“Не сердитесь на меня! Я боюсь встречаться с вами. Люба”.
От этого послания на меня повеяло ледяным холодом. Я бы не очень удивился, если бы ударил дикий мороз, забушевала вьюга и под моим окном проковылял черноносый белый медведь.
Я подошел к телефонному аппарату и снова позвонил на квартиру Золотницких. На этот раз ответила Ксюша, и я, назвав себя, попросил к телефону Любовь Николаевну.
— Хозяйка утречком улетела к Михаилу Андреевичу в Ленинград.
— Давно он там находится?
— Да уж скоро две недели будет. Торопилась она, на самолет опаздывала. К Вовке не успела съездить попрощаться.
— Он был в детском саду?
— С месяц живет у бабушки!
— А когда хозяева вернутся?
— И сказать не могу. Концерты у них…
Нет! Какова! Сказала, что на днях муж устроил ей из-за меня сцену ревности, и все это происходило при сынишке. Зачем она дважды солгала?
Я стал размышлять: когда мы ехали в автомобиле из аптеки, Люба просила меня как следует поискать портфель в мастерской, уверяя, что пропажа найдется. Разве это было сделано спроста?..
Эх ты, неугомонный романтик! Видел то, что тебе грезилось, а не то, что происходило у тебя под носом. Ведь Люба хотела доказать, что красный портфель как лежал в мастерской, так и остался там, и никто ни в чем не виноват! Никто? Значит, Люба стремилась снять подозрение С похитителя? А почему? Она сама взяла портфель! Да, да, сама! И сделала это, чтобы помочь мужу.
В сердцах я выругал Любу, открыл книжный шкаф, достал черновики посвященного Любе стихотворения. Я зажег на кухне спичку и поднес листочки к пламени. Когда они стали обугливаться, я бросил их в ведро с водой, и, черные, с тлеющей багряной каймой, они зашипели, словно змеи.
Я вернулся в кабинет и с наслаждением растянулся на кушетке. И тут в голове снова мелькнула мысль: ведь овладеть красным портфелем мог и Михаил Золотницкий, тут же сфотографировать деку, таблички, а потом ему кто-нибудь помешал, и он впопыхах сунул все в платяной шкаф. А возможно, поскольку ему были нужны очень точные цифры, унес портфель с собой и поручил снять копии чертежнику или фотографу. Понятно, ему не пришло в голову, что через несколько часов отец полезет в шкаф за портфелем.
Разумеется, в тот же день Савватеев или Разумов могли также взять красный портфель. Архитектор, возможно, сумел бы на месте снять деку, перечертить с табличек копию, а, может быть, как он объяснял мне, записать десяток цифр. Хотя это сомнительно: увидев деку и таблички для “Родины”, в торжество которой верил, он унес бы красный портфель; долго ли, в свой следующий приход, дождавшись, когда старик пойдет в подсобную комнату, положить вещь в платяной шкаф? А сделав копию с табличек дома, Савватеев обязательно начертил бы еще одну. Эта копия до зарезу была нужна для “Кинопортрета” Разумову. Взял бы коллекционер портфель с собой или сделал, что задумал, в мастерской — все равно теперь становится понятной его фраза о том, что украденное вернут обратно.
Вот разгадать поведение кинорежиссера трудно. Допустим, он унес красный портфель для того, чтобы, воспользовавшись нижней декой и табличками, заказать для своей невесты скрипку. Зачем же, пойдя на большой риск, он положил портфель в платяной шкаф? Или дирекция киностудии научных фильмов не согласилась, чтобы Роман Осипович снимал “Жаворонка”? Или не нашлось подходящего мастера, который взялся бы сделать скрипку и молчать?
Возникло еще одно предположение: решив вернуть красный портфель, кинорежиссер мог заснять на пленку и нижнюю деку и таблички, как детали в кадрах о скрипке “Родина”. Возможно, он поручил это сделать кому-нибудь на стороне, чтобы ничего не узнали в студии.
Значит, кто бы ни взял красный портфель и кто бы ни положил его в платяной шкаф — Люба, Михаил, Савватеев, Разумов, — все равно у кого-то остались фото с нижней деки и копии с табличек. Если точно выяснить, у кого они находятся, можно, как говорят, потянув за ниточку, размотать весь клубок и выйти на преступника.
