же я завтра уезжаю из города и поэтому должен экономить. И поскольку я завтра уезжаю, я подумал, не провести ли мне эту ночь в постели с тобой, чтобы не искушать себя с какой-нибудь заразной женщиной в Вашингтоне. Как ты думаешь?
Дарби открывала коробку с пиццей.
— Похоже на колбасу с перцем.
— Могу ли я рассчитывать лечь с тобой в постель?
— Может быть, позднее. Пей свое вино и давай поболтаем. Мы с тобой давно не беседовали.
— Я беседовал. Я беседовал с твоим автоответчиком целую неделю.
Он взял стакан с вином, и они прошли в кабинет. Дарби включила стерео. Они удобно расположились на диване.
— Давай напьемся, — сказал он.
— Ты такой романтик.
— У меня есть нечто романтическое и для тебя.
— Ты пил целую неделю.
— Нет, не целую, а восемьдесят процентов недели. И в этом виновата ты, потому что избегала меня.
— Что случилось с тобой, Томас?
— Меня лихорадит. Я весь взвинчен, и мне нужна компания, чтобы удержаться на краю. Что ты скажешь?
— Давай напьемся наполовину. — Она отпила вина и положила ноги на его колени.
У него перехватило дыхание.
— Когда твой рейс? — спросила она.
Он пил вино большими глотками.
— В час тридцать. Прямой до Вашингтона. Я должен зарегистрироваться в отеле в пять, а в восемь у нас обед. После этого меня могут вытащить болтаться по улицам в поисках любовных приключений.
Она улыбнулась:
— Хорошо, хорошо. Мы займемся ими через минуту. Но давай сначала поговорим.
Каллаган с облегчением вздохнул.
— Я смогу проговорить десять минут, потом я упаду в обморок.
— Что у тебя на понедельник?
— Обычные умопомрачительные дебаты о будущем Пятой поправки, затем комитет составит проект предложенного отчета, который никто не одобрит. Во вторник опять дебаты, еще один отчет, возможно, перебранка или две, затем мы объявим конференцию завершенной и, ничего не добившись, отправимся по домам. Я вернусь во вторник поздно вечером и хочу встретиться с тобой в каком-нибудь очень хорошем ресторане, после которого мы бы могли вернуться ко мне для интеллектуальной беседы и животного секса. Где пицца?
— Там. Я принесу ее.
Он гладил ее ноги.
— Не двигайся. Я совершенно не голоден.
— Зачем ты ездишь на эти конференции?
— Я участник, и я профессор, а это значит, что я должен встречаться с другими образованными идиотами и принимать резолюции, которые никто не читает. Если я не буду ездить, деканат посчитает, что я не вношу вклад в академическую науку.
Она наполнила стаканы.
— Ты очень нервничаешь, Томас.
— Я знаю. Это была очень тяжелая неделя. Я содрогаюсь при мысли о кучке неандертальцев, переписывающих конституцию. Мы будем жить в полицейском государстве через десять лет. Я ничего не могу поделать с этим, поэтому я, вероятно, запью.
Дарби медленно потягивала вино и наблюдала за ним.
— Я начинаю пьянеть, — сказала она.
— С тобой всегда так. Полтора стакана — и ты начинаешь пасовать. Была бы ты ирландкой, смогла бы пить всю ночь.
— Мой отец был наполовину шотландец.
— Это не совсем то.
Каллаган скрестил ноги на кофейном столике и расслабился. Он нежно гладил ее лодыжки.
— Можно, я покрашу твои ногти?
Она ничего не ответила. Он фетишизировал пальцы ее ног и не меньше двух раз в месяц настаивал, чтобы она позволяла делать ей педикюр ярко-красным лаком. Они видели это в фильме «Булл Дарем», и, хотя он не был таким изящным и трезвым, как Кевин Костнер, ей стала нравиться интимность этого момента.
— Пальчиков сегодня не будет?
— Может быть, позднее. Ты выглядишь таким уставшим.
— Я отдыхаю, весь переполненный, однако, мужской силой, и ты не отделаешься от меня под предлогом того, что я выгляжу усталым.
— Выпей еще вина.
Каллаган выпил и глубже погрузился в диван.
— Итак, мисс Шоу, кто сделал это?
— Профессионалы. Разве ты не читал газет?
— Да, конечно. Но кто стоит за профессиональными убийцами?
— Я не знаю. После случившегося прошлой ночью все сходятся во мнении, что это «Подпольная армия».
— Но ты в этом не убеждена.
— Да. Арестов не было. Я не убеждена.
— И у тебя есть некий таинственный подозреваемый, неизвестный остальному миру.
— У меня был один подозреваемый. Но сейчас у меня уже нет прежней уверенности. Я потратила три дня, отслеживая его, я даже свела все воедино на моем маленьком компьютере и распечатала тоненький предварительный проект краткого изложения дела, но потом все сбросила.
Каллаган уставился на нее:
— Ты хочешь сказать, что пропускала занятия, игнорировала меня, работала круглые сутки, изображая Шерлока Холмса, а теперь все выбросила?
— Оно там, на столе.
— Я не могу поверить в это. Пока я дулся в одиночестве всю неделю, мне казалось, что терплю все это ради стоящего дела. Я знал, что страдаю на благо моей страны, потому что ты в конце концов разгрызешь этот крепкий орешек и сообщишь мне сегодня вечером или на крайний случай завтра, кто сделал это.
— Это невозможно выяснить, по крайней мере юридическим путем. Нет никакого сходства и каких- либо общих следов в этих убийствах. Я чуть не сожгла компьютер в юридической школе.
— Ха! Я говорил тебе об этом. Ты забыла, милая, что я гений конституционного права и я с самого начала знал, что Розенберг и Джейнсен не имели ничего общего, кроме черных мантий и угроз. Нацисты, арийцы, или клановцы, или мафия, или какая-то другая группа убили их потому, что Розенберг — это был Розенберг, а Джейнсен был просто легкой добычей и в некотором смысле смущал их своим поведением.
— Так что же ты не позвонишь в ФБР и не поделишься с ними своим открытием? Я уверена, что они сидят и ждут на телефоне.
— Не сердись. Извини меня. Пожалуйста, прости.
— Ты осел, Томас.
— Да, но ты же любишь меня?
— Я не знаю.
— Мы уже можем лечь в постель? Ты обещала.
