Дэвид почти задохнулся от гнева.
— Ну тогда это повредит нашей жизни. Нашему браку. Это тебя еще заботит, я надеюсь?
Эвелин молча развернулась и подошла к шкафу, сводя Дэвида с ума каждым своим элегантным движением.
— Эвелин, ради Бога. Это не шутка.
— Совершенно верно. Поэтому я и прошу тебя принять все как уже свершившийся факт.
— Глупость какая!
— Пойди вон и переоденься хотя бы.
Сказав это, Эвелин начала одеваться, застегивая бюстгальтер. Ее маленькие груди всегда напоминали Дэвиду какой-то неспелый фрукт, и они никогда особенно не возбуждали его, но сейчас он вдруг страстно захотел Эвелин.
— Подожди одеваться, — выдавил он из себя.
— Почему это?
Тогда Дэвид подошел к жене и обнял ее за плечи:
— Я хочу тебя.
— Да ты шутник, — холодно сказала Эвелин и сбросила руки мужа с плеч. — Ты что, действительно решил, что я сейчас покорно лягу перед тобой?
— Эвелин.
— Ты что, решил, что ночной разговор — просто
— Нет, но…
— Ты хоть знаешь, что такое боль? Впрочем, о чем я говорю — сострадание тебе не свойственно, поэтому незачем говорить тебе об этом. В конце концов, у меня есть гордость, ты все-таки должен был догадываться.
Дэвид начал было возражать, но Эвелин тут же прервала его.
— В течение двенадцати лет я утешалась тем, что верила: у тебя хватит ума, и ты не опустишься до пошлости. Но надежда оказалась напрасной, как, впрочем, и все надежды, связанные с тобой. Никогда в жизни я не испытывала еще такого унижения, но это — последняя капля. Отныне даже не прикасайся ко мне. Пойди вон, и оденься. У меня назначена встреча с адвокатом в половине одиннадцатого.
У Дэвида пересохло в горле от волнения.
— А адвокат зачем?
— Чтобы все уладить с девочкой. Я не хочу терять времени. В школах сейчас заканчивается первое полугодие. — С этими словами Эвелин направилась в ванную, плотно закрыв за собой дверь.
Дэвид рухнул на бывшее супружеское ложе, обхватил голову руками и почувствовал, что его душат слезы.
Если бы Джозеф пошел сейчас другим путем — в лес, то он встретил бы смерть уже на следующее утро. Поэтому оставался один шанс — возвращаться назад, в лагерь. Но страх перед этим местом был так силен, что он из последних сил заставлял вконец измученное тело подчиняться себе.
Он брел медленно назад по пути, по которому их провели охранники. Кажется, с того момента прошла целая вечность. Но Джозеф двигался не по самой тропинке, а, на всякий случай, рядом — по сугробам, цепляясь за стволы деревьев, замирая при каждом шорохе, при каждом звуке. Но лес, слава Богу, хранил мертвую тишину. Наверное, расстрелы прекратились. А может быть, уже некого было убивать. Ведь лагерь оказался не таким уж и большим.
Черные стволы деревьев на белоснежном фоне напоминали японскую живопись. Сквозь деревья Джозеф увидел лагерь — он был сейчас в четверти мили от него, внизу. Желтые прожекторы горели на вышках паучьего вида вдоль всей проволочной ограды. Но в самих бараках не было ни света, ни движения. Желтый бульдозер застрял у самых ворот, а его ковш уперся в колючую проволоку.
Хрущевская амнистия наконец-то добралась и до этих мест. Лагерь ликвидировали.
И вот Джозеф на свободе — израненный, истерзанный, но живой.
Кажется, впервые за последнее время он смог осознать это.
Джозеф поднял голову и посмотрел в небо. В груди будто что-то надорвалось, и он издал звук, похожий то ли на плач, то ли на вопль. Этот слабый звук воспарил над верхушками елей и улетел вместе с ветром. Все-таки живой.
