зондирование, уколы, отбор образцов тканей, прощупывание. Когда получалось, она скашивала глаза на экраны мониторов с данными обследования и старалась припомнить знания из медицины, которые получила совсем недавно, в госпитале на “Андромеде”, чтобы по результатам анализов понять, появились ли у нее за последнее время какие-нибудь положительные сдвиги в состоянии здоровья. Оказалось, что у нее стала гораздо лучше рентгенограмма — вокруг старых сросшихся переломов появились новые уплотнения, укрепляющие кости. Заметив Янин интерес, одна из женщин-медиков, тощая дама с узкими, хищными челюстями, развернула мониторы так, чтобы Яне не было видно. Так что Яна не смогла увидеть рентгенологическую картину своих легких, которая интересовала ее больше всего.
— В конце концов, это мое тело, и я имею полное право смотреть, — недовольно проворчала Яна.
Врачи не обратили на ее возражения ни малейшего внимания — они вообще, с самого начала, как только она поступила в их распоряжение, ни о чем с ней не говорили и воспринимали ее только как объект исследования. Яна уловила в их разговоре слова “необычная ремиссия”, “минимальные остаточные повреждения”, “регенерация” и “улучшение”. Последние два слова ей было донельзя приятно слышать, только она предпочла бы еще и знать, где именно медики обнаружили эти регенерацию и улучшение. Вообще-то ей не так уж и нужны были объяснения врачей, она и так понимала, что легкие у нее снова пришли в норму — ее несчастные больные легкие, которые, как ей говорили в госпитале на Андромеде, никогда полностью не исцелятся от повреждений, нанесенных отравляющим газом в Бремпорте. Сурс вылечил ее легкие. Но поверят ли врачи, что это сделала планета? Ясное дело, нет!
Медики еще долго обсуждали между собой ее состояние, даже когда Яна прошла все обследования. То один, то другой врач время от времени поглядывали на Яну с таким видом, будто опасались, что у нее вот- вот вырастут щупальца, или она вдруг покроется слизью, или вообще превратится в жуткого гуманоидного мутанта, которого им придется уничтожить во благо всего человечества.
Стараясь не обращать внимания на то, что внутренности как будто сжались в комок, Яна постаралась расслабиться — насколько это вообще возможно, когда лежишь пластом на хирургическом столе. Это ей прекрасно удалось, она даже задремала. Из приятного дремотного состояния ее вывело грубое похлопывание чьей-то жесткой ладони.
Охранник, которого Яна решила про себя называть “мутноглазиком” или “толстолобиком”, хрюкнул что- то невразумительное и толстым пальцем сделал ей знак вставать и идти за ним. Медики так увлеченно обсуждали свои открытия, что даже не заметили ее ухода. Яна обратила внимание, что ее охранник сильно потеет, на его форменной рубашке под руками и на спине темнели мокрые пятна. Когда они с мутноглазиком вышли в коридор, Яна поняла, в чем тут дело: в помещении было довольно жарко. Здесь наконец стали топить как полагается. Охранник пальцем показал в сторону, куда им надо было идти.
Яна автоматически запоминала путь и считала повороты — направо, налево, прямо по коридору, потом вниз по ступенькам. Она сильно пожалела, что раньше ей не попалась на глаза трехмерная схема внутреннего устройства космобазы. У Яны была хорошая, давно и накрепко укоренившаяся привычка не упускать возможности разведать все ходы и выходы того места, куда она попадала, даже если это могло никогда в жизни ей и не понадобиться. Тут вдруг Яна почувствовала через тонкую подошву бумажных тапочек, что пол под ее ногами вздрагивает — и у нее похолодело внутри. Такие сотрясения не могли быть вызваны никакой жесткой посадкой — разве что пилот при приземлении корабля был до безобразия небрежен.
Охранник грубо схватил ее за руку и толкнул в спину — вправо, где была дверь. Толстый палец мутноглазика недвусмысленно указывал, что она должна войти в дверь. Яна подняла было руку, чтобы постучать, но последовал очередной грубый пинок в спину, и она, пожав плечами, просто толкнула дверь и вошла.
