– Жданов Андрей Александрович?
– Кто вы и что вам нужно?
– Вы арестованы.
Тысячу раз я видел эту сцену почти наяву, и вот сейчас, когда все свершалось, чувств я никаких не испытывал. Разве что гадливость.
– Предъявите ордер, – сказал он сипло.
– Ордер? Мне не нужен ордер. Неужели вы меня не узнаете?
– Без ордера… Горюнов!
– Можете не кричать, мы здесь одни. Охрана отдыхает. Да положите вы свой пистолет, он вам мешает думать.
Он удивленно посмотрел на дамский «вальтер» у себя в руке и сунул его в карман.
– Пойдемте в машину, – сказал я. – Руки примите за спину.
– Кто вы? – еще раз спросил он.
– Когда-то мое имя было известно каждому культурному русскому человеку, – со вздохом сказал я. – Правда, с тех пор произошло немало прискорбных событий.
– Какой-то эмигрант… – судорожно пробормотал он. – Что? Война? Десант? Москва захвачена?
– Все проще, – сказал я. – Создана Особая тройка: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух Святый. Мне поручено препроводить вас…
– Ордер! Без ордера не имеете права… Я требую понятых! Я буду звонить товарищу Сталину!
– Что он тут вопит? – сказал, входя, Великий.
– Ордер требует, mon prince.
– Семен Павлович?! – изумился Жданов. – Что вы здесь?..
– Справляю обязанности, – сказал Великий. – Какая же экзекуция без медикуса?
– Экзекуция? К-казнь? – Жданов покачнулся и начал закатывать глазки.
– Стоять! – тихо сказал я, и Жданов замер.
– Смотри, Колька, если он мне машину обдрищет – сам убирать будешь, – сказал Великий.
– Не обдрищет, – уверил я его. – Вы же постараетесь удержаться, Андрей Александрович?
Он покорно кивнул.
И – потащился к двери.
Он окончательно уверился, что произошел какой-то дворцовый переворот, или же сват его просто решил позабавиться…
А если так – то это может быть и не до смерти. Попугают, а потом будут смеяться. Вот сейчас привезут его в Кунцево… или даже в машине скажут: шутили, мол…
Но в дверях он вдруг раскорячился, как умный мальчик из сказки. Что-то последнее в нем протестовало, пыталось сопротивляться. Великий дал ему сокрушительного пинка. Схватившись одной рукой за крестец, а второй за сердце, толстяк вылетел на крыльцо.
Охранники сидели в кружок и смотрели на луну, подвывая неслышно.
– Мерзавцы… – просипел Жданов.
– Что ж вы хотите, сударик мой? – отозвался Великий. – Псы.
Филипп курил около машины. Увидев нас, бросил папиросу и критически осмотрел нашего пленника.
– Вот этот, что ли?
– Этот, Филя, – сказал я. – Можешь себе представить – именно этот.
Филипп молча дождался, когда мы усядемся: Великий, Жданов, я последний, – и сел за руль.
– Куда вы меня везете? – спросил Жданов.
– Да вот, сударик мой, – сказал Великий, – такая незадача вышла: поспорили мы с Бурденкой на ящик армянского: где в мозгу человеческом линия партии пролегает? Он мне: в шишковидной железе, а я ему – врешь, брат Бурденко, в мозолистом теле! А как проверить? Надо взять у партии самого верного сына да и посмотреть…
– Вредитель… – ахнул Жданов. – Так вы тут все – вредители!
– Шутки в сторону, – сказал я. – Вы, сударь, погубили мою мать, жену и дочь. Кроме того, вы смертельно оскорбили мою первую жену, публично назвав ее блудницей. Вы оскорбили также моего товарища, боевого офицера. За это я, Гумилев Николай Степанович, приговариваю вас к смерти. Филипп, сверни в лес.
– Понял, командир.
Жданов подавился собственным вдохом. Он мучительно пережевывал воздух, небольшие глаза его смотрели на меня неотрывно. Руками он делал какие-то сумбурные движения, будто намеревался то ли перекреститься, то ли почесаться.
– Это он уже белых вшей с себя обирает, – сказал Филипп, глядя в зеркальце.
