тающие во рту, они чем-то отдаленно напоминали миндаль.
Но больше всего ее потряс подарок Ньюму. Игрушка не игрушка, удивительный живой глаз, видящий все вокруг. Взгляд его, как пояснил Ньюмор-старший, проницает сквозь перегородки, непрозрачные для человеческого взгляда…
Шар был размером с обычный волейбольный мяч. Оболочка — ворсистая. Шар ритмически вибрировал.
— Он как будто дышит… — зачарованно прошептала Линда, глядя на шар.
— Он живой, папа? — деловито спросил Ньюм, небрежно держа подарок.
В ответ отец начал пояснять что-то долго и обстоятельно. Линда тогда ничего не поняла, ей запомнились только слова «фасеточный элемент» и еще какие-то, столь же непонятные. Что же касается Ньюма, то он, ясное дело, хорошо понял отца. Дотошно расспросил его, как обращаться с шаром, а потом утащил «живой глаз» в свою комнату.
А позже…
Позже произошел эпизод, о котором даже теперь, одиннадцать лет спустя, будучи двадцатипятилетней женщиной, Линде тяжело и неприятно было вспоминать.
Весь тот день прошел для нее в ожидании чего-то необычного.
И хотя никто не мог знать, что из нового рейса Ньюмор-старший не вернется, на всем лежал отблеск грусти. А может, это казалось Линде только теперь, много лет спустя?..
Ужин накрыли в гостиной, где было тесно от многочисленных гостей.
Медлительный Роб подал на стол жареную акулью печень — любимое блюдо отца. Ньюм ел поспешно, делая вид, что не замечает укоризненных взглядов матери: ему не терпелось вновь отправиться к подарку.
Едва закончился обед, Ньюм схватил Линду за руку и прошептал:
— Пойдем со мной, я покажу тебе чудо.
Тихонько прикрывая за собой дверь, Линда услышала фразу, которой капитан начал свое повествование:
— Представьте себе, мой киберштурман в полете научился сочинять музыку…
Не выпуская руки Линды, Ньюмор по длинному коридору торопливо вел ее в свою комнату.
На пороге комнаты девочка остановилась, завороженная. Свет Ньюм не включил, и в комнате царил полумрак. А в противоположном углу у окна, там, где у Ньюма стоял письменный стол, вечно заваленный учебниками по физике и математике и исчерканными листами писчей бумаги (Ньюм терпеть не мог тетрадей), — там, в дальнем углу, разливалось голубое сияние, ни с чем не сравнимое спокойное зарево.
Девочка подошла поближе.
Шар сверкал, но смотреть на него не было больно. Каждая коротенькая ворсинка казалась маленькой радугой, она слегка дрожала и переливалась всеми мыслимыми цветами.
— Можно его потрогать?
— Потрогай, — разрешил Ньюм.
— Ой, как будто кошку погладила! — удивилась Линда.
— Скажешь тоже — кошку, — усмехнулся Ньюм. — Это очень сложный аппарат, созданный из биоэлементов. Я изучу его строение и построю точно такой же.
— Для чего тебе?
— Это очень ценная штука, за нее могут много заплатить. Этот шар соединяет в себе свойства многих земных приборов и устройств — живого глаза, рентгеновского аппарата и так далее.
— Ньюм, а он правда видит насквозь?
— Не веришь, Рыжик? Сейчас убедишься, — загадочно улыбнулся Ньюм.
Он потрогал светящуюся сферу, нажал что-то — и тут шар заговорил!
Это было до того неожиданно, что девочка вздрогнула, по спине пробежал холодок.
Шар говорил о ней, о Линде!
Голос его был странен, лишен всякой выразительности, словно голос Роба, когда тот отвечает на чей-нибудь вопрос.
Линда и теперь помнит от слова до слова все, что произнесло, уставясь на нее, «всевидящее око» — так Ньюмор назвал шар. И то, что он говорил, показалось девочке до того обидным и нелепым, что она, не сдержавшись, крикнула:
— Замолчи!
Шар умолк.
Линда не смогла сдержать слезы. Она бросилась на Ньюмора, но тот со смехом увернулся. Вытирая глаза, она вышла из комнаты. Ньюм догнал ее уже в коридоре.
Когда они вернулись в гостиную, все были поглощены рассказом Ньюмора-старшего.
…Уже на другое утро шар погиб. Его погубил сам Ньюм, который пытался узнать его внутреннее строение… Конечно, это было чисто ребяческое желание — узнать, как устроена игрушка.
Через несколько дней в семье случилось несчастье: погиб космокапитан Ньюмор. Теперь все заботы легли на плечи Ньюма, а он полностью ушел в науку, и больше его ничто не интересовало.
Он даже не замечал, что Линда любит его, и своим невниманием часто обижал девушку.
Каждый раз Линда старалась найти оправдание его поведению. Ясно, голова юноши занята другим. Он такая умница, самостоятельно одолел курс высшей математики, дифференциальные уравнения щелкает, как орехи. Не обращает на нее, Линду, внимания? Понятное дело, его время уходит на гораздо более важные вещи. Толковал же он ей на днях, что природа человеческая слишком несовершенна, что в нем слишком много осталось от животного и что он, Ньюмор, задумал в будущем не более, не менее как… переделать природу человека.
— В каждом человеке есть плохое и хорошее, — заявил Ньюм, — не правда ли? Нельзя ведь сказать, что этот человек — абсолютный злодей: обязательно у него найдется хоть какое-нибудь светлое пятно. Беспросветно темные личности встречаются только в романах. И наоборот. Едва ли встретишь в жизни совершенно хорошего человека, без каких бы то ни было изъянов. Хоть что-нибудь у него, да не так… Вот я и задумал в каждом человеке отделить плохое от хорошего. Плохое — удалить, как дантист удаляет больной зуб, а хорошее оставить.
— Как же ты это сделаешь? — спросила Линда.
Ньюм пожал плечами:
— Еще толком не знаю… Есть у меня одна идейка, но она слишком сырая.
— А что за идея? — отважно спросила Линда, чтобы не дать угаснуть разговору.
Ньюм увлеченно начал ей рассказывать про полушария головного мозга, хромосомы, частицы и античастицы, пока бедняжка Линда не почувствовала, что голова ее решительно отказывается воспринимать что-либо.
Почувствовал это и Ньюмор. Он прервал свои объяснения и, улыбнувшись, произнес:
— Знаешь, Рыжик, твоя голова в этот момент, по-моему, напоминает камеру Вильсона.
— А что это за камера? — спросила Линда с недоумением.
— Ею пользуются физики-атомщики для изучения микрочастиц.
— А я тут при чем?
— Видишь ли… как бы тебе объяснить попроще… Дело в том, что когда камеру Вильсона включают, она наполняется туманом, — с ехидной обстоятельностью пояснил Ньюмор.
А Линда не обиделась. Ничуть! Ясно ведь, что Ньюм и не думал ее обидеть.
Девушка любила Ньюмора, сама себе не смея признаться в этом чувстве.
А Ньюм? Любил ли он ее? Безошибочное женское чутье, рано проснувшееся у нее, подсказывало, что и Ньюм к ней неравнодушен. Внешне, однако, он никак не выражал своих чувств. Всегда на первом плане у него была наука — физика, биология, математика.
Кроме того, у Ньюмора появилось много знакомых девушек, которые оказывали стремительно восходящему научному светилу всевозможные знаки внимания.
Линда впервые с горечью поняла, что в мире, в котором она живет, девушке, кроме красоты, нужно еще и богатство. Придя к такому выводу, она поняла, что дальнейшее пребывание в доме Ньюморов стало