В комнате, куда вела дверь, оказался человечек ничем не примечательной наружности, неопределенного возраста и среднего, обычного телосложения, зато с весьма примечательными знаками различия в петлицах. Полковник Психологической Службы сидел за небольшим столиком и внимательно всматривался в экран маленького монитора. Яна даже удивилась — едва она открыла дверь, хозяин кабинета поднял голову и небрежным жестом велел охраннику удалиться, потом указал Яне на единственный стул в этой весьма скромно обставленной комнате. Монитор он сразу же отключил.
— Майор Мэддок, я — полковник Фойуми Кхан, К-х-а-н, — представился человечек и едва заметно улыбнулся.
— Псих? Полковник кивнул.
— Обычное тестирование, как при любом назначении на новую должность, — сказал он уверенным и спокойным тоном — но Яне почему-то вдруг стало ой как неспокойно. — Медицинское обследование выявило, что вы сейчас в прекрасной физической форме, особенно по сравнению с состоянием вашего здоровья шесть недель назад. Очевидно, вам очень подходят условия жизни на этой планете.
— Правильнее было бы сказать, что это я подхожу планете.
Глаза полковника чуть расширились. Он поощрил ее:
— Вот как? И что, по-вашему, оправдывает такую формулировку?
— Мое выздоровление, конечно, — ответила Яна, стараясь выглядеть как можно невиннее. Что-то у этого типа слишком гладко все катится. Яна даже возгордилась, что Интергал прислал специально для нее следователя такого класса. — Здесь чудесное место для списанных в отставку по инвалидности.
Пол под ее ногами снова едва заметно содрогнулся. Кхан тоже заметил это и чуть нахмурился, глянул вниз, потом — снова на Яну. Она ответила ему насмешливым взглядом. Для себя Яна уже поняла, что эти сотрясения вызваны вовсе не аварией шаттла на посадочном поле. Это где-то что-то взрывают, и Сурс содрогается от очередной попытки Интергала добраться до вожделенных минеральных богатств. Чертов Торкель! Он не слышал ни единого слова из того, что она ему говорила.
— Выходит, вы полагаете, что ваше так внезапно улучшившееся здоровье — целиком и полностью заслуга.., э-э-э.., этой планеты?
— Ну конечно. Когда дышишь воздухом, который прошел рециркуляцию бог знает сколько раз, которым до тебя успели подышать, может быть, миллионы людей на тысячах разных станций — это не очень удачные условия для того, чтобы человек с выжженными отравой легкими начал выздоравливать. Опять же, здесь размеренный суточный цикл, здоровая естественная пища без химических добавок, чистый снег. Вдобавок к этому — зимние виды спорта и спокойное, необременительное общение. Как раз то, что врачи рекомендуют как оптимальные условия для оздоровления.
— Понятно. А это необременительное, спокойное общение — насколько оно важно для вас? Яна пожала плечами.
— Я — служащая Компании. Я иду туда, куда меня направляют, делаю, что мне приказывают, и я только благодарна, если при этом меня окружают приятные, милые люди.
— Благодарна до такой степени, чтобы предать интересы Компании в пользу милых и приятных людей?
Яна засмеялась. Лицо полковника ничего не выражало, глаза смотрели совершенно спокойно, но Яну не обмануло это внешнее безразличие. Она прекрасно понимала, что перед ней — чертовски умный противник.
— Зачем бы мне предавать Компанию, которая обеспечила меня всем, что мне нужно? Наоборот, я пытаюсь убедить Компанию, что они собираются выплеснуть ребенка, а себе оставить грязную воду.
— Грязную воду?
— Полковник, меня послали сюда, чтобы я выяснила, что происходит на планете. И я выяснила — но капитан Фиске счел мои выводы неприемлемыми. Он гораздо охотнее готов поверить словам человека, чье место он же недавно предлагал мне занять, и слабоумного водителя снегохода, у которого ко мне личные счеты. И все только потому, что капитан Фиске ввязался в дело, в котором ни черта не понимает.
— А вы? Вы — понимаете?
— Нет, не совсем. Однако я не могу не считаться с тем, что со мной произошло, — Яна усмехнулась. — Я имею в виду мое неожиданное чудесное исцеление.
— И вы благодарны планете за это? Яна поняла, что для полковника этот вопрос очень важен, и кивнула.
— Эта планета — явление более сложное, чем хочется думать капитану Фиске.
— Но сами вы в этом совершенно уверены, так?
