улыбаются.
На кладбище кучер слезает с козел и открывает дверцу кареты. Дайте мне гроб, говорит он, я донесу его до могилы. Он дергает гроб на себя и спотыкается. В таком состоянии вы моего мальчика не понесете, говорит мама. Ты его неси, говорит она папе.
Делайте что хотите, говорит кучер. Делайте что вы черт возьми хотите, - и забирается на свое место.
Теперь стало темно, и гроб в папиных руках кажется еще белее. Мама берет меня и брата за руки, и мы идем за папой между могил. Галки на деревьях притихли, потому что скоро ночь, а утром им надо рано вставать, чтоб накормить своих птенцов.
У маленькой свежевырытой могилы нас ждут двое мужчин с лопатами. Один говорит: вы сильно опоздали. Хорошо, что копать всего ничего, а то мы бы ушли уже. Он забирается в могилу. Давайте его сюда, говорит он, и папа передает ему гроб.
Мужчина посыпает гроб травой и соломой, выбирается из ямы, и его товарищ берет лопату и начинает забрасывать гроб землей. Мама стонет: о Господи, Господи! И на дереве каркает галка. Мне бы камень - я показал бы этой галке. Мужчины закапывают яму, вытирают пот со лба и будто чего-то ждут. Один из них говорит: э-э, ну, обычай-то уважьте - нам бы горло чуток промочить.
Папа говорит: да-да, конечно, и дает им денег. Соболезнуем, говорят они, и уходят.
Мы идем обратно к воротам кладбища, но кареты там нет. Папа уходит в темноту и возвращается, качая головой. Мама говорит: этот кучер – грязный старый пьянчуга, вот он кто, прости Господи.
С кладбища до нашего дома путь неблизкий. Мама говорит папе: детям нужно съесть хоть что-нибудь. С тех денег, что ты получил утром, у тебя еще что-то осталось. Если ты сегодня решил пойти в паб, то даже и не думай. Сводим детей в «Нотонс», пусть поедят рыбы с картошкой и выпьют лимонада, они все-таки не каждый день хоронят братьев.
Рыба и картошка с уксусом и солью изумительно вкусные, и лимонад тает у нас во рту.
Когда мы возвращаемся домой, там уже никого нет. Кругом стоят пустые бутылки из-под пива, огонь в камине погас. Папа зажигает керосиновую лампу, и можно увидеть помятое место на подушке, где лежал Юджин. Кажется, вот-вот появится и он сам: нетвердыми шажками пройдет по комнате, заберется на кровать и станет в окно смотреть, искать Оливера.
Папа говорит маме, что он пойдет прогуляться. Нет, говорит она, я знаю, что у тебя на уме. Потом как-нибудь пропьешь последние деньги. Ладно, говорит папа. Он разводит огонь, мама готовит чай, и скоро мы все ложимся спать.
Мы с Мэлаки опять лежим в постели, в которой умер Юджин. Я надеюсь, что там, в белом гробу на кладбище ему не холодно, хотя я знаю, что его там уже нет, потому что ангелы прилетают на кладбище и открывают гроб, и теперь он далеко от Шеннона и губительной сырости, высоко в небе, в раю, вместе с Оливером и Маргарет, и там у них полно рыбы с картошкой и конфет, и никакие тети их не донимают, а папы всегда с Биржи труда приносят деньги домой, и потом не надо их искать, бегая из одного паба в другой.
III
Мама говорит, что больше ни минуты на Хартстондж Стрит не останется. Тут утром, днем и вечером ей мерещится Юджин: вот он забирается на кровать, глядит на улицу, ищет Оливера, а бывает, она видит и Юджина, и Оливера – одного дома, другого на улице, - и они болтают без умолку. Мама рада, что братья друг дружку нашли, но ей не хочется их видеть и слышать всю оставшуюся жизнь. Жаль отсюда уезжать, и школа так близко, но если вскоре мы не переедем, она с ума сойдет и попадет в сумасшедший дом.
Мы переезжаем на Бэррак Хилл, что на Роден Лейн. На одной стороне переулка шесть домов, на другой один, в каждом по две комнаты наверху и внизу. Наш дом, самый дальний из шести, стоит на пригорке в конце улочки. Неподалеку от крыльца стоит сарайчик и туалет, а по соседству конюшня.
