кровати, а не одна как у нас - на шестерых – нет, пятерых. Мы снимем комнату, и для верности мама в четверг пойдет на Биржу труда, встанет в очередь и заберет пособие по безработице, как только его дадут папе. Он просит не позорить его перед товарищами. Биржа труда – не место для женщин, которые выхватывают деньги у мужчин из-под носа. Мама говорит, ах бедненький. Если бы ты не пропивал деньги в пабах, я бы не ходила за тобой по пятам, как в Бруклине.
Папа говорит, что опозорится навечно. Но маме все равно. Ей нужно жилье на Хартстондж Стрит - хорошая, теплая, уютная квартирка с туалетом на нижнем этаже, как в Бруклине, в которой нет блох, и сухо, и никого не убьет сырость. А кроме того, на той же улице находится Государственная школа Лими, и мы с Мэлаки сможем в полдень приходить на обед домой, выпить чаю с жареным хлебом.
В четверг мама идет по пятам за папой на Биржу труда и выхватывает деньги, которые папе суют в окошечко. Остальные безработные ухмыляются и пихают друг друга локтями - папа опозорен, потому что пособием, которое получает мужчина, женщине распоряжаться не положено. А что если ему захочется пенсов шесть поставить на лошадь или выпить пинту, а если все женщины будут вести себя как наша мама, то лошади бегать перестанут, и Гиннесы разорятся. Но деньги теперь у мамы, и мы переезжаем на Хартстондж Стрит. Потом мама берет Юджина на руки, и мы идем в Государственную школу Лими. Директор мистер Скаллан велит нам
приходить в понедельник с тетрадками, карандашами и ручками с хорошим пером. С лишаем или вшами в школе не появляться; носы высморкать, причем сморкаться не на пол, чтобы всех позаражать чахоткой, и не в рукава, а в носовой платок или чистую тряпочку. Он спрашивает нас, хорошо ли мы будем себя вести, мы отвечаем, что хорошо, и он говорит: Господи Боже, вы янки что ли?
Мама рассказывает ему про Маргарет и Оливера, и он говорит: Боже Всевышний, Боже Всевышний, горя-то сколько на свете. Ну что же, младшего паренька, Мэлаки, мы определим в подготовительный класс, а его брата в первый. Все это в одном кабинете, и преподаватель у них один. Итак, утром в понедельник, ровно в девять часов.
Мальчики из школы интересуются, почему мы так говорим. Вы янки что ли? Мы объясняем, что приехали из Америки, и они спрашивают: вы гангстеры или ковбои?
Какой-то взрослый мальчик подходит ко мне, так что мы стоим нос к носу. Я тебя спрашиваю: вы гангстеры или ковбои?
Я говорю, что не знаю. Он тычет мне пальцем в грудь, и Мэлаки говорит: я гангстер, а Фрэнки ковбой. Смышленый у тебя братец, говорит взрослый мальчик, а ты тупой янки.
Мальчики вокруг него что-то предвкушают. Бей его, бей, галдят они, и он так сильно толкает меня, что я падаю. Мне хочется плакать, но перед глазами у меня снова темнеет, как тогда с Фредди Лейбовицем, и я кидаюсь на него и бью ногами и кулаками. Одним ударом я валю его на пол и пытаюсь схватить за волосы, чтобы треснуть головой о землю, но у меня в ногах жгучая боль, и нас разнимают.
Преподаватель мистер Бенсон хватает меня за ухо и лупит по ногам тростью. Ах ты, хулиган, говорит он. Значит, вот какое поведение ты привез нам из Америки? Смотри, веди себя как следует – иначе в порошок сотру, ей-богу.
Он велит мне вытянуть сначала одну руку, потом другую, и бьет меня по рукам палкой. Теперь иди домой, говорит он, и скажи своей маме, что ты вел себя плохо. Ты плохой янки. Повторяй за мной: я плохой.
Я плохой.
Теперь скажи: я плохой янки.
Я плохой янки.
Он не плохой, вступается Мэлаки. Это вон тот старший мальчик - он сказал, что мы ковбои и гангстеры.
Хеффернан, это правда?
Я просто пошутил, сэр.
