этому поводу.
На другом конце провода вздохнули:
– Хорошо-хорошо, Изабелла. Я верю, что тебе под силу разгадать эту тайну. И сделать из нее захватывающий рассказ. Отдаешь эксклюзивное право на публикацию «Скотсмэну»?
– Зависит от твоего поведения. Но слушай, Энгус, я позвонила не для бесед о шотландской истории. Окажи мне, пожалуйста, услугу за услугу.
– Разве я что-то должен? – Голос Энгуса звучал удивленно. – Мне как-то не вспомнить.
– Ну и не вспоминай. Не будем мелочиться, – поспешно ответила Изабелла. – Я прошу о совсем небольшом одолжении. Мне нужно узнать одно имя, и всё.
Она рассказала, в чем дело, и он внимательно выслушал. Ей казалось, что ему будет нетрудно получить нужную информацию. Наверняка у него есть знакомства в службе здравоохранения или в больнице. И кто- нибудь там может оказать ему услугу.
– Пожалуй, такая возможность имеется, – признал он. – Есть врач, которого мы поддержали, когда на него пришла жалоба в Высшую медицинскую комиссию. Я ему искренне симпатизировал. Считал, что он действовал правильно. А другие газеты начали шумную обвинительную кампанию. Он, безусловно, очень мне благодарен.
– Вот и спроси его, – подсказала Изабелла.
– Хорошо. Но если он не захочет ответить, настаивать не стану.
Они договорились, что – появятся новости или нет – Энгус непременно позвонит сегодня. Повесив трубку, Изабелла вернулась к заварке чая. Она любила смешивать «эрл грей» и «дарджилинг». В чистом «эрл грее» слишком яркая отдушка, а «дарджилинг» ее смягчает. Цветы и их ароматы, подумала она и вдруг заинтересовалась, а что же пила Мария Стюарт? Выяснить это можно будет у Розалинды Маршалл. Та знает о шотландских королевах все и пишет о них интересные книги, сидя у себя дома на Морнингсайде.
Бедная королева Мэри! Провела столько времени в заточении, создавала дивные французские вышивки и бесконечно писала довольно-таки ядовитые письма. При испанском дворе в то время пили уже шоколад, но до Шотландии эта мода еще не дошла. А чай, помнится, появился не раньше начала семнадцатого века. Значит, Мария пила какие-нибудь травяные настои, хотя вряд ли их пили для удовольствия: для этой цели употреблялись французские вина. Цветы и вьющийся над чашкой пар, привкус изгнания и Шотландия, отголосок которой улавливаешь то в звуке голоса, то в старинном шотландском слове, в тени, упавшей на лицо, в игре света.
Энгус сдержал обещание и позвонил, но куда раньше, чем она ожидала. Допив вторую чашку чая, она как раз собиралась отнести ее в раковину, и тут-то заверещал телефон.
– Вот тебе это имя, – сказал он. – Маклеод. То, что нужно?
Она не отвечала и не двигалась. Из чашки, о которой она позабыла, капнули на пол несколько остававшихся на дне капель.
– Изабелла?
Но она была вся в своих мыслях, занимавших ее, пока она пила вторую чашку, мыслях, не связанных с тем, что он сейчас сказал. Теперь ей хотелось услышать другое имя.
– Спасибо, Энгус. У меня к тебе еще один вопрос. Как зовут итальянца, у которого ты – помнишь – брал интервью?
– Чудовищно длинная итальянская аристократическая фамилия. Но это не мешало. Я называл его просто Томазо.
Глава девятнадцатая
Выйдя из дома, Изабелла быстрым шагом пошла по Мерчистон-кресент в сторону Брантсфилда. Было уже почти семь, три с лишним часа прошли после звонка Энгуса и получения двух равно ошеломляющих известий. И все же она по-прежнему не могла думать ни о чем другом и стремилась обсудить с кем-нибудь новости. Она долго мучилась, не понимая, стоит ли звонить Джейми, но, несмотря на отдельные доводы против, в конце концов решилась на звонок. Ну как просить у него совета, если вчера, когда они шли по Холируд, он уже ясно высказался: всё, больше она не может, да и не должна ничего делать. С другой стороны, это было до звонка Энгуса. Теперь все изменилось. Как выяснилось, Роуз сознательно скрывает, что ее сын стал донором. А раз так, ей, вероятно, известно и что-то такое, что нужно скрывать еще старательнее. Скорее всего, она знает о причастности Грэма к гибели сына, но решила выгораживать убийцу Рори. В таком случае у Изабеллы нет никаких причин скрывать то, что ей стало известно. Можно не бояться, что ее откровения разрушат союз Роуз и Грэма.
