возможно, вы что-нибудь придумаете. Надеемся, что сие письмо найдет вас в прекрасном самочувствии, в каковом покидает нас, благодарение Богу и Его Благодатной Матери.
Остаюсь любящая вас племянница
Филомена Флинн (бывшая Макнамара)
А также ваша племянница
Делия Форчун (тоже бывшая Макнамара, ха-ха-ха)
Бабушка Шихан посылает Филомене с Делией денег. Они покупают билеты, в Обществе св. Винсента де Поля достают чемодан, нанимают машину, отвозят нас на пристань в Манхэттене, сажают на корабль, говорят: прощайте, скатертью дорожка, - и уходят.
Корабль выходит из дока. Мама показывает нам: вот Статуя Свободы, а это Эллис Айленд, куда приплывают иммигранты. Потом перевешивается через борт и ее тошнит, а ветер Атлантики переносит все это на нас и на других счастливых пассажиров, любующихся видом. Пассажиры клянут нас и убегают, со всей гавани слетаются чайки, и мама, бледная и слабая, повисает на корабельных перилах.
II
Через неделю мы прибываем в Мовилль в графстве Донегал, откуда на автобусе добираемся до Белфаста, а оттуда снова на автобусе до городка Тум в графстве Антрим. Мы оставляем чемодан в магазине и дальше идем пешком - до дома дедушки Маккорта еще две мили. На дороге темно, за холмами занимается рассвет.
Папа несет на руках близнецов, которые поочередно ревут от голода. Мама поминутно останавливается и садится на каменную придорожную ограду, чтобы передохнуть. Мы тоже садимся и смотрим, как небо алеет, и становится голубым. На деревьях начинают щебетать птицы, и когда рассветает, мы видим на полях странных животных, которые стоят и глядят на нас. Пап, а кто это? - спрашивает Мэлаки.
Коровы, сынок.
Пап, а что такое коровы?
Коровы, сынок - это коровы.
Мы идем все дальше, дорогу видно все лучше, и на полях мы видим новых животных – белых, обросших мехом.
Пап, а это кто? - спрашивает Мэлаки.
Овцы, сынок.
Пап, а овцы – это кто?
Уймешься ты или нет? – рявкает папа. Овцы это овцы, коровы это коровы, а вон там – коза. Коза это коза. Коза дает молоко, овца дает шерсть, корова дает все вообще. Бога ради, что еще тебе нужно?
Мэлаки скулит от страха, потому что папа так раньше себя не вел, не кричал на нас никогда. Случалось, будил нас среди ночи, требовал, чтоб мы поклялись умереть за Ирландию, но никогда вот так не рявкал. Мэлаки кидается к маме, и она утешает его: будет, будет, милый, не плачь. Просто папа устал, он несет близнецов и ему трудно отвечать на столько вопросов сразу, с близнецами-то на руках.
Папа ставит близнецов на дорогу и протягивает руки Мэлаки. Близнецы принимаются реветь, а Мэлаки, всхлипывая, жмется к маме. Коровы мычат, коза и овцы блеют, птички на деревьях щебечут, и, перекрывая все эти звуки, бибикает машина. Боже мой, окликает нас человек за рулем, как вас занесло сюда в такую рань, в день светлого Христова Воскресения?
Доброе утро, отец, отвечает папа.
Отец? - удивляюсь я. Пап, это твой отец?
Не задавай папе вопросов, шепчет мама.
Нет, нет, говорит папа, это священник.
А что такое свя…? - говорит Мэлаки, но мама рукой зажимает ему рот.
У священника воротничок белый, и сам он седой. Он спрашивает, куда мы идем.
К Маккортам из Манигласс, отвечает папа, и священник предлагает нас подвезти. Он говорит, что знает Маккортов - отличная семья, добрые католики, а есть и такие у них, кто каждый день причащается, и нас на мессе он увидеть надеется - особенно маленьких янки, которые, Господи, прости, не знают, что такое священник.