Так логически рассуждая, я не заметил, как заснул. Потом внезапно проснулся, точно кто-то резко толкнул меня в бок. Открыв глаза, я увидел за окном полоску апельсинного цвета. В голове точно выстукивали на пишущей машинке: “Фото, копия…” “Что? Что?” — спросил я, садясь.
Почему я уверен, что фото с нижней деки “Родина” и копии с табличек снимал тот, кто взял красный портфель? Так ли это? Ведь надо сфотографировать рисунок клена, перенести на кальку или снять на пленку тончайшие чертежи с рассчитанными до миллиметра и расставленными на точнейших местах маленькими цифрами. Это же — основа будущей скрипки! Нет, все это делал опытный чертежник или фотограф! А вдруг они сделают еще вторые фото и копию, и, как правильно я опасался, дотоле не известный мастер, получив их, произведет скрипку, похожую на ту, которая выйдет из-под рук Андрея Яковлевича?
Тут меня так хлестнула следующая мысль, что я вскочил на ноги и зашагал по комнате. А не может ли фото деки и вторая копия табличек очутиться за рубежом? Разве мы не знаем подобных же случаев? Сумели же вывезти из нашей страны в Англию все скрипки знаменитого мастера Ивана Батова, кроме двух. Так и сейчас за границей фото и копия превратятся в сверхприбыль какого-нибудь предпринимателя!
Черт подери! До тех пор пока я не буду окончательно убежден, что фото и копия остались у нас, я не имею права сидеть сложа руки…
Я разыскал в старой записной книжке номер служебного телефона моего товарища по университету С.Л., который работал на таможне. Созвонившись с ним, я в указанный им час получил пропуск и поднялся по лестнице на тот этаж, где помещался его кабинет.
Я не видел С.Л. лет семь. До этого случайно встретился с ним на стадионе в Лужниках во время футбольного состязания, но тогда мы даже не успели поговорить. С.Л. все так же был похож на Чехова, и недаром в университете его прозвали Антоном Павловичем и советовали ему писать короткие рассказы или, если ничего не выйдет, перейти на медицинский факультет, а после этого снова взяться за перо. Смотря на меня умными глазами сквозь стекла пенсне (говорили, он носит их, чтоб оправдать свое прозвище!), С. Л. внимательно выслушал мой рассказ о тех поисках, которыми мне пришлось заняться. Потом, поглаживая свою бородку, он согласился со мной, что могут снять вторую копию с деки и чертежей. Так как он не имел никакого представления о толщинках верхней и нижней дек, я вынул из кармана “Книгу о скрипке” А.Лемана, развернул приложенные к ней карты и показал, что примерно представляют из себя нижняя дека и таблички. После этого прочитал в книге замечание автора: “Достаточно снять с деки две — три лишние стружки, как резко изменится характер звука скрипки”.
Подивившись, каким, по его выражению, “чертовски скрупулезным трудом” создается скрипка, мой товарищ заявил, что такие чертежи можно отлично сфотографировать и отпечатать не одну, а несколько копий. После этого он посмотрел мое редакционное удостоверение, спросил, что я хочу от них, таможенников. Я объяснил, что нельзя ли еще лучше осматривать багаж уезжающих за границу иностранцев.
— Если бы ты точно знал, — ответил “Антон Павлович”, — кто повезет с собой фото и копию, мы могли бы организовать более тщательный досмотр.
— А не могут фото нижней деки и копия табличек уплыть за границу?
— Обычно мы выпускаем только с тем багажом, который разрешает закон. Вот посмотри, — предложил он, выдвигая большой ящик своего стола, — на какие хитрости, а вернее, на какие мошенничества идут некоторые путешественники из-за рубежа!
Я встал, заглянул в ящик и ахнул: там были всевозможные сломанные, разрезанные, выпотрошенные вещи. Как известно, некоторые иностранцы занимаются контрабандой и стараются вывезти золотые слитки, монеты царской чеканки, платину, опий, корень женьшень, черный перец, сухие грибы и