Мама отправляется в Общество св. Винсента де Поля, чтобы узнать, нельзя ли получить какую-нибудь мебель. Там ей выдают купон на один стол, два стула и две кровати. Распорядитель говорит, что нам придется пойти в Айриштаун, где находится магазин подержанной мебели, и самим доставить мебель домой. Мы возьмем детскую коляску близнецов, говорит мама, и плачет. Потом утирает глаза рукавами и спрашивает: а кровати, которые нам выписали – они подержанные? Разумеется, отвечает распорядитель, и она говорит, что ей как-то не по себе от мысли, что придется спать в постели, где кто-то умер, не дай Бог, от чахотки. Весьма сожалею, говорит распорядитель, но нищим выбирать не приходится.
Целый день уходит у нас на то, чтобы перевезти на коляске мебель с одного конца Лимерика на другой. Одно колесо у коляски кривое, и она норовит укатить нетуда. У нас теперь две кровати, один сервант с зеркалом, стол и два стула. Дом нам очень нравится: можно ходить из комнаты в комнату и по лестнице вверх-вниз. Когда день-деньской ходишь по лестнице вверх-вниз сколько душе угодно, тебе кажется, что ты очень богат. Папа разводит огонь, и мама заваривает чай. Папа садится на один стул, мама на другой, а мы с Мэлаки садимся на чемодан, который привезли с собой из Америки. И вот, мы сидим за столом, пьем чай, а мимо нашей двери идет старичок с ведерком в руке. Он выливает его в туалет, смывает, и до нас доносится ядреный запах. Мама подходит к двери и спрашивает: зачем вы это вылили в наш туалет? Старичок приподнимает кепочку. Ваш туалет, миссис? О нет. Это, хе-хе, в некотором роде, ошибочка. Туалет никак не ваш – он тут, простите, один на всю улицу. Как вы заметите, у ваших дверей одиннадцать семейств будут шастать с ведерками, и запах, доложу вам, в теплую погоду будет очень и очень ядреный. Сейчас, слава Богу, декабрь, воздух морозный, Рождество на носу, и тут пахнет еще терпимо, но настанет день, и вам захочется надеть противогаз. Ну, спокойной ночи вам, миссис! Желаю счастья на новом месте.
Минуточку, сэр, останавливает его мама. Вы не подскажете, кто чистит наш туалет?
Чистит? О, Господи, надо же. Она говорит: «чистит». Шутить изволите? Эти дома стоят еще со времен королевы Виктории, а туалет если кто и чистил, то ночью, так что никто и не видал.
И он, посмеиваясь, уходит, шаркая, вниз по улочке.
Мама снова садится на стул перед чашкой чая. Здесь нельзя оставаться, говорит она. Туалет нас убьет, в нем столько заразы.
Нельзя же снова переезжать, говорит папа. И где еще мы найдем жилье за шесть шиллингов в неделю? Прочистим туалет сами. Накипятим воды много ведер, и выльем туда.
Ой, да что ты, говорит мама. А где же мы возьмем торф или уголь, чтоб воды накипятить?
Папа в ответ молчит. Он допивает чай и принимается искать гвоздь, чтобы повесить нашу единственную картину. На ней нарисован человек с изможденным лицом, в желтой шапочке, черном платье и с крестом на груди. Папа говорит, что это Папа Римский Лев XIII, большой друг рабочего человека. Эту картину он вез из Америки, где и нашел – какой-то парень, которому дела нет до рабочих людей, хотел ее выкинуть. Что за чушь хренову ты несешь, говорит мама, и он говорит, что «хренову» нельзя говорить при детях. Папа находит гвоздь и думает, как бы забить его без молотка. Одолжи молоток у соседей, предлагает мама, но он отвечает: не дело приставать к незнакомым людям и что-то у них выпрашивать. Он прислоняет картину к стене и бьет по гвоздю донышком стеклянной банки. Банка разбивается, ранит папе руку, и кровь капает Папе на лоб. Наш папа оборачивает руку тряпкой для посуды и говорит маме: быстрей, вытирай с Папы кровь, пока не высохла. Она вытирает пятно рукавом, но рукав шерстяной, и вот, пол-лица у Папы запачкано кровью. Боже Всевышний, говорит папа, Энджела, ты совсем Папу изгваздала, и она отвечает: аrrah, не ной, достанем как-нибудь красок и все подновим, а папа говорит: он один был другом рабочему человеку. И что мы скажем, если к нам придут из Общества св. Винсента де Поля и увидят, что он весь в крови? Не знаю, говорит мама. Кровь твоя, между прочим – какой из тебя мужик, даже гвоздь вбить нормально не можешь. Вот какие руки у тебя кривые. Лучше бы ты в поле лопатой орудовал - хотя мне-то какое дело, я спать ложусь.
Och, как же быть-то теперь? - говорит папа.
Сними Папу и спрячь в угольной яме под лестницей – там он не будет глаза мозолить и путаться под
