умирающей, сказать, что она любит ненавистного ей человека, было немыслимо.
Закрыв глаза, девушка ощутила, что сердце ее разрывается на части. Как она ни пыталась, правильный ответ так и не пришел ей в голову.
– Он был так жесток.
– А разве… ты… никогда… не была… жестокой?
– Да, – прошептала Равенна.
– А… он… любит… – Гранья говорила так, будто тиски сдавили ей горло. Равенна заметила судорогу боли, исказившую лицо ее бабушки.
Не имея более сил переносить эту муку, Равенна прикоснулась губами к руке Граньи.
– Он любит меня, Гранья, – всхлипнула она. – Я знаю, что он любит меня.
Сквозь слезы Равенна в последний раз поглядела на свою бабушку. Гранья на короткое мгновение открыла глаза, и вдруг на ее лицо призрачным покровом лег странный покой. Молчание сменило натруженные вздохи. Старуха обратила лицо к небу, и на нем сразу как бы разгладились все морщинки. Равенна вдруг увидела – скорее нет, угадала, – молодую женщину, чей дух, держа за руку давно почившего любовника, уносился в иной мир.
Равенна тихо всплакнула возле постели и уже не знала, сколько просидела так.
– Детка, детка, спускайся, посиди лучше на кухне. Мы пошлем кого-нибудь за гробовщиком.
Растерявшаяся от горя Равенна почувствовала на своей голове ласковую руку Фионы.
– Пойдем, детка. Она ушла. И доброго ей пути.
Равенна зарыдала, не выпуская руку Граньи.
– Кроме нее у меня никого не было. Никого и никогда.
– Не надо, детка, отпусти ее. Она не может сейчас утешать тебя.
Равенна погрузилась в горе. Густое и черное, словно дым. Лишь через несколько часов кто-то сумел увести ее от тела Граньи.
Гранью похоронили на общем кладбище – вместе с бедняками, попрошайками и людьми сомнительного вероисповедания. Шел дождь, порывы резкого ветра чередовались с затишьем, короткие ливни сменялись солнцем.
Проститься пришли несколько человек. Отец Нолан в последнем слове весьма мягко упомянул – избежать этого было нельзя, – что всю свою жизнь Гранья провела вне церкви. Со слезами, окаменевшими в самом сердце, Равенна смотрела, как четверо могильщиков опустили сосновый гроб в недра земли.
Потом все помолчали. Что можно сказать в таком случае вообще? И похлопав ее по руке или обняв на прощанье за плечи, начали расходиться, оставив Равенну в одиночестве возле могилы.
Выйдя на обочину дороги, Фиона сказала священнику:
– Бедняжка, сердце ее разбито. Она окружила себя каменной стеной. После кончины Граньи у нее никого не осталось.
Отец Нолан поглядел в сторону кладбища, хмуря и без того озабоченное лицо. Старая Гранья ушла, наступило время подумать о собственной, уже близкой смерти. Но он никак не мог отвлечь свои мысли от девушки, оторвать взгляд от тонкой фигурки Равенны. Ветер теребил ее платье – старое, синее, то самое, в котором она была на похоронах Питера Магайра. Одинокая, как никто на свете, и все же…
От дерева отошел мужчина, державший в руке черный цилиндр. Священник не видел, что карета Тревельяна остановилась вдали на аллее, не видел он и того, как граф выходил из нее.
Затаив дыхание, отец Нолан следил за Равенной. Она подняла голову, повернулась к выросшей неподалеку фигуре. Ниалл остановился, не сделав нового шага.
Казалось, что прошел целый век, прежде чем взгляды их встретились. Даже ветер притих, пока двое любовников глядели друг на друга.
Все разбилось.
Ниалл опустил голову, словно в молитве за отлетевшую душу. А потом медленно повернулся, чтобы направиться прочь.
