— Я же только что говорил…
— Нет, я хочу сказать, если ты не ездишь в эти страны, чтобы заниматься сбытом продукции или заключать контракты, и не печатаешь контракты сам на машинке, никуда не ездишь и не закупаешь тракторы и автопогрузчики сам — по крайней мере, мне так кажется — и собственноручно не обеспечиваешь их доставку клиентам, то чем же ты занимаешься?
Он усмехнулся.
— Похоже, ничем особенным. Видишь ли, вообще говоря, я занимаюсь сбытом и заключаю контракты, как правило, по телефону; у меня есть агенты на местах, которые берут на себя все остальное. Но я работаю большей частью с государственными организациями. Похоже, чем беднее страна, тем больше жуликов и, обструкционистов там в правительстве, и даже лучшие правительства — это, по сути, иерархические структуры, состоящие из организаций, где работают люди, только и думающие о том, чтобы усидеть на своем месте. Обычно они доводятся кому-нибудь братом, кузеном или племянником, что придает им определенную уверенность; если что-то и делается, то только благодаря им. Ловчее и интереснее всех те, у кого связей нет, и они все время подстраховываются на каждом новом этапе переговоров. Наконец — запутывают все настолько, что распутать, кроме них самих, уже никто не сможет. Вот и я занимаюсь тем, что распутываю завязанные ими узлы.
Слушая его, Стефани улыбалась.
— Мне это нравится. Мне нравится тебя слушать. О чем бы ты ни говорил, все так интересно.
Изменившись в лице, он взял ее за руку.
— А мне не нравится, когда приходится уезжать и оставлять тебя одну. Я бы взял тебя с собой, но не смог бы уделять тебе достаточно времени.
— А Робер? Он говорил, что вы работаете вместе.
— Робер задался целью спасти молодежь во всем мире. У него есть несколько помощников — священников в разных странах, которые занимаются просвещением, профессиональной подготовкой и поисками работы для молодежи. Я даю ему деньги, только и всего. Все очень просто.
Просто, думала Стефани, стоя у него в спальне и положив руку на закрытую крышку письменного стола. Очень просто. Тогда почему он все запирает на ключ?
Присев на край кровати, она посмотрела на свою фотографию, стоящую на столе.
— Я люблю тебя, — говорил Макс каждый вечер, целовал ее в лоб, в щеку, затем отпускал, и она шла в комнату на первом этаже, где по-прежнему жила одна. Накануне вечером он обнял ее, крепко прижал к себе, потом целомудренно поцеловал в щеку и в лоб. Когда он выпустил ее, Стефани впервые ощутила что- то вроде утраты и едва не потянулась навстречу теплым объятиям.
Но она не сделала этого, потому что по-прежнему считала, что он что-то от нее скрывает. И она по- прежнему не могла ему доверять.
Сидя на его кровати, она слушала, как дождь барабанит по крыше. Тишина, которой она только что так дорожила, постепенно начинала ее тяготить. Воздух в комнате казался спертым, шум дождя — глуше. Стефани сжала руки, и шум стал еще тише. Она задрожала. Казалось, словно она снова заблудилась в тумане, обступавшем ее со всех сторон, когда она лежала в больнице.
— Я не хочу быть одна, — вслух сказала она. — Я никогда не была одна и не хочу быть сейчас. — Она сделала вдох.
А что было потом? Как вышло, что после всего этого — жизни с родителями, возможной учебы в колледже, возможного замужества — она оказалась женой Макса, вместе с ним на яхте у побережья Франции?
Вокруг сгущался туман, воцарилась мертвая тишина.
