— Может быть, открыть еще консервов? — спросил капитан.
— Спасибо, мы сыты, — сказал Нильсен и, помолчав, спросил: — Так как, господин капитан?
Фома Тимофеевич помолчал, пожевал в раздумье губами и потом сказал:
— Я вам предложу другой выход.
— Какой же может быть другой выход? — удивился Нильсен.
— Вы берете на борт нас шестерых, — сказал Фома Тимофеевич, — заливаете бак нашим горючим, заходите в ближайший советский порт и идете к себе в Вардэ. И вам хорошо, и нам хорошо.
— Да, конечно, — кивнул головой Нильсен. — И вам хорошо, и нам хорошо. — Он немного подумал и добавил: — Очень всем хорошо. — Потом еще подумал и заключил: — Не выйдет, господин капитан.
— Почему же не выйдет? — удивился Коновалов.
— Я рад бы помочь товарищу, — сказал капитан Нильсен любезно, — но у меня свежая рыба и нет льда. Если я пойду прямо в Вардэ, я смогу ее продавать. Если я пойду сначала в советский порт, она испортится, и я не смогу ее продавать. Понимаете, господин капитан?
— Понимаю, господин капитан, — ответил Фома Тимофеевич.
Капитан Нильсен неторопливо прихлебывал чай. Глядя на него, никто не подумал бы, что идет серьезный, напряженный разговор. Нет, внешне ничто не напоминало спора. И все-таки все мы, присутствовавшие при разговоре, понимали, что столкнулись два сильных, упорных человека и что между ними идет поединок.
Капитан Нильсен допил вторую кружку чая, и одновременно с капитаном допили свои кружки и матросы. И все трое поставили кружки на землю.
— Так как же вы ответите на мою просьбу? — спросил капитан Нильсен.
— Я рад был бы помочь товарищу, — сказал капитан Коновалов, — но, к сожалению, не могу. — Потом он повернулся и сказал Глафире: — Предложи гостям чаю, Глаша.
Глафира подошла с чайником, но капитан Нильсен закрыл свою кружку рукой, и за ним закрыли руками свои кружки оба матроса.
— Я больше не хочу, — сказал капитан Нильсен и встал.
— Может, господа матросы выпьют? — спросил любезно Фома Тимофеевич.
— Нет, — резко сказал Нильсен, — они больше не хотят. Спасибо за угощение. Оле, Христиан.
Матросы встали, как по команде. Встал и Фома Тимофеевич.
— Простите, господин капитан, — сказал он, — я расшибся при высадке. Я нездоров. Я пойду полежу. Располагайтесь на нашем советском острове, как вам будет удобно.
Он церемонно поклонился, и таким же церемонным поклоном ответил ему капитан Нильсен.
Конечно, Фома Тимофеевич действительно чувствовал себя нехорошо, это было видно. И все-таки мне казалось, что за этой фразой стоит не просто сообщение о своем нездоровье. Мне показалось, что Фома Тимофеевич хотел сказать другое: если, мол, так, дорогой друг, Генрих Нильсен, если, мол, ты не хочешь нас, потерпевших кораблекрушение, доставить в советский порт, то, стало быть, нам с тобой и толковать не о чем. Мешать я тебе не буду, я правила моряцкого товарищества знаю и соблюдаю, но дела с тобой иметь не хочу. И кажется мне, что капитан Нильсен эти не сказанные Фомой Тимофеевичем слова отлично понял.
Три норвежца встали, поклонились и зашагали вниз. Неторопливо они дошли до берега и сели все трое на камни. Капитан посредине, матросы по бокам.
— Скоты! — сказал Фома Тимофеевич, глядя им вслед. — Просто скоты!
Он не торопясь набил трубку табаком, чиркнул спичкой и с наслаждением закурил.
— Можно у вас табачку, Фома Тимофеевич? — спросил Жгутов.