С отчаянием отец Нолан видел, как Равенна в муке склонила голову. Слезы вырвались снова с безутешным рыданьем. Сердце священника сжалось. И он пробормотал:
– Да, крепость. Боже, помилуй нас.
Глава 30
Книга была дописана.
Прижимая стопку страниц к груди, она отправилась в дальний путь. Ветер трепал краешки листков, и Равенна была рада соленому воздуху. Две недели она безвылазно просидела в коттедже, проживая монетки, которые обнаружились в тюфяке Граньи. Дни прошли в переписывании романа. И теперь она была готова предоставить свою книгу попечению почты.
Поцеловав на прощание страницы своего манускрипта, Равенна подняла железную защелку на двери лавки Маккарти. Но лавка оказалась пустой. Мистера Маккарти нигде не было видно, чему, однако, не следовало удивляться, ибо старик любил попить днем чайку у отца Нолана и посему оставлял дверь в лавку открытой, чтобы всякий мог взять нужное и оставить деньги на прилавке.
Она оставила два пенса за конверт и написала на нем имя того человека в Дублине, о котором ей говорил Тревельян, и адрес издательского дома.
Ветер врывался внутрь порывами, домишко даже содрогался. Какой-то шорох заставил Равенну поглядеть в угол, но, ничего не заметив, она посчитала, что от дуновения ветра штора зацепилась о железную задвижку.
Покончив с делом, Равенна уже собралась выйти, когда непонятный звук повторился – на сей раз левее.
– Кто здесь? – спросила девушка, ощутив мурашки, забегавшие по спине.
В углу упало и разбилось что-то стеклянное.
Обойдя прилавок, Равенна охнула: на полу с кляпом во рту лежал старый Маккарти, связанный по рукам и ногам. Подбежав к нему, она первым делом вытащила тряпку из его рта.
– Кто… кто это сделал? – вскричала она, тщетно ощупывая тугие узлы.
– Грабители, вот кто. Явились сюда с платками на лицах и все у меня унесли. И фонари, и виски, и все остальное…
– А как по-вашему, кто это был?
Усадив дрожащего старика возле печки, Равенна подбросила в огонь брикет торфа.
– Ты бы лучше сказала Тревельяну, что времени у него немного. Приходили очень скверные парни, – пробурчал Маккарти, пока Равенна искала чайник, чтобы нагреть воды. – Говорят, что они собрались напасть на замок, чтобы освободить О'Молли. Теперь у них есть все нужное для этого. Даже у тех, кто бунтовал в девяносто восьмом году, не было такой злобы… надо же – грабить своих!
Равенна не смогла скрыть вдруг охватившую ее тревогу.
– Тревельян выгонит их отсюда. Я в этом не сомневаюсь.
– Они линчуют его, вот что они сделают. Когда-то я уже видел такое в графстве Даун. Тамошнего господина схватили и повесили прямо перед его замком.
Тут уж у Равенны затряслись руки. Две недели заставляла она себя не думать о Ниалле. Она оглядела лавку, наконец-то заметив опустевшие полки. Грабители обокрали ее дочиста. Трудно было даже заподозрить, что в лавке чем-либо торговали.
– Отец Нолан сумеет отыскать их и попытается образумить, – сказала она. – Какая подлость! Обокрасть вас, чтобы добраться до Тревельяна!
– У священника нет над ними никакой власти. Церковь осуждает таких, поэтому они идут своим путем.
– Лиам Маккарти, что ты сделал со своей лавкой? – В дверях появилась миссис Маккарти с корзинкой кружев, во взгляде ее читалось изумление.
– Они унесли все! – выкрикнул Маккарти, едва не плача.
– Тревельян все исправит. Он не допустит такого, – шепнула Равенна, с трудом произнося это имя и боясь той тревоги, которую оно в нее вселяло. Она не желала думать, что означала эта тревога.
– Но что он сделает, если его повесят?
Равенна не знала, что ответить, и постаралась по возможности успокоить Маккарти, рассказывавшего
