полюбил Север. Не знаю, как получше объяснить, — пожалуй, Север сложнее Юга. Здесь не бывает прямолинейности. Люди все скрывают — даже простые вещи, — и сложно понять, почему. Может, врожденная любовь к секретности. На Севере настоящие тайны становятся еще таинственнее.
Блэр поступил в Юридическую академию очень молодым и достиг больших успехов. Он стремительно продвигался вверх по должностной лестнице стражей порядка и скоро стал самым молодым комиссаром, когда-либо возглавлявшим какое бы то ни было управление министерства по Особым Расследованиям.
В чем секрет успеха Блэра? Я спросил его об этом однажды вечером; и хотя Блэр не ответил прямо, он все же сказал нечто достойное упоминания.
— Все дело в том, чтобы никогда не позволять морали — и даже собственным представлениям о порядочности — ослепить тебя, — сказал Блэр. — Ничто так не мешает расследованию, как нравственные предрассудки порядочного человека.
Разумеется, если всякий монах непременно должен быть поборником некоего нравственного стандарта, комиссар Блэр монахом вовсе не был. Но я не могу совсем отказаться от этого образа. Быть может, если Блэр и был монахом, то исключительно в том смысле, что ему нравилось размышлять над тайнами. Этому занятию (и
В тот первый вечер в Каррике мы вместе пошли в город — комиссар Блэр и я. Мы не поехали на джипе. Солдатам и всем прочим спасателям было приказано ходить пешком, когда возможно, дабы сократить количество загрязняющих веществ, пока в Каррике еще проводятся всякие анализы.
— Мы используем машины только в чрезвычайных ситуациях, — сказал мне по дороге комиссар Блэр.
— В чрезвычайных? — удивился я. — Но здесь же сплошная чрезвычайная ситуация? По всей округе чрезвычайное положение, разве нет?
— Так может показаться тому, кто недавно приехал, — сказал Блэр.
Это свое замечание он не пояснил, хоть я и спросил, что он имеет в виду. Он хочет, ответил Блэр, чтобы я сам все увидел и сам сделал выводы о том, что происходит в Каррике. Блэр говорил очень серьезно, и я больше эту тему не развивал.
Мы шли к городу в сумерках, болтая о том о сем. Небо на востоке непроглядно чернело; но на западе, как в замедленном кино, разворачивалась битва между громадой ночи и красным горизонтом.
— Какое небо, — сказал я. — Очень красиво.
— Это слово нечасто услышишь в Каррике, — сказал Блэр.
Мы дошли до города минут за двадцать и в Парке свернули налево. Я невольно глянул на Аптеку с северной стороны Парка; у дверей по-прежнему стояли караульные. В комнатах на втором этаже горел свет.
— Там кто-то у окна, на втором этаже Аптеки?
— Несомненно, — сказал комиссар Блэр, но не повернул головы.
Комиссар открыл дверь дома с погашенной вывеской «КАФЕ», и мы вошли. Здесь было пустынно. Столы ощетинились ножками перевернутых стульев, а стеклянный прилавок блестел пустотой. На стене я увидел картину: темный пейзаж и низкие холмы — возможно, те же, что я видел на пути в бараки. Пахло затхлостью, как во всех давно закрывшихся ресторанчиках.
И был еще один запах — слабый, который я не мог опознать.
Комиссар Блэр направился к лестнице в глубине дома.
— Пойдем. Навестим Кеннеди. Я должен предупредить: яд подействовал на его речь, и теперь Кеннеди все говорит задом наперед. Даже если не будешь его понимать, делай вид, что понимаешь. — А когда мы уже начали подниматься по лестнице, Блэр прибавил: — И вот еще что. Мы зайдем всего на несколько минут. Два дня назад умерла его жена, и ему тоже осталось недолго.
Мне эти его слова не понравились; но я уже сюда пришел, и что мне оставалось, кроме как подняться по лестнице вслед за Блэром? В уютной комнате на втором этаже два человека склонились над столом, заросшим пробирками. Эти люди в одинаковых халатах и хирургических масках походили на взрослых близнецов. Позади них за раскрытыми шторами я увидел контуры Парка, очерченные светом фонарей. Один человек посмотрел на нас, и губы, скрытые маской, зашевелились:
— Не задерживайтесь. Нам скоро еще анализы делать.
Странный запах, на который я обратил внимание раньше, здесь был заметнее и немного резче. Из комнаты слева доносился мужской голос. Мы пошли туда; там же оказался источник запаха. В комнате у кровати суетилась пожилая морщинистая женщина в белой шапочке медсестры на крашеных голубых волосах. Женщина не обратила на нас внимания: она слушала мужчину, который лежал на кровати, закинув руки за голову, и разговаривал. Темные густые волосы расчесаны на прямой пробор; из-под пижамы торчат заросли черной шерсти. Мужчина оглянулся и заметил нас. Увидев комиссара, он прищурил черные глаза, но улыбнулся мне, когда я достал из кармана и включил диктофон.
— Меня навестить пришли вы что, хорошо как, — сказал мне мужчина.
Это был Кеннеди. Он говорил громко и явно не походил на умирающего.
— Он как раз говорил про женину сестру-близнеца, — сказала медсестра. — Сказал, что никогда и никому о ней не рассказывал. Правда?
— Точно, да. Девочка себе ничего была она. Их любила она и любила ее семья. — Казалось, Кеннеди не подозревает, что его речь перевернута. — Крот как слепа была рождения от она. Видеть смогла она и, глаза на операцию ей сделали больнице столичной в доктора, двенадцать было ей когда.
Кеннеди качал головой вверх-вниз, вверх-вниз, все воемя глядя на меня; а я, наверное, тоже кивал, хотя слова его понял только наполовину. Комиссар Блэр прервал наш обмен кивками.
— А вы, Кеннеди? Как вы себя чувствуете? — Блэр говорил как можно мягче.
Кеннеди все равно не обратил на него внимания и ответил мне:
— Неплохо для умирающего.
Мне трудно было поверить, что этот сердечный разговорчивый мужчина болен — и тем более обречен, — хотя в речи его и впрямь была симптоматичная странность.
Тут в комнату вошли два врача, и Кеннеди переключился на них:
— Хотите послушать историю сестры-близняшки моей жены? — И он принялся смачно пересказывать всю историю заново. Мы с комиссаром потихоньку вышли; даже если Кеннеди заметил, он не подал виду. Казалось, его интересует только одно — новая аудитория, готовая слушать его монолог. Кеннеди даже дословно повторял фразы «крот как слепа» и «понравились тени ей еще».
На лестнице я заметил: чем тише голос Кеннеди, тем слабее становится едкий запах, пока он не исчез вовсе, когда мы вышли на улицу, в холодную свежесть. На западе, над Парком, тьма была уже кромешная, и мы с комиссаром пустились в обратный путь к баракам.
— Как ты, Джеймс? — беспокойно спросил Блэр. — Некоторым трудно находиться рядом с человеком, который так близок к смерти.
— Я сначала чуточку нервничал. Но Кеннеди совсем не похож на умирающего. Вообще-то мне до сих пор трудно в это поверить. А почему он все время обращался ко мне? Почему не разговаривал с вами? Не любит полицейских?
— Нет, дело не в этом. Я южанин, — сказал Блэр. — Все очень просто. — Затем он умолк; я не видел его лица. Я решил, что, видимо, лучше сменить тему.
— А у вас есть идеи, что это за яд?
— Да, есть, — сказал комиссар. — На прошлой неделе, когда я был в Столице, мне рассказал глава Медицинского Управления.