Возле дома мама тянется к задвижке на воротах. Папа останавливает ее: нет, нет, не сюда. В парадные ворота нельзя. Их только священнику открывают или на похоронах.
Мы огибаем дом и подходим к двери, которая ведет в кухню. Папа открывает дверь, и вот, перед нами дедушка Маккорт - пьет чай из большой кружки, а бабушка Маккорт что-то жарит.
А, говорит дедушка, вы уже тут.
Och, уже тут, отвечает папа. Это Энджела, говорит он, указывая на маму. Och, Энджела, вы, наверне, очень устали. Бабушка молчит и отворачивается к сковородке. Дедушка проводит нас через кухню в большую комнату, где стоит длинный стол и вокруг него стулья. Садитесь, говорит он, выпейте чайку. Драников хотите?
Что такое драники? - спрашивает Мэлаки.
Папа смеется. Оладьи, сынок. Оладьи картофельные.
Вот еще вам яиц, говорит дедушка. Нынче Пасха, и можете кушайть, сколько влезет.
Мы пьем чай с драниками и вареными яйцами и засыпаем. Я просыпаюсь в постели рядом с Мэлаки и близнецами. Мои родители спят у окна в другой постели. Где я? Темнеет. Мы не на корабле. Мама сопит тоненько. Папа храпит басом. Я встаю и расталкиваю папу. Я хочу писать. Он говорит: возьми горшок.
Что?
Под кроватью, сынок. Ночной горшок. На нем розочки нарисованы, и девицы там пляшут на лужочке. Туда, сынок, писай.
Мне хочется выспросить, что это за штука, потому что мне как-то странно писать в горшок с розочками и какими-то девицами, которые где-то пляшут, хотя я терплю еле-еле. На Классон Авеню, где миссис Лейбовиц пела в туалете, а мы стояли в коридоре и хватались между ног, у нас никаких горшков не было.
Тут и Мэлаки захотелось на горшок, но ему надо сесть. Папа говорит: нет сынок, на горшок садиться нельзя, идем на двор. Тогда мне тоже хочется на двор. Он идет с нами вниз и через большую комнату, где дедушка читает, сидя у огня, а бабушка дремлет в кресле. На улице темно, но при свете луны мы видим куда идти. Папа открывает дверцу домика, а там внутри сиденье с отверстием. Он показывает нам с Мэлаки как надо присесть над отверстием и как подтираться обрывками газеты, надетыми на гвоздик. Потом велит нам немного подождать, заходит туда сам, закрывает дверь и кряхтит. Луна такая яркая, что видно поле и на нем можно разглядеть животных, которые называются коровами и овцами, и я думаю: почему они не идут восвояси?
Мы возвращаемся в дом. В комнате, где были только бабушка с дедушкой, народу прибавилось. Это ваши тети, говорит папа, - Эмили, Нора, Мэгги, Вера. Тетя Эва живет в Баллимене, у нее детки, почти как вы. Наши тети не похожи на миссис Лейбовиц и Минни Макэдори - не обнимают нас, не улыбаются, только кивают. В дверь входит мама с близнецами, и папа говорит сестрам: это Энджела, а это близнецы – они снова кивают, и все.
Бабушка уходит на кухню, и вскоре нам дают хлеб, сосиски и чай. За столом говорит один Мэлаки. Он показывает ложкой на теть и просит повторить, как их зовут. Мама велит ему помолчать и кушать сосиску. В глазах у Мэлаки встают слезы, и тетя Нора тянет к нему руку и гладит его по голове: ну будет, будет. И я думаю, почему это все говорят «будет, будет», когда Мэлаки плачет. Интересно, что это «будет, будет» значит.
За столом все долго молчат. В Америке дела идут ужасно, произносит, наконец, папа. Бабушка говорит: och, aye. Читала в газете. Но мистер Рузвельт, говорят, хороший человек, и кабы ты не уехал, уже