Фома Тимофеевич не глядя протянул Жгутову кисет. Жгутов вынул из кармана тетрадку — я вспомнил эту тетрадку, он ее уже вынимал при мне из кармана, — оторвал кусочек тонкой розовой обложки, насыпал табак, свернул папиросу, достал из кармана спички и закурил. Потом он отдал Фоме Тимофеевичу кисет, сунул руки в карманы, прошелся раза два или три перед пещерой, повернулся и не торопясь, будто прогуливаясь, поглядывая вокруг, пошел вниз. Три норвежца, сидя на берегу на камнях, молча курили, и клубы табачного дыма поднимались над ними. Только над капитаном поднимались клубы синего дыма, а над матросами — серого. Видно, табаки были разные.
— Ребята, — сказал Фома Тимофеевич, — может, кто из вас спустится на берег? Что-то я думаю, не к норвежцам ли Жгутов пошел. Интересно, о чем у них разговор будет?
Мы встали все трое — Фома, Валя и я, но Фома Тимофеевич отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он, — троим не надо. Пусть Даня, что ли, пойдет. Он парень толковый.
— Хорошо, Фома Тимофеевич, — сказал я.
Согласитесь сами, что приятно, когда такой человек, как наш капитан, о тебе хорошо отзывается.
— Ты не таись, — сказал Фома Тимофеевич, — не надо тебе прятаться да подслушивать. Просто пришел на берег. Просто сидишь рядом с ними. Твоя земля, а не их. Где хочешь, там и находишься.
— Понятно, Фома Тимофеевич, — сказал я и так же, как Жгутов, неторопливо, вразвалочку, будто прогуливаясь, пошел вниз.
Три норвежца выпускали поочередно из трубок дым. Жгутов дошел до берега и не торопясь улегся у самых ног трех норвежцев. Норвежцы посмотрели на него и не то в знак приветствия, не то в знак удивления выпустили одновременно по особенно густому клубу дыма. В это время подошел я, сел на четвертый камень, лежавший совсем близко и от норвежцев и от Жгутова, и стал смотреть на море, как будто просто у меня такое настроение, что хочется посидеть, помечтать.
— Ты чего, Даня? — спросил Жгутов.
— Я ничего, — сказал я, — а что?
— Да нет, ничего, — сказал Жгутов. — Я так.
Жгутов молчал, молчал и я, молчали и норвежцы. Жгутов, кажется, даже и не смотрел на меня, просто лежит человек, отдыхает, любуется морем, и все-таки, даже не глядя на него, я чувствовал, как он меня ненавидит за то, что я пришел и сижу и, видно, буду сидеть и никак меня не прогонишь. Именно потому, что я чувствовал, как я ему мешаю, я решил, что ни за что не уйду. Хочет сделать подлость, пусть делает при свидетелях. А что подлость он сделать хочет, у меня сомнения не было. Вся повадка была у него такая.
Капитан кончил курить и выколотил трубку о камень. За ним кончил курить один матрос и сразу потом второй, и они по очереди выколотили о камень трубки такими же движениями, как капитан.
Жгутов смотрел на меня, как будто взглядом хотел меня заставить уйти, исчезнуть, раствориться в воздухе.
— Хочешь слушать, — сказал он вдруг очень тихо, — о чем я с норвежцами говорить буду?
Такая ненависть была в его голосе, такая ярость, что мне даже страшно стало. И все-таки я — ответил тоже тихо:
— Да, хочу слушать.
— Ну что ж, — сказал Жгутов, — милиция далеко, а гости близко. — Он затянулся последний раз и ткнул самокрутку в песок. — Нехорошо, господин капитан, — сказал он, делая вид, что любуется гладкой морской далью, — пока вы сидите на этой мокрой скале, ваша рыба тухнет.
Капитан Нильсен встал и сердито топнул ногой.
— Черт, — сказал он, — зачем вы мне об этом напоминаете?
— Я давно мечтал побывать в Норвегии, — задумчиво сказал Жгутов.
Глава двадцатая
ССОРА НА ОСТРОВЕ
