дверей.
Тревельян не шевелился. Тысяча вопросов уже витала в его голове, однако он молчал, чтобы старик не сбился.
– Он отослал девушку домой и обещал жениться. Только ему это не было суждено. Он боялся, что она понесла от него ребенка, боялся, что потеряет ее, потеряет ее или младенца. – Гриффин поглядел на графа, и Тревельян ощутил, как по спине его забегали мурашки. Повесть сия напоминала его собственную жизнь. Напоминала во многом, за исключением того, что неизбежная трагедия, к которой ныне подбирался Гриффин, в отличие от его судьбы, была отмечена печатью любви. – Он потерял ее, – прошептал Гриффин. – Возле Антримской дороги говорят, что молодой человек этот встретил свой конец прежде, чем успел съездить за невестой. Он умер, произнося ее имя, и пообещал, что будет ждать ее на том свете.
– Антрим. Значит, он был оттуда? – Тревельян попытался привлечь к себе внимание старика.
– Ага. Антрим. Я слыхал, что замок зовется Кинейт.
Тревельян кивнул. Он был готов уже обратиться с вопросами, но О'Руни заговорил снова.
– Мне следовало бы рассказать Гранье, но весть эта была стара. Она прошла через много уст. И я не знаю, сколько в ней правды.
– Отлично, старина, – Тревельян положил руку на худое стариковское плечо. Прикосновение было приятно Гриффину.
– Теперь это твоя повесть. Я не мог умереть вместе с ней.
В этот момент в кухню вошла Фиона.
– Ох! Я помешала? – спросила она, краснея в смущении оттого, что хозяин вдруг появился в отведенном для слуг помещении.
Тревельян поглядел на Гриффина.
– Нет, все хорошо, Фиона, – сказал Тревельян. – Мы закончили разговор. Оставь Гриффину эту бутылку. Передай Гривсу, чтобы он выдал тебе вместо нее другую.
Фиона поглядела на зеленую бутылку, стоявшую возле старика, глазами круглыми и невинными.
– И представить не могу, о чем вы, милорд, какая бутылка? Откуда ей взяться на кухне?
– Довольно. Ты слышала меня. – Тревельян поглядел на Гриффина. Старик казался усталым. – Отдыхай, О'Руни. Пользуйся моим гостеприимством и заботой Фионы. Если тебе что-нибудь потребуется, скажи Гривсу.
Гриффин кивнул, и Тревельян попытался представить, много ли О'Руни услышал из его слов. Оставив старика блаженствовать у огня, Тревельян покинул кухню, строя планы путешествия на север, в Антрим.
– Милорд, у замка шалили. Кто-то попытался развести небольшой костер. Южная дверь обгорела. Курран заметил пламя и погасил его. Нам повезло, последствия могли быть и хуже. – Гривс подал Тревельяну золотой поднос с запиской.
С мрачным выражением лица Тревельян оторвался от письменного стола и взял записку.
– Могу ли я чем-нибудь помочь вам, милорд? – спросил Гривс, заправляя бесполезный рукав в карман фрака.
– Ну и денек выдался… – Тревельян встал. – Я отправляюсь в Антрим. Если не завтра, тогда на следующий день. А сейчас мне нужно отправиться в Лир. Прикажите Симусу подать карету. – И вдруг вспомнив, Ниалл добавил: – Кстати, выдайте Куррану золотой за верность и присмотрите, чтобы повреждения были устранены.
– Да, милорд. – Гривс остановился у двери. – Могу ли я спросить… следовало ли ожидать поджога?
Тревельян вздохнул.
– Не поджога, какой-нибудь выходки. Да, можно считать, что ожидать ее следовало. Спасибо, Гривс. Пока все.
– Благодарю вас, милорд.
Когда Гривс вышел, Тревельян опять взял записку и прочитал ее еще раз.
Ниалл скомкал бумажку в руке. Черт побери! Как знать, чья рука писала эту записку. Он читал отрывок из романа Равенны, однако самое сильное впечатление произвели на него слова, а не почерк.