Поняв это, Изабелла облегченно вздохнула. Теперь она сделает то, что должна, а потом вернется к своим обязанностям. И все-таки трудно принять решение, не обсудив его с кем-нибудь. А единственный, с кем его можно обсудить, Джейми. Все остальные не в курсе. Исключение – Иан, но, помня, как ему стало плохо в Санди-Белл, она ни за что не подвергнет его новому испытанию.
И, значит, остается только Джейми. К счастью, как выяснилось, он в этот вечер свободен.
По телефону она ничего не таила:
– Хочу пригласить вас поужинать, но делаю это с корыстной целью. Нужно кое-что обсудить. Не стану говорить на эту тему слишком много, но должна получить совет.
– Это о…
– Да, – перебила она, – о том самом.
В ответ она ожидала услышать вздох, а то и стон, но реакция Джейми была неожиданной.
– Отлично, – сказал он. – Потому что и мне нужно кое-что рассказать вам об этом деле.
– Правда? – ей не удалось скрыть удивления.
– Да. Но обсудим все за ужином. Мне звонят в дверь. Ученик номер три. Тот, что пытается играть на фаготе, не выпуская изо рта жвачки. Способны в такое поверить?
– Способна, – откликнулась Изабелла, вспомнив рассказанное Энгусом Спенсом о Томазо. – Теперь я способна поверить во что угодно.
По пути к центру она пересекла парк Медоуз. Навстречу двигалась, вытекая из дверей университета, толпа студентов. Шли по двое, по трое, оживленно переговаривались, и ей вспомнились времена, когда она точно так же шагала с сокурсниками и с той же горячностью обсуждала такие же темы. Конечно, им сейчас кажутся интересными и достойными их внимания только те, кому около двадцати. Ей в свое время тоже так казалось. А теперь? Кажется ли ее ровесникам, что мир состоит исключительно из людей, которым за сорок? Пожалуй, нет. И все дело в том, что двадцатилетние не представляют себе, что такое быть человеком сорока с лишним лет, а те, кому сорок, помнят, что значит быть двадцатилетним. Все это напоминает разговор о стране с человеком, который там не был. Он готов слушать, но все же не в состоянии реально почувствовать то, о чем говорят. Мы все с интересом выслушиваем рассказы об Аргентине, но почувствовать Аргентину, не побывав там, не можем.
Ну а моя проблема, подумала Изабелла, поднимаясь на мост Георга IV, в том, что я снова и снова пытаюсь понять, что значит быть мной. Ее мысли начали разветвляться, она двигалась сразу во всех направлениях, нащупывая, анализируя и даже давая волю фантазии. Вероятно, большинству окружающих ее людей неведомо подобное занятие. А ей нередко хотелось узнать, о чем они думают, шагая по улицам Эдинбурга. Задумываются ли когда-то о том, что так занимает ее: о том, что нужно делать, и о том, что можно позволять себе обдумывать. Как-то она спросила Кэт, о чем та думает каждое утро по дороге от дома до магазина, и Кэт ответила:
– О сырах.
– Все время? – изумилась Изабелла. – Разве этот предмет так сложен, что может занять все мысли?
Кэт задумалась, словно прислушиваясь к себе.
– Нет, – уточнила она. – Я думаю не только о сырах, пожалуй, обо всем, чем мы торгуем. Об оливках. Иногда о салями.
– Иными словами, ты думаешь о работе, – подытожила Изабелла.
– Наверное, так, – пожала плечами Кэт, – но иногда мысли просто бродят. Ты думаешь о друзьях, о том, что надеть, иногда даже о мужчинах.
– Ну, кто ж о них не думает! – усмехнулась Изабелла.
– Как? Ты тоже? – Кэт изумленно вскинула брови.
