названия и даты первой и последней постановки семи или восьми предыдущих неудачных пьес. Если бы я был склонен к подобным штукам, я мог составить похожее объявление с рекордами моих ранних книг. Все это доказывает, что у меня были веские причины для беспокойства за мой новый роман, готовый к печати.
Тревожные мысли рассеялись, как только в поле моего зрения показались постройки фермы Цолликоффера, символизирующей все, чем дорожат пенсильванские голландцы.[8] Интересный термин! У меня язык не поворачивается сказать «пенсильванские голландцы». Душа и ум отвергают это. Мы были немцами, и, насколько я знаю, в наших краях никогда не было ни одного выходца из Голландии, поэтому наше название можно считать ошибкой. Это случается. Герман Цолликоффер и я — типичные «молчаливые пенсильванские немцы», правда, может быть, не такие уж мы молчаливые, как многие думают.
Мое сердце всегда билось сильнее, когда я приближался к владениям Цолликоффера, ведь его ферма была предметом мечтаний каждого пенсильванского немца. Амбары — сердцевина фермы — стояли по одну сторону дороги, а дом и прилегающие к нему постройки — по другую. Два амбара, конечно же, покрашены в красный цвет и были они гораздо больше самого дома, который представлял собой простую прямоугольную трехэтажную белую постройку. Дом стоял близ дороги, и к его фасаду примыкала терраса о четырех колоннах. Три строения поменьше теснились рядом с домом: старомодная кухня-сарай, глубокий погребок для хранения продуктов и зернохранилище, каждое из этих строений покрашено, но не в красный и не в белый цвет. На той стороне, где был амбар, находилась силосная яма, а за домом тянулся огород, где миссис Цолликоффер выращивала овощи, из которых каждое лето и осень делала домашние заготовки для зимних нужд.
К западу от построек высились семь великолепных голубых елей удивительного оттенка — их пышность напоминала пухлых немецких хозяюшек. Неожиданное присутствие этих красавиц во владениях Цолликоффера многое объясняет как в нем, так и в других моих немецких соседях. И, так как я был причастен к истории появления этих елей на ферме, могу объяснить, как это произошло.
Если бы вы проследили за образом жизни Цолликофферов, вы бы сказали: «Эта пара толстокожих немцев не ценит красоты». Герман — крупный мужчина, около шести футов роста и весом две с половиной сотни фунтов.[9] У него были рыжеватые волосы, густая борода, но усы отсутствовали, близко поставленные глаза и огромный живот, на котором брюки могли держаться без подтяжек и ремня, но предусмотрительный Цолликоффер имел на себе и то и другое. Он носил плотные носки и тяжелые башмаки, в которых при своей походке вперевалку напоминал селезня.
Его жена, Фрида, была не так высока, как он, и очень полная. Она носила туфли наподобие башмаков своего мужа, плотные черные чулки и юбку, доходящую до щиколоток. Я редко видел ее без фартука, который она завязывала над круглым животом. Раньше она носила кружевной белый платок меннонитки, но, вскоре после того как я с ней познакомился, она стала предпочитать платку твердый накрахмаленный капор. Наблюдая обоих Цолликофферов в течение дня, вы бы заключили, что все, чем они интересуются, — это еда. И отчасти будете правы — на отсутствие аппетита они не жаловались.
Но Цолликофферов отличало не только это. Однажды, в 1938 году, когда мне было пятнадцать, я приехал в Росток забрать нашу семейную корреспонденцию на почте, а миссис Цолликоффер покупала там марки. И, так как она была лучшей поварихой в нашей округе, а я одним из тех счастливчиков, которым удалось отведать блюда ее кухни, я всегда был очень вежлив с ней. Когда мы разговаривали, к нам приблизился незнакомый мужчина и спросил:
— Извините, вы не миссис Цолликоффер?
Она недоверчиво отпрянула, а тот объяснил:
— Меня зовут Ганс Драксел. Я — владелец питомника.
— Ах, да. Вблизи Дрездена.
— Совершенно верно. У меня есть местечко, где посажены удивительные деревья, которое наши работники называют «Унылым участком».
— Что же это значит?
— Деревья продаются уже в течение восьми лет. Но ни у кого не было денег. Они вытянулись. Это последний сезон для их продажи. И, если у меня их не купят, мне придется их спилить.
— Если они такие великолепные, зачем же их спиливать?
— Нужно освободить место молодым, которые мы сможем продать.
— А почему вы говорите все это мне?
— Разве вы не жена Германа Цолликоффера?
— Жена.
— Мне сказали, он один из немногих в этих краях, у кого есть деньги.
— Мы не бедны.
— У меня есть семь великолепных экземпляров, лучших в Америке, стоимостью в пятьдесят долларов каждый…
Фрида рассмеялась:
— Пятьдесят долларов за дерево! Это безумие.
— А я предлагаю их вам за три с половиной доллара каждое.
Когда все, кто находился на почте, раскрыли от удивления рты, мистер Драксел добавил:
— Да. Мы прозевали те годы, когда должны были продать их. Теперь или их возьмете вы, миссис Цолликоффер, или мы их спилим.
— Но…
— Я знаю ваши владения. Деревья там будут прекрасно смотреться. Они — высокие, голубые, красивые.
Он предложил проводить ее домой и показать, где эффектнее всего будут смотреться ели. Она ответила:
— У нас решение принимает хозяин.
Но он не обратил внимания на ее слова и попросил меня — а я был на велосипеде — показать ему дорогу к ферме Цолликоффера. Когда Герман услышал историю мистера Драксела, он сразу проникся ситуацией, и я видел, что он переживает за судьбу семи деревьев. Но никакого интереса к их покупке у него не было.
— Что я буду делать с голубыми елями?! Я же не миллионер!
— Вы можете посадить их вдоль дороги, — предложил мистер Драксел, — они будут служить преградой ветру.
Но Цолликоффер был упрям и проводил бы мистера Драксела ни с чем, если бы его жена вдруг не поддержала того:
— Герман, возьмем их. По три пятьдесят. Мы можем себе это позволить.
— Но для чего они нам нужны? — рыкнул Герман, а его жена ответила:
— Просто для красоты.
И Герман сказал Дракселу:
— Сажай. Если Фрида хочет их, пусть берет.
Сделка была совершена, и на следующий день.
Цолликоффер и я поехали в питомник, где следили за тем, как двое мужчин выкапывают семь великолепных елей, чьи бело-голубые иголки искрились на солнце. Мистер Драксел приехал к Цолликофферам помочь посадить деревья, и, в то время как мы втроем копали ямы, миссис Цолликоффер удивила нас всех: внезапно появившись, она громко крикнула: «Слишком тесно!» — подразумевая, видимо, что мы сажаем ели слишком близко друг к другу. Мы не послушали ее совета, но, как оказалось, миссис Цолликоффер была права, так как спустя три года, когда мне было восемнадцать, я помогал мистеру Цолликофферу пересаживать три дерева так, чтобы расстояние между ними стало больше, — точно так, как советовала миссис Цолликоффер еще тогда.
Теперь, когда я вижу эти ели, господствующие над дорогой, как семь королев в голубых платьях, я думаю о том дне, когда толстая Фрида — женщина, лишенная физической грации, прокричала: «Герман, мы посадим их просто для красоты». Она понимала красоту и знала, что маленькие деревца, на которые вовремя не обратили внимания, когда-нибудь превратятся в величавых красавиц, радующих глаз.