Вскочив, она сбежала вниз по лестнице. Ее мягкие туфли почти без звука ступали по отполированному до блеска деревянному полу. В гнетущей тишине она побежала быстрее обратно на кухню. Отвернув кран, она прислушалась к плеску воды, открыла холодильник, достала несколько кубиков льда и бросила их в бокал. Услышав, как они громко звякнули о стекло, она успокоилась. На высоком длинном кухонном столе ее ждал завтрак. Перенеся блюдо с помидорами и телятиной в комнату, она села за накрытый стол, на котором стояла прованская посуда, покрытая голубой глазурью, и фужер деревенской работы. Взяв его, она почувствовала, какой он тяжелый и массивный. Она положила еду на тарелку, налила в фужер вина и долго сидела не шевелясь, сжимая фужер и глядя на тяжелые дождевые капли, которые падали на террасу и отскакивали от нее, поднимая вокруг фонтаны брызг. По стволам деревьев, казалось, текут слезы!
— Я не хочу быть одна, — повторила она и посмотрела на пустой стул справа от себя. Ей был нужен Макс.
Поев, она разожгла камин в библиотеке и, свернувшись калачиком в кожаном кресле, стала перелистывать альбом французской живописи и скульптуры. Заслышав шаги возвращающейся мадам Бессе, она бросилась на кухню, чтобы не сидеть больше одной.
— Как вы промокли!
— Словно утка, мадам Сабрина, — весело ответила мадам Бессе. — Можно подумать, Отец Наш Небесный перевернул океан вверх дном над самым Кавайоном. Странный поступок для Господа, но ведь многие вещи, связанные с Богом, частенько кажутся странными, не правда ли? — Сбросив плащ на выложенный плиткой пол, она с силой принялась вытирать волосы полотенцем, пока они не распушились и не встали торчком. Из-под черной челки на Стефани смотрели круглые черные глаза под вскинутыми бровями. У нее было пухлое лицо и щеки, полное, дородное тело и руки с выступавшими венами от работы на семейной ферме. — Может, к весне от такого дождика я вырасту, словно те растения, что мы посадили. — Рассмеявшись, она стала разбирать покупки.
— Давайте я помогу, — предложила Стефани.
— Ой, нет, мадам, вы лучше посидите! Может, принести вам кофе с молоком?
— Нет, мне хочется что-нибудь сделать, скажем, помочь вам все убрать.
Мадам Бессе задумчиво наклонила голову.
— Нет, мадам. Так не годится.
— Но мне так хочется, значит, годится.
— Извините, мадам, но есть вещи, которые приняты и не приняты. Меня учили тому, что принято, и вы не должны просить меня забыть, чему меня учили.
— То, что принято у вас на ферме, может быть не принято в этом доме. Пока вы тут работаете, вам нужно помнить лишь одно: принято то, что говорит мой муж или я. А я, мадам Бессе, устала сидеть и ничего не делать, и вы доставите мне огромное удовольствие, если подвинетесь, чтобы я могла вам помочь.
Стефани еще никогда не говорила таким властным тоном, и зрачки мадам Бессе расширились от удивления. До сих пор ей казалось, что она прислуживает главе семьи, потому что только он распоряжался в доме. Теперь, поняла она, угождать нужно будет обоим: мужчине, не привыкшему повторять два раза, и женщине, с настроением переменчивым, как дождь и ветер. Но место было хорошее, высокооплачиваемое, так что мадам Бессе, разумеется, сумеет приспособиться. Она была родом из семьи французских фермеров и виноделов, которым на протяжении всей кровопролитной истории Прованса приходилось приспосабливаться снова и снова и, в конечном счете, — выживать. Она улыбнулась.
— Вы поправились, мадам Сабрина. Я так рада. Ваша помощь будет мне очень приятна.
Мадам Бессе напевала вполголоса какую-то народную песенку, пока они разбирали большие плетеные корзины, с которыми она три раза в неделю ходила на рынок. Пол, выложенный белой плиткой, и белые шкафы делали кухню уютной и оживленной. Высокие длинные столы, как и большая плита с грилем, были выложены красной плиткой, и Стефани залюбовалась пиршеством цвета и красок, пока они с мадам Бессе вынимали из корзин и складывали горкой блестящие фиолетовые баклажаны, апельсины, лимоны, лук-порей, красновато-коричневый картофель, краснокочанную капусту, черные сморщившиеся