Ниалл вспомнил о попытке поджога, и глаза его потемнели. Вполне возможно, записка эта окажется ловушкой. Малахия и его компания подонков вполне способна на это. Но если это обман, то ловкий обман, ибо его влекло к этой девушке. Хотя инстинкт велел Ниаллу оставаться в замке, он знал, что отправится на рынок. Он сделает это лишь ради того, чтобы уцепиться за тонкую ниточку: за мысль о том, что Равенна – красавица, приснившаяся ему вчера, – действительно хотела видеть его.
Глава 18
Равенна не хотела идти к О'Ши за картофелем, но все уже слыхали о блайте. Урожай О'Ши следовало съесть или же можно было его выбрасывать. Когда блайт поражал поле, нельзя было укладывать на хранение даже здоровые с виду картофелины, потому что и они покрывались милдью. Тысячи людей, голодавших в Ирландии, усвоили это.
Посему они с Граньей решили последовать примеру остальных горожан и выкупить урожай О'Ши. Даже если им не удастся съесть всю картошку, О'Ши будут спасены, а если всем им повезет, блайт удастся остановить на поле О'Ши. Если все они будут держаться вместе, сказала Равенне мудрая Гранья, беда может обойти Лир.
Прихватив несколько серебряных монет, Равенна вышла на большую дорогу, чтобы помочь бедному Майклу О'Ши и его сыновьям откупиться от несчастья. День выдался туманный и мрачный, полностью соответствовавший ее настроению. Она не могла избавиться от уныния, от памяти о случившемся в замке несколько ночей назад.
Тревельян.
Она не могла произнести этого имени, не ощутив укол в сердце. Равенна поклялась себе соблюдать внешнее бесстрастие при любом упоминании имени графа, но в душе своей она прекрасно осознавала – все острей с каждым часом, – что обманывает саму себя. Она ощущала все, что угодно, кроме бесстрастия. Он унизил ее. И весь шум из-за Малахии был вызван лишь ревностью к личности куда менее значительной, чем великий граф Тревельян, но тем не менее способной покуситься на его права.
Вспомнив о поцелуе, Равенна вдруг обмерла. В тот миг она отчаянно жаждала поцелуя, но теперь отчетливо понимала, какой глупый, опасный и безрассудный совершила поступок. Подобный Тревельяну человек никогда не полюбит ее. Она покорилась искреннему напору его эмоций; и после всего этого он ударил ее по лицу, ударил этими претензиями Верхов. Она таяла перед ним, а Ниалл обозвал ее гулящей.
Даже если гейс существует и весь Лир должен пасть жертвой блайта, голода и анархии, она не исполнит его повеления и не выйдет за Тревельяна. Она знала теперь, что не сумеет полюбить его. Нельзя же любить человека, который так обошелся с ней, который играл ее жизнью и чувствами, видя в ней только сельскую девчонку, достойную лишь телесной, а не духовной близости… О нет, только не духовной. Конечно же, он наверняка верит в то, что лишь у Верхов есть души и желания, а все остальные недалеко ушли от животных.
Равенна ощутила на щеках слезы. Похоже, Тревельян, наконец, сломал ее; она выдержала мучительные годы, проведенные в английской школе, но общение с Тревельяном нанесло ей более глубокую рану. Целовать мужчину, верить ему, желать близости с ним, быть готовой подчиниться ему душой и телом, – все это делает женщину хрупкой. Тревельяну следовало ступать тихо и осторожно, а он был груб… жесток и прямолинеен. Даже после их поцелуя он – как и девчонки из Веймут-хэмпстедской школы – видел в ней создание презренное. Ведь она простая ирландка, да еще опозоренная происхождением. Но почему по этой причине все вокруг полагают себя вправе насиловать ее чувства?
Равенна вытерла слезы уголком шали. Она не Малахия, она не готова умирать за Гомруль, не готова, не считаясь с ценой, сражаться с Верхами; только каждый очередной год жизни в ее низменном состоянии позволял ей все лучше и лучше понимать мысли Малахий, населявших эту угнетенную землю.
На перекрестке, прежде чем свернуть к полю О'Ши, она посмотрела на противоположную дорогу,
