Из-за угла ГУМа навстречу девушке шагнули еще двое. Она метнулась, пытаясь обойти, – те с гоготом, растопырив руки, стали ее ловить. Они старались показаться пьяными, но слишком уж старались. Те двое, что шли, – бросились бегом к «месту происшествия»… Сейчас будет применен обычный чекистский прием: «даме плохо». Подъедет машина, возможно, что «Скорая»…
Я давно так не бегал. Кейс мой полетел в сторону, подошвы скользили по асфальту… Я нагнал «иностранцев» в последний момент: они уже хватали девушку за плечи, у одного в руке блеснула игла… Я свел их головы с приличным усилием и услышал характерный треск. Они еще не поняли, в чем дело, и будто бы стояли, а я уже отбросил девушку в сторону и с разворота разнес ногой челюсть одному из «пьяных». Второй умел драться разве что со связанными…
Посторонний запах бензина окутал нас. Я схватил девушку за руку – она упиралась. Она еще хваталась за свой брызнувший пакет с осколками стекла, за разлетевшиеся из папки листки… Страшным усилием я выдернул ее к себе, как из болота. Теперь надо было успеть подобрать кейс – там были все мои документы – и куда-то нырнуть…
И мы успели и подобрать, и нырнуть, и уже сквозь стекло дверей бывшего «Мюра и Мерилиза» я успел увидеть подъехавшую «Скорую»…
У нас было минут десять, чтобы скрыться.
– Ты кто? – дрожа, спросила она.
– Дубровский, – огрызнулся я. – Молчи и не отставай. Я свернул на вонючую лестницу, ведущую вниз. Там были сортиры. К Играм их вычистили, но запах убить не смогли. И еще там была курилка. Пустая.
Я открыл кейс. Футболка с медведем… козырек от солнца… помада
– Переодевайся. Мигом. Я отвернусь.
– Да кто ты такой, чтобы?.. – она задохнулась.
– Потом я тебе все объясню. Главное – выйти отсюда.
– Мне уже все равно не выйти…
– Это ты брось. Так не бывает.
– Там… там мои плакаты остались… листовки
– О господи, – сказал я. – Какая ерунда. Переодевайся и пошли.
– Ку…да?
– Там видно будет, – я отвернулся.
– Го… това
Я оглянулся. Вместо народоволки передо мной стояла «девочка с окраины» в мини-платье (оно же макси-майка), с ярким ртом, в залихватски надвинутой матерчатой кепочке.
– Хорошо, – одобрил я. – Старое платье мне.
Она послушно подала.
Я скомкал его, унес в мужской туалет и, встав на унитаз, запихал в бачок. Найдут, но не сразу. Вернулся. Она ждала. На лице ее проступало недоумение.
– Теперь слушай меня внимательно. Сейчас я беру тебя под руку, и мы медленно и очень спокойно выходим отсюда и идем туда, куда нам надо. Твоя задача – ни на кого не смотреть. Как женщина Востока. Постарайся глубоко задуматься о чем-то. Например, о том, кто я такой. Задача ясна?
– Да, но… зачем все это?
– Поговорим вечером. Давай руку, и пошли. Медленно и печально…
Именно так, медленно и печально, как и полагается ходить под «серой вуалью», мы миновали спускавшихся нам навстречу двух милиционеров, с трудом понимавших, чего от них добиваются товарищи чекисты. Сами же чекисты стояли на галереях и мостиках, высматривая девушку в бальном платье и мужика, которого никто толком запомнить не сумел, но, судя по итогу боя, – горилла… Не забывали они при этом и принюхиваться к покупателям, отчего вид у них делался совершенно идиотский…
В дверях их стояло человек шесть. Моя спутница напряглась, но продолжала идти. И потом, когда и ГУМ, и здание Английского клуба остались позади, когда мы спустились в неожиданную прохладу бесконечно длинного подземного перехода, она вдруг задрожала – по-настоящему. Я обхватил ее за талию:
– Держись, воительница. Скоро привал.
Никем не гонимые, мы спустились в метро. Бабка-контролерша прошипела ядовито в спину:
– Вси равно он на тебе, деушка, не женится, мышиный жеребчик…
…История моей новой знакомой была уникальна, но проста. До нынешнего февраля семья их была по- настоящему счастливой, несмотря на частые переезды и гарнизонный уют. Отец, полковник ВДВ, брат, лейтенант тех же войск, мать, жена офицера, то есть – на все руки, и она, Аннушка. С позапрошлого года – студентка института Герцена…
Все рухнуло в один день, когда, получив сразу два цинковых гроба, упала и больше не встала мать. Аннушка прилетела в Читу на тройные похороны и вдруг узнала, что осталась не только сиротой, но и бездомной: в квартиру уже вселялись другие…
Она не помнила, как прожила эти полгода. Сегодня утром, проснувшись в комнате общежития, она написала десяток листовок, потом спустилась в хозяйственный магазин, купила шесть бутылок растворителя, слила их в одну банку, надела свое лучшее платье, сунула за пазуху отцовскую зажигалку «Данхилл» и пошла на Красную площадь.
Я покрутил зажигалку в пальцах. Щелкнул. Огонек был слабый. Газ почти кончился.