Никаких больше шуток, Хеффернан. Не их вина, что они янки.
Да сэр.
И ты, Хеффернан, должен каждый вечер на коленях благодарить Бога, что ты не янки, потому что если бы ты, Хеффернан, был янки, ты стал бы величайшим гангстером по обе стороны Атлантики. Аль Капоне приходил бы к тебе поучиться. И впредь, Хеффернан, к этим янки чтоб не цеплялся.
Не буду, сэр.
Если прицепишься, Хеффернан, шкуру с тебя спущу. А теперь - марш по домам.
В Государственной школе Лими семь преподавателей, и у каждого из них имеются кожаные ремни, палки и терновые трости. Палками бьют по плечам, по спине, по ногам и, чаще всего, по рукам. Бьют за опоздание, смех, разговоры, если ручка течет, или когда чего-то не знаешь.
Тебя бьют, если ты не знаешь, почему Господь сотворил землю, и кто святой покровитель Лимерика, если не можешь без запинки произнести Апостольский Символ веры, если не знаешь, сколько будет девятнадцать плюс сорок семь или сорок семь минус девятнадцать, если не можешь перечислить главные города и основные товары тридцати двух графств Ирландии, если не можешь найти Болгарию на настенной карте мира, сплошь заляпанной слюнями, соплями и пятнами чернил, которыми пулялись злобные ученики, навечно изгнанные из школы.
Тебя бьют, если не можешь представиться на гэльском, прочесть на гэльском «Радуйся, Мария», попроситься на гэльском в туалет.
Полезно слушать рассказы старшеклассников. Они знают преподавателя, который сейчас у тебя, и могут подсказать, что ему нравится, и что выводит его из себя.
Один тебя побьет, если не будешь знать, что Имон де Валера – величайший из смертных. Другой побьет, если не будешь знать, что Майкл Коллинз – величайший из смертных.
Мистер Бенсон испытывает отвращение к Америке, и ты помни, что Америка – это плохо, иначе будешь бит.
Мистер О’Ди испытывает отвращение к Англии, и ты помни, что Англия – это плохо, иначе будешь бит.
А если скажешь что-то хорошее про Оливера Кромвеля – неважно, кто преподаватель - будешь бит в любом случае.
Даже когда тебе назначают по каждой руке шесть ударов ясеневой тростью или терновой с шариками, плакать нельзя - прослывешь нюней. Кто-нибудь на улице непременно посмеется над тобой. Но и тем, кто дразнится, надо вести себя осторожно, потому что однажды их самих накажут, и им придется не показывать слез, чтобы не опозориться навечно. Некоторые ребята говорят, что лучше плакать, потому что преподавателям это нравится. Они злятся на тех, кто не плачет, потому что перед всем классом их выставляют слабаками, и они дают себе слово, что в следующий раз вызовут тебя и заставят пролить слезы или кровь, а лучше и то, и другое.
Старшие ребята-пятиклассники рассказывают, что мистер О’Ди любит вызвать ученика, поставить перед классом и сзади схватить его за бачки. Выше, выше, приговаривает он и тянет за бачки, пока в глазах у тебя не выступают слезы. Ты не хочешь, чтобы в классе кто-то видел, как ты плачешь, но если потянуть за бачки, слезы выступают помимо твоей воли, а преподавателю это нравится. Мистер О’Ди – он умеет довести до слез и навлечь на тебя позор.
Лучше не плакать - надо держаться заодно с ребятами из школы и не давать преподавателю повода радоваться.
Если тебя наказывают, нет смысла жаловаться отцу или матери. Они всегда говорят: значит, ты заслужил, и не хнычь как маленький.
Я понимаю, что Оливер умер, и Мэлаки знает, что Оливер умер, но Юджин еще слишком маленький, чтобы это понять. Утром, проснувшись, он говорит: Олли, Олли, и нетвердыми шажками ходит по комнате, заглядывает под кровати или забирается на кровать у окна и указывает на детей на улице, особенно светловолосых, как Оливер. Олли, Олли, говорит он, и мама берет его на руки, плачет, прижимает к груди. А он выкручивается и слезает вниз - он не хочет, чтобы его брали на руки и прижимали, он хочет найти
